Джо Хилл. Страна Рождества

— Я думал, ты принимаешь лекарства. Думал, ты сейчас в порядке.

— Те таблетки, что я принимаю, вроде пресс-папье. Они только придавливают фантазии. Но те по-прежнему на месте, и при любом сильном порыве ветра, который их достигает, я чувствую, как они трепещут, пытаясь вырваться на свободу. — Она встретилась с ним взглядом и сказала: — Лу. Ты можешь мне доверять. Я буду о себе заботиться. Не только ради себя. Ради Уэйна. Я в порядке.

Она не сказала, что абилифай[1] у нее закончился неделю назад, а последние несколько таблеток ей пришлось растягивать, чтобы не слечь из-за резкого прекращения их приема. Она не хотела тревожить его больше, чем надо, к тому же первым делом на следующее утро она собиралась пополнить запас своего лекарства.

— Скажу тебе кое-что еще. Я не помню, чтобы встречалась с Мэгги Ли в больнице, но это вполне могло быть. Меня там так накачивали лекарствами, что я могла бы повстречаться там с Бараком Обамой и не помнить об этом. А Мэгги Ли, да простит ее Бог, настоящая сумасшедшая. Я поняла это с первого взгляда. От нее пахнет приютом для бездомных, а все руки у нее в шрамах — она или колется какой-то дрянью, или прижигает себя сигаретами, или и то и другое. Скорее всего, и то и другое.

Лу сидел рядом, опустив голову и хмурясь своим мыслям.

— Что, если она вернется? Уэйн сильно разволновался.

— Завтра мы вернемся в Нью-Гемпшир. Не думаю, чтобы она нашла нас там.

— Ты можешь поехать в Колорадо. Тебе не придется оставаться со мной. Нам не придется жить вместе. Я ни о чем не прошу. Но мы могли бы найти тебе дом, где бы ты работала над «ПоискоВиком». Малыш мог бы проводить дни со мной, а ночевать у тебя. Знаешь, у нас в Колорадо тоже есть деревья и вода.

Она откинулась на спинку стула. Небо было низким и дымным, облака отражали огни города, и те светились тускловато-грязным оттенком розового. В горах над Ганбаррелом, где был зачат Уэйн, небо по ночам до самых глубин наполнялось звездами, гораздо большим количеством звезд, чем когда-либо можно надеяться увидеть, находясь на уровне моря. Другие миры были в этих горах. Другие дороги.

— Думаю, мне бы хотелось этого, Лу, — сказала она. — Он вернется в Колорадо в сентябре, к школе. И я приеду с ним… если это нормально.

— Ты что, не в своем уме? Конечно, это нормально.

На протяжении мгновения, достаточно долгого, чтобы еще один цветок упал ей в волосы, никто из них не говорил. Потом, обменявшись взглядами, оба рассмеялись. Вик смеялась так сильно, так свободно, что ей трудно было набрать в легкие достаточно воздуха.

— Прости, — сказал Лу. — Вероятно, не так подобрал слова.

Уэйн, в двадцати футах от них, повернулся на каменной стене и посмотрел в их сторону. В одной руке он держал потухший бенгальский огонь. От того плыла лента черного дыма. Он помахал рукой.

— Ты вернешься в Колорадо и найдешь мне жилье, — сказала Вик Лу. Она помахала Уэйну в ответ. — А в конце августа Уэйн полетит обратно, и я буду с ним. Я бы отправилась прямо сейчас, но мы сняли коттедж на озере до конца августа, а у Уэйна еще за три недели дневного лагеря уплачено.

— И тебе надо закончить работу над мотоциклом, — сказал Лу.

— Это Уэйн тебе рассказал?

— Не то чтобы рассказал. Он прислал мне фотографии со своего телефона. Вот.

Лу перебросил ей свою куртку.

Мотоциклетная куртка была большой и тяжелой, сделанной из какой-то черной синтетики вроде нейлона и с костяными пластинами, вшитыми в нее, — тефлоновой броней. С первого раза, как охватила ее руками, а это было более десяти лет назад, она считала ее самой крутой курткой в мире. Передние клапаны были украшены выцветшими, потрепанными нашивками: ШОССЕ 66[2], СОУЛ, щит Капитана Америки. От нее пахло Лу; пахло домом. Деревьями, потом, маслом и чистыми сладкими ветрами, свистевшими на горных перевалах.

— Может, она спасет тебя от гибели, — сказал Лу. — Носи ее.

И в этот миг небо над гаванью стало пульсировать темно-красными вспышками. С хлопком, сотрясшим барабанные перепонки, взорвалась ракета. Небеса разверзлись, и хлынул дождь белых искр.

Начался шквал фейерверка.

* * *

Двадцать четыре часа спустя Вик повезла Уэйна и Хупера обратно на озеро Уиннипесоки. Всю дорогу шел дождь, сильный летний ливень, который стучал по асфальту и заставлял ее ехать со скоростью не выше пятидесяти миль в час.

Она пересекла границу и въехала в Нью-Гэмпшир, когда поняла, что забыла пополнить запас предписанного ей абилифая.

Ей приходилось полностью сосредоточиваться, чтобы видеть дорогу перед собой и оставаться на своей полосе. Но даже если бы она поглядывала в зеркало заднего вида, она не обратила бы внимания на машину, следовавшую за ней на расстоянии двухсот ярдов. Ночью один комплект фар очень похож на любой другой.

Озеро Уиннипесоки

Уэйн проснулся в постели матери, еще не будучи готовым к пробуждению. Что-то вытряхнуло его из сна, но он не знал, что именно, пока это не раздалось снова — мягкое тук-тук-тук в дверь спальни.

Глаза у него были открыты, но он не чувствовал себя проснувшимся… состояние ума, которое сохранялось на протяжении всего дня, так что все, что он тогда видел и слышал, обладало талисманным свойством виденного и слышанного во сне. Все, что происходило, казалось гиперреальным и отягощенным тайным смыслом.

Он не помнил, чтобы ложился спать в постели матери, но не удивился, обнаружив себя там. Она часто переносила его к себе в постель, когда он задремывал. Он признавал, что его общество иногда было необходимо, как дополнительное одеяло в холодную ночь. Сейчас ее в постели с ним не было. Она почти всегда вставала раньше, чем он.

— Да? — сказал он, протирая глаза костяшками пальцев.

Постукивание прекратилось — затем началось снова, с остановками, чуть ли не с вопросительной интонацией: Стук? Стук? Стук?

— Кто там? — спросил Уэйн.

Стук прекратился. Дверь спальни скрипнула, открываясь на несколько дюймов. На стене выросла тень, профиль человека. Уэйн увидел большую изогнутую скалу носа и кривую, очерчивающую высокий и гладкий, как у Шерлока Холмса, лоб Чарли Мэнкса.

Он попытался закричать. Попытался выкрикнуть имя матери. Но единственным звуком, который он смог произвести, был забавный хрип, своего рода дребезг, как от сломанной звездочки, бесполезно вращающейся в какой-то изношенной машине.

На полицейской фотографии Чарльз Мэнкс смотрел прямо в камеру, выпучив глаза и вдавив кривые верхние зубы в нижнюю губу, что придавало ему замороченный и недоумевающий вид. Уэйн никогда не видел его в профиль, но все же узнал его тень с первого взгляда.

Дверь медленно двигалась внутрь. Снова донеслось тук-тук-тук. Уэйн с трудом дышал. Он хотел что-то сказать: «Пожалуйста! помогите!» — но вид этой тени заставлял его молчать, словно рука, зажимающая ему рот.

Уэйн закрыл глаза, отчаянно втянул воздух и крикнул:

— Уходи!

Он слышал, как открылась, ноя петлями, дверь. На край кровати, совсем рядом с его коленом, тяжело легла чья-то рука. Уэйн выдавил тонкий, похожий на ржание крик, почти неслышный. Он открыл глаза и посмотрел — это был Хупер.

Большой светлый пес настойчиво смотрел Уэйну в лицо, положив передние лапы на кровать. Его влажный взгляд был несчастным, даже горестным.

Уэйн глянул мимо него на приоткрытую дверь, но Мэнкса-тени там больше не было. На каком-то уровне Уэйн понимал, что ее никогда там не было, что это его воображение сшило очертания Мэнкса из бессмысленных теней. Другой частью сознания он был уверен, что видел этот профиль так же четко, как если бы тот был нарисован на стене тушью. Дверь была открыта достаточно широко, чтобы Уэйн мог выглянуть в коридор, тянувшийся вдоль всего дома. Там никого не было.

Однако он был уверен, что слышал стук, не мог его вообразить. И когда он смотрел в коридор, тот раздался снова, тук-тук, и он посмотрел вокруг и увидел, что это Хупер бьет своим коротким, толстым хвостом по полу.

— Эй, дядя, — сказал Уэйн, зарываясь в мягкий пух за ушами Хупера. — Ты, знаешь ли, меня напугал. Что тебя привело?

Хупер продолжал на него смотреть. Если бы кто-нибудь попросил Уэйна описать выражение на большой и уродливой морде Хупера, Уэйн сказал бы, что она выглядит так, будто пес пытается извиниться. Но тот, скорее всего, был голоден.

— Принесу тебе чего-нибудь поесть. Хочешь?

Хупер издал какой-то шум, хриплый, задыхающийся звук отказа, звук бесполезно вращающейся беззубой передачи, неспособной войти в захват.

Только — нет. Уэйн слышал этот звук и прежде, несколько секунд назад. Он думал, что сам его произвел. Но этот звук исходил не от него, как не исходил он и от Хупера. Он раздавался снаружи, где-то во тьме раннего утра.

А Хупер все смотрел Уэйну в лицо умоляющими и несчастными глазами. «Мне так жаль, — взглядом говорил ему Хупер. — Я хотел быть хорошим псом. Я хотел быть твоимхорошим псом». Уэйн слышал эту мысль у себя в голове, как будто Хупер вслух говорил ему это, как говорящая собака в комиксе.

Уэйн оттолкнул Хупера в сторону, встал и выглянул из окна в передний двор. Было так темно, что он сначала ничего не видел, кроме собственного смутного отражения в стекле.

А потом Циклоп открыл один тусклый глаз, прямо по другую сторону окна, в шести футах от него.

Кровь прихлынула Уэйну к сердцу, и во второй раз на протяжении трех минут он почувствовал, как к горлу поднимается крик.

Глаз открывался, медленно и широко, словно Циклоп сам только просыпался. Он полыхал грязным оттенком, расположенным где-то между цветами оранжада и мочи. Затем, прежде чем Уэйн успел издать крик, он начал тускнеть, пока не осталась только горящая медная радужка, мерцающая в темноте. Мгновение спустя он полностью погас.

Уэйн прерывисто выдохнул. Фара. Это была передняя фара мотоцикла.

Рядом с мотоциклом выросла его мать, смахивая волосы с лица. Сквозь старое, подернутое рябью стекло казалось, что на самом деле там не она, а ее призрак. Она была в белой безрукавке, в старых хлопковых шортах — и в своих татуировках. В темноте детали этих татуировок разобрать было невозможно. Казалось, будто сама ночь приникает к ее коже. Но ведь Уэйн всегда знал, что его мать связана с какой-то личной темнотой.

Хупер был снаружи вместе с ней, он вился вокруг ее ног, и с его шерсти капала вода. Он явно только что вылез из озера. Уэйну потребовалось мгновение на осознание того, что Хупер находился рядом с ней, что не имело смысла, потому что Хупер стоял рядом с ним. Но когда Уэйн оглянулся, он был один.

Он не стал об этом долго думать. Он все еще был слишком усталым. Может, он проснулся, когда ему снилась собака. А может, сходил с ума, как мать.

Уэйн натянул обрезанные джинсы и вышел в предрассветную прохладу. Мать трудилась над мотоциклом, в одной руке держа тряпку, а в другой — смешной инструмент, этот специальный ключ, который больше походил на крюк или кривой кинжал.

— Как это я попал на твою кровать? — спросил он.

— Из-за дурного сна, — сказала она.

— Не помню, чтобы мне снился дурной сон.

— Он снился не тебе, — сказала она.

Сквозь дымку, ползшую по поверхности озера, проносились темные птицы.

— Ищешь сорванную звездочку? — спросил Уэйн.

— Откуда ты знаешь, что у него сорвалась звездочка?

— Я не знаю. Просто звук был такой, когда ты пыталась его завести.

— Ты бываешь в гараже? Работаешь с папой?

— Иногда. Он говорит, что от меня польза, потому что у меня маленькие руки. Могу пролезть и открутить что-то такое, до чего ему не добраться. Хорошо разбираю. А собирать не очень-то получается.

— Вступай в мой клуб, — сказала она.

Они принялись за байк. Уэйн не мог бы сказать, как долго они этим занимались, но к тому времени, как остановились, было уже жарко и солнце изрядно поднялось над лесистым горизонтом. Они почти не разговаривали, пока работали. Это было хорошо. Не было никаких причин портить эту трудную, связанную с пачканьем смазкой и обдиранием костяшек пальцев возню по починке мотоцикла лишними разговорами о чувствах, папе или девочках.

В какой-то миг Уэйн обнаружил, что сидит на корточках и смотрит на мать. Руки до локтей и нос были у нее испачканы в смазке, а из царапин на правой руке сочилась кровь. Уэйн тер стальной щеткой по выхлопной трубе с вкраплениями ржавчины и остановился, чтобы посмотреть на себя. Он был таким же грязным, как и она.

— Не знаю, как мы соскребем с себя эту грязюку, — сказал он.

— У нас есть озеро, — сказала она, тряхнув волосами и указывая на него головой. — Вот что. Если обгонишь меня до плота, то мы можем позавтракать в ресторане «Зеленая ветвь».

— А что тебе, если ты меня обгонишь?

— Удовольствие от доказательства того, что старушка может еще побить маленького кое-какера.

— Что такое кое-какер?

— Это…

Но он уже снялся с места и бежал, хватая себя за рубашку, стягивая ее через голову и бросая в морду Хупера. Ноги и руки Уэйна быстро и ладно ходили вперед-назад, босые ступни сбивали ярко горевшую росу с высокой травы.

Но потом она стала плавно продвигаться мимо него, показав ему язык, когда поравнялась. Причала они достигли одновременно. Их босые ноги застучали по доскам.

На полпути до края она протянула руку, схватила Уэйна за плечо и толкнула его, и он услышал, как она смеется над ним, когда он пьяно покачнулся, теряя равновесие и маша в воздухе руками. Он ударился о воду и погрузился в зеленую муть. Мгновение спустя раздался низкий глубокий всплеск от ее нырка с конца причала.

Он забарахтался, всплыл, отплевываясь, и сломя голову поплыл к плоту, который находился в двадцати футах от берега. Это была большая платформа из занозистых серых досок, плававшая на ржавых бочках из-под нефти; штуковина, выглядевшая как экологическая опасность. Хупер яростно гавкал с причала позади них. Хупер не одобрял веселья в целом, если только не веселился сам.

Уэйн почти подплыл к плоту, когда осознал, что был в озере один. Вода была как черный лист стекла. Его мать нигде не было видно, ни в каком месте, ни в каком направлении.

— Мам? — крикнул он. Не испуганно. — Мам?

— Ты проиграл, — донесся ее голос, глубокий, глухой, отдающийся эхом.

Он задержал дыхание, нырнул, погреб под водой, всплыл под плотом.

Она была там, в темноте, лицо у нее блестело от воды, волосы сияли. Она улыбнулась ему, когда он всплыл рядом с ней.

— Смотри, — сказала она. — Потерянное сокровище.

Она указала на дрожащую паутину, по крайней мере в два фута шириной, украшенную тысячами блестящих шариков, серебряных, опаловых и алмазных.

— Но мы все же будем завтракать?

— Да, — сказала она. — Надо. Победа над кое-какером много что значит, но не очень-то насыщает.

* * *

Мать работала над мотоциклом до самого вечера.

Небо было цвета мигрени. Однажды донесся звук грома. Это было громыхание, словно тяжелый грузовик переезжал через железный мост. Уэйн ждал дождя.

Тот не пошел.

— Ты когда-нибудь жалела, что не завела себе мотоцикл «Харлей Дэвидсон» вместо малыша? — спросил он у нее.

— Прокормить было бы дешевле, — сказала она. — Дай мне вон ту тряпку.

Он протянул.

Она вытерла руки, приладила кожаное сиденье над новым аккумулятором и перекинула ногу через седло. В своих обрезанных джинсах, слишком больших черных мотоциклетных ботинках, с татуировками, покрывавшими ее руки и ноги, она выглядела так, словно никто и никогда не назовет ее мамой.

Она повернула ключ и щелкнула переключателем хода. Циклоп открыл свой глаз.

Она поставила каблук на ножной стартер, приподнялась, обрушила на педаль весь свой вес. Мотоцикл чихнул.

— Gesundheit[3], — сказал Уэйн.

Вик поднялась и обрушилась снова. Двигатель выдохнул, выдул из труб пыль и листья. Уэйну не нравилось, как она бросается всей своей тяжестью на педаль стартера. Он боялся, что что-то может сломаться. Не обязательно мотоцикл.

— Давай, — сказала она, понизив голос. — Мы оба знаем, почему малыш тебя нашел, так что давай за дело.

Она снова ударила по стартеру, потом еще раз, и волосы упали ей на лицо. Стартер гремел, а двигатель издавал слабое, краткое, урчащее пуканье.

— Ничего страшного, если он не работает, — сказал Уэйн. Ему вдруг перестало все это нравиться. Это вдруг показалось ему сумасшествием… тем сумасшествием, которого он не видел от своей мамы, с тех пор как был маленьким мальчиком. — Займешься им позже, ладно?

Она не обратила на него внимания. Приподнялась и установила ботинок точно на ножной стартер.

— Поехали искать, сволочь, — сказала она и топнула ногой. — Говори со мной.

Двигатель бабахнул. Из труб выстрелил грязный синий дым. Уэйн чуть не упал со столба изгороди, на котором сидел. Хупер пригнулся, потом испуганно гавкнул.

Мать прибавила газу, и двигатель взревел. Шум его был пугающим. Но и захватывающим.

— РАБОТАЕТ! — завопил он.

Она кивнула.

— ЧТО ОН ГОВОРИТ? — прокричал он.

Она нахмурилась, не понимая.

— ТЫ ВЕЛЕЛА ЕМУ ГОВОРИТЬ С ТОБОЙ. ЧТО ОН ГОВОРИТ? Я НЕ ПОНИМАЮ ПО-МОТОЦИКЛЕТНОМУ.

— А, — сказала она. — ПОСТОРОНИСЬ: СЕРЕБРЯНЫЙ![4]

* * *

— ПОДОЖДИ, Я ВОЗЬМУ СВОЙ ШЛЕМ, — крикнул Уэйн.

— ТЫ НЕ ПОЕДЕШЬ.

Оба они кричали, чтобы их было слышно поверх звука двигателя, колотившего по воздуху

— ПОЧЕМУ?

— ПОКА ЕЩЕ НЕБЕЗОПАСНО. Я НЕ ПОЕДУ ДАЛЕКО. ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ МИНУТ.

— ПОДОЖДИ! — крикнул Уэйн, подняв один палец, потом повернулся и побежал в дом.

Солнце было холодной белой точкой, сиявшей сквозь груды низких облаков.

Она хотела двигаться. Потребность оказаться на дороге была своего рода сводящим с ума зудом, от которого так же трудно отделаться, как от укуса комара. Она хотела выбраться на шоссе, посмотреть, чего она сможет добиться от байка. Что она сможет найти.

Входная дверь захлопнулась. Сын спешил обратно, держа в руках шлем и куртку Лу.

— ВОЗВРАЩАЙСЯ ЖИВОЙ, ХОРОШО? — крикнул он.

— ТАК И СОБИРАЮСЬ, — сказала она. А потом, надев куртку, добавила: — Я БУДУ СКОРО. НЕ ВОЛНУЙСЯ.

Он кивнул.

Мир вокруг нее вибрировал от силы двигателя: деревья, дорога, небо, дом, все это яростно содрогалось, угрожая разрушиться. Она уже развернула мотоцикл передом к дороге.

Она надвинула себе на голову шлем. Куртку застегивать не стала.

Прямо перед тем, как она выкрутила ручной тормоз, ее сын наклонился перед мотоциклом и выхватил что-то из грязи.

— ЧТО ЭТО? — спросила она.

Он протянул ей тот самый ключ, похожий на кривой нож, с выбитым на нем словом ТРИУМФ. Она кивнула в знак благодарности и сунула его в карман куртки.

— ВОЗВРАЩАЙСЯ, — сказал он.

— БУДЬ ЗДЕСЬ, КОГДА Я ПРИЕДУ, — сказала она.

Потом она подняла ноги, включила первую скорость и заскользила.

Как только она начала двигаться, все перестало трястись. Изгородь скользнула прочь справа от нее. Она наклонилась, сворачивая на дорогу, и это было все равно что положить на крыло самолет. Было такое чувство, словно она вообще не касается асфальта.

Она перешла на вторую передачу. Дом унесся прочь у нее за спиной. Она бросила последний взгляд через плечо. Уэйн стоял на подъездной дороге, маша рукой. Хупер был на улице, глядя ей вслед странно безнадежным взглядом.

Вик прибавила газу, перешла на третью, и «Триумф» рванул вперед так, что ей пришлось вцепиться в руль, чтобы не свалиться. У нее в голове вспыхнуло и погасло воспоминание о байкерской майке, что она какое-то время носила: если ты это читаешь, значит, сучку снесло с сиденья.

Куртка, остававшаяся расстегнутой, зачерпывала воздух и раздувалась вокруг нее. Она помчалась дальше, в низкий туман.

Она не видела, как на дороге позади нее появилась пара близко посаженных фар, тускло светящихся в дымке.

Не видел этого и Уэйн.

* * *

Деревья, дома и дворы мелькали мимо, их темные размытые очертания лишь смутно различались в тумане.

У нее не было ни единой мысли. Мотоцикл уносит ее от всяких мыслей. Она знала, что так оно и будет; поняла в тот же миг, как увидела его в каретном сарае, что он достаточно быстр и достаточно мощен, чтобы умчать ее от худшей ее части, той части, которая всегда пытается разобраться, что к чему.

Она снова переключила ногой передачу, потом еще раз, и «Триумф» каждый раз прыгал вперед, глотая под собой дорогу.

Туман, сгущаясь, несся ей прямо в лицо. Он был жемчужным, переливающимся, откуда-то сверху и слева его пронизывал солнечный свет, из-за чего весь мир сиял вокруг нее, словно озаренный. Вик чувствовала, что никто не может надеяться увидеть в этом мире бо́льшую красоту.

Влажная дорога шипела под шинами, как статические помехи.

Нежная, почти утонченная боль поглаживала ее левое глазное яблоко.

В клубящемся тумане она увидела какой-то амбар — длинное, высокое, наклонное, узкое сооружение. Из-за вздымающихся испарений казалось, что этот амбар стоит посреди дороги, а не в ста ярдах сбоку, хотя она знала, что через миг шоссе резко свернет влево и пронесет ее мимо него. Она с полуулыбкой подивилась тому, как сильно этот амбар походил на ее старый воображаемый мост.

Вик опустила голову и слушала шепот шин на мокром асфальте, этот звук, что был так похож на белый шум по радио. Что мы слушаем, когда настроены на статику, подумала она. Она вроде где-то читала, что это фоновая радиация, которой омывается вся вселенная.

Она ждала, чтобы дорога сделала крюк влево и пронесла ее вокруг амбара, но та продолжала идти прямо. Это высокое, темное, угловатое строение вырастало перед ней, пока она не оказалась в его тени. И это был вовсе не амбар, и она поняла, что дорога шла прямо в него, только когда было слишком поздно, чтобы повернуть в сторону. Туман потемнел и стал холодным, холодным, как нырок в озеро.

Под шинами захлопали доски, скорострельный постукивающий звук.

Туман сорвало прочь, когда мотоцикл перенес ее из него в мост. Она втянула воздух и уловила вонь летучих мышей.

Она нажала каблуком на тормоз и закрыла глаза. «Это не реально», —подумала она, почти прошептала про себя.

Педаль тормоза опустилась до самого низа, продержалась мгновение — а затем полностью отвалилась. Она с гулким стуком упала на доски. Вслед за ней со звоном запрыгали гайка и набор шайб.

Шланг, по которому поступала тормозная жидкость, хлопал ее по ноге, извергая струю. Каблук ботинка коснулся изношенных досок под ней, и это было все равно что сунуть ногу в какую-то молотилку XIX века. Часть ее настаивала, что это галлюцинация. Другая часть чувствовала, что ее ботинок ударяется по мосту, и понимала, что эта галлюцинация разорвет ее надвое, если она уронит мотоцикл.

У нее было время посмотреть вниз и назад, пытаясь понять, что происходит. В воздух откуда-то взвился сальник, прочертив причудливую дугу через тени. Передняя шина вихляла. Мир вокруг нее скользил и кривился, заднюю шину заносило в сторону и вперед, и та безумно хлопала по расшатанным доскам.

Она приподнялась с сиденья и наваливалась всем своим весом влево, удерживая мотоцикл больше волей, чем силой. Он скользил боком, грохоча по доскам. Шины наконец захватило, и мотоцикл, содрогаясь, остановился и сразу же чуть не упал. Она выставила ногу, удержала его, но лишь едва-едва, скрежеща зубами и борясь с внезапной тяжестью.

Неровное дыхание Вик отдавалось эхом в амбарном интерьере моста «Короткого пути», не изменившемся за пятнадцать лет, миновавшие с тех пор, как она видела его в последний раз.

Она дрожала, липкая от пота в своей громоздкой мотоциклетной куртке.

— Не реально, — сказала она и закрыла глаза.

Над головой она слышала тихий сухой шелест летучих мышей.

— Не реально, — сказала она.

Сразу за стенами вкрадчиво шипел белый шум.

Вик сосредоточилась на своем дыхании, вдыхая медленно и постепенно, потом выдыхая через сжатые губы. Она сошла с мотоцикла и стояла рядом с ним, держа его за руль.

Она открыла глаза, но продолжала смотреть себе под ноги. Увидела доски, старые, серовато-коричневые, изношенные. Увидела мерцающие между досками статические помехи.

— Не реально, — в третий раз сказала она.

Она снова закрыла глаза. Развернула мотоцикл кругом, став лицом в ту сторону, откуда приехала. Пошла, ведя его за руль. Она чувствовала, как прогибаются доски у нее под ногами, под тяжестью маленького «Триумфа Бонневилля». Легкие у нее были жесткими, ей трудно было сделать полный вдох, и она чувствовала тошноту. Ей придется вернуться в психиатрическую больницу. Ей так и не удастся быть матерью Уэйну. При этой мысли она почувствовала, как горло у нее сжимается от горя.

— Это не реально. Никакого моста нет. У меня кончились таблетки, и мне это мерещится. Вот и все.

Она делала шаг за шагом, шаг за шагом — а потом снова открыла глаза и оказалась стоящей на дороге со своим сломанным мотоциклом.

Повернув голову и посмотрев через плечо, она увидела только шоссе.

* * *

Предвечерний туман был накидкой, которая распахнулась, принимая Вик МакКуин и ее боевую колесницу, а потом запахнулась за ней, поглотив даже звук двигателя.

— Давай, Хупер, — сказал Уэйн. — Пойдем домой.

Хупер стоял на краю дороги, глядя на него непонимающе.

Уэйн позвал его снова, уже из дома. Он придержал дверь, ожидая, чтобы пес подошел к нему. Вместо этого Хупер повернул свою большую лохматую голову и уставился куда-то вдоль дороги… не в том направлении, куда поехала мать Уэйна, но в другую сторону.

Уэйн не мог сказать, на что тот смотрит. Кто знает, что видят собаки? Что означают для них очертания в тумане? Каких странных суеверий могут они придерживаться? Уэйн был уверен, что собаки так же суеверны, как люди. Может, и больше.

— Как угодно, — сказал Уэйн и закрыл дверь.

С айфоном в руке он уселся перед телевизором и несколько минут переписывался с отцом:

Еще в аэропорту?

Да. Мой рейс отложили до 3, так что посижу здесь немного.

Паршиво. Что будешь делать?

Вдарить по буфету. Чтобы ЗАПЛАКАЛ.

Мама починила байк. Поехала прокатиться.

Шлем надела?

Да. Я заставил. Куртку тоже.

Молодец. В этой куртке брони на +5 больше, чем в остальных

Здорово. ЯТЛ. Счастливого полета.

Если погибну, не забывай убирать комиксы в пакеты. ЯТЛ тоже.

Потом говорить стало не о чем. Уэйн потянулся за пультом дистанционного управления, включил телевизор и нашел «Губку Боба» на Никелодеоне[5]. Его официальная позиция состояла в том, что он вырос из «Губки Боба», но мать уехала и он мог пренебречь официальной позицией и делать, что ему нравится.

Залаял Хупер.

Уэйн встал и подошел к смотровому окну, но Хупера больше не было видно. Большая собака исчезла в белых водяных испарениях.

Он внимательно прислушался, не возвращается ли мотоцикл. Ему казалось, что мать отсутствует уже больше, чем пять минут.

Глаза у него сменили фокус, и он увидел телевизор, отраженный в смотровом окне. Губка Боб был в шарфе и разговаривал с Санта-Клаусом. Санта воткнул стальной крюк в мозги Губке Бобу и бросили его в свой мешок с игрушками.

Уэйн резко повернул голову, но Губка Боб разговаривал с Патриком и никакого Санта-Клауса не было.

Он возвращался к дивану, когда наконец услышал у входной двери Хупера, чей хвост постукивал, как утром: тук-тук-тук.

— Иду, — сказал он. — Придержи лошадей.

Но, когда он открыл дверь, там был вовсе не Хупер. Там был низкорослый, волосатый и толстый человек в спортивном костюме, сером с золотыми полосами. Голову его местами покрывала щетина, словно у него была парша. Над широким приплюснутым носом выпучивались глаза.

— Здравствуй, — сказал он. — Можно воспользоваться телефоном? Мы попали в ужасную аварию. Наш автомобиль только что сбил собаку. — Он говорил сбивчиво, как будто читал текст роли, лежавший у него перед глазами, но не всегда мог разобрать слова.

— Что? — спросил Уэйн. — Что вы говорите?

Уродливый человек бросил на него встревоженный взгляд и сказал:

— Здравствуй? Можно воспользоваться телефоном. Мы попали в ужасную аварию? Наш автомобиль. Только что сбил собаку! — Слова были те же самые, но с ударениями в разных местах, как будто он был не уверен, какие предложения были вопросительным, а какие — изъявительными.

Уэйн смотрел мимо уродливого человечка. На дороге он увидел нечто вроде свернутого в рулон грязно-белого ковра, лежавшего перед автомобилем. В бледном клубящемся дыму трудно разглядеть как машину, так и белое возвышение. Только, конечно, это был не свернутый в рулон ковер. Уэйн точно знал, что это такое.

— Мы его не видели, а он был прямо на дороге. Наш автомобиль его сбил, — сказал человечек, указывая через плечо.

В тумане, рядом с передним правым колесом, стоял высокий мужчина. Он наклонился, положив руки на колени, и смотрел на собаку каким-то исследовательским взглядом, словно чуть ли не ожидал, что Хупер снова поднимется.

Маленький человек глянул себе на ладонь, потом снова поднял глаза и сказал:

— Это была ужасная авария. — Он обнадеживающе улыбнулся. — Можно воспользоваться телефоном?

— Что? — снова сказал Уэйн, хотя прекрасно все слышал даже сквозь звон в ушах. В конце концов, тот теперь уже три раза произнес одно и то же, почти безо всяких изменений. — Хупер? Хупер!

Он протиснулся мимо маленького человечка. Он не побежал, а быстро пошел дерганым и скованным шагом.

Хупер выглядел так, будто упал на бок и заснул на дороге перед автомобилем. Ноги у него торчали из тела, совершенно прямые. Левый глаз был открыт и смотрел в небо, подернутый пленкой и тусклый, но, когда Уэйн приблизился, он повернулся, следя за ним. Еще живой.

— О Господи! — сказал Уэйн, опускаясь на колени. — Хупер.

В свете фар туман представал как тысячи мелких зернышек воды, дрожащих в воздухе. Слишком легкие, чтобы упасть, они вместо этого витали вокруг — дождь, который не желал идти.

Хупер толстым своим языком вытолкнул изо рта кремовую слюну. Живот у него двигался, делая быстрые, болезненные вздохи. Крови Уэйн нигде не видел.

— Господи, — сказал человек, который стоял и смотрел на собаку. — Вот что называется невезением! Мне очень жаль. Бедняжка. Однако он наверняка не знает, что с ним случилось. Этим можно немного утешиться!

Уэйн посмотрел мимо собаки на человека, стоявшего перед автомобилем. На том были черные сапоги, доходившие почти до колен, и сюртук с рядами медных пуговиц по обеих полах. Когда Уэйн поднял глаза, он увидел и машину. Это был антиквариат — старичок-но-бодрячок, как сказал бы его отец.

В правой руке высокий мужчина держал серебряный молоток размером с крокетный. Рубашка у него под сюртуком была из струящегося белого шелка, гладкого и блестящего, как свежее молоко.

Уэйн поднял взгляд до конца. Сверху вниз большими завороженными глазами на него взирал Чарли Мэнкс.

— Да благословит Бог собак и детей, — сказал он. — Этот мир для них слишком тяжелое место. Этот мир — вор, и он крадет у тебя детство, а заодно всех лучших собак. Но поверь вот чему. Сейчас он на пути в гораздо лучшее место!

Чарли Мэнкс все еще походил на свой снимок, сделанный при аресте, хотя теперь он стал более старым — находился между старостью и древностью.

— Не прикасайтесь ко мне, — сказал Уэйн.

Он поднялся на нетвердых ногах и сделал всего один шаг назад, прежде чем наткнуться на уродливого человечка, стоявшего у него за спиной. Человечек схватил его за плечи, заставляя оставаться лицом к Мэнксу.

Уэйн, вывернув голову, посмотрел назад. Если бы у него в легких было достаточно воздуха, он бы закричал. У человека позади него было новое лицо. На нем был черный резиновый противогаз с уродливым клапаном вместо рта и блестящими пластиковыми окошечками вместо глаз. Если глаза представляют собой окна в душу, то у Человека в Противогазе они предлагали вид на абсолютную пустоту.

— На помощь! — крикнул Уэйн. — Помогите!

— Моя цель именно в этом, — сказал Чарли Мэнкс.

— Помогите! — снова крикнул Уэйн.

— Ты кричишь, и я кричу: земляничного хочу! Просим о мороженом, но дадут по роже нам, — сказал Человек в Противогазе. — Кричи, кричи. Увидишь, до чего докричишься. Вот намек, а ты смекни: кто кричит, тому — ни-ни!

— ПОМОГИТЕ! — крикнул Уэйн.

Чарли Мэнкс закрыл свои уши костлявыми пальцами и изобразил на лице боль.

— Слишком много мерзкого шума.

— Не жалеешь ушек — не видать игрушек, — сказал Человек в Противогазе. — Кто кричал о помощи, подо льдом потом ищи.

Уэйна тошнило. Он открыл рот, чтобы снова крикнуть, но Мэнкс протянул руку и прижал палец к его губам. Ш-ш-ш. Уэйна едва не передернуло от запаха этого пальца — смеси формальдегида и крови.

— Я не собираюсь делать тебе больно. Я детей не обижаю. Так что не стоит закатывать кошачий концерт. Мне с твоей матерью надо разобраться. Ты, я уверен, мальчик хороший. Все дети таковы — до времени. Но твоя мать — лживая негодяйка, она лжесвидетельствовала против меня. Но и это еще не все. У меня есть свои собственные дети, а она не подпускала меня к ним годы и годы. Целых десять лет я не видел их сладко улыбающихся лиц, хотя довольно часто слышал во сне их голоса. Я слышал, как они зовут меня, и знал, что они голодают. Ты не представляешь, что это такое — знать, что твои дети нуждаются, а ты не можешь им помочь. Это любого нормального человека доведет до сумасшествия. Конечно, найдутся и такие, кто скажет, что меня далеко вести не надо!

При этих словах оба взрослых рассмеялись.

— Пожалуйста, — сказал Уэйн. — Отпустите меня.

— Хотите, я угощу его газом, мистер Мэнкс? Не пришла ли пора пустить пряничный дым?

Мэнкс сложил руки на животе и нахмурился.

— Немного вздремнуть, может, будет лучше всего. Трудно рассуждать с ребенком, который так надрывается.

Человек в Противогазе силой повел Уэйна вокруг автомобиля. Уэйн теперь увидел, что это «Роллс-Ройс», и у него вспыхнуло воспоминание об одной из газетных статей Мэгги Ли, где было что-то о жителе Теннесси, который исчез вместе с «Роллс-Ройсом» 1938 года.

— Хупер! — крикнул Уэйн.

Они проходили мимо собаки. Хупер повернул голову, как бы хватая муху, обнаружив в себе больше жизни, чем Уэйн мог бы предполагать. Он сомкнул зубы на левой лодыжке Человека в Противогазе.

Человек в Противогазе завизжал и споткнулся. Уэйн подумал было, что сможет вырваться, но у человечка были длинные и сильные, как у павиана, руки, и он обхватил предплечьем горло Уэйна.

— Ой, мистер Мэнкс, — сказал Человек в Противогазе. — Он кусается! Кусачий пес! Он всадил в меня свои зубы!

Мэнкс поднял серебряный молоток и обрушил его на голову Хуперу, как у ярмарочного силомера бьют кувалдой по наковальне, проверяя, заставят ли зазвенеть звонок. Череп Хупера хрустнул, как лампочка под каблуком. Для верности Мэнкс ударил его еще раз. Человек в Противогазе высвободил ногу, повернулся боком и пнул ногой Хупера для круглого счета.

— Грязный пес! — крикнул Человек в Противогазе. — Надеюсь, тебе больно! Надеюсь, тебе оченьбольно!

Когда Мэнкс выпрямился, на рубашке у него блестела в виде грубой буквы Y свежая, влажная кровь. Она просачивалась через шелк, струилась из какой-то раны на груди старика.

— Хупер, — сказал Уэйн. Он хотел крикнуть, но это прозвучало как шепот, едва слышный ему самому.

Белый мех Хупера теперь был весь покрыт красными пятнами. Это походило на кровь на снегу. Уэйн не мог смотреть на то, во что превратилась его голова.

Мэнкс наклонился над собакой, пытаясь отдышаться.

— Ну что ж. Этот щенок погонял свою последнюю стаю голубей.

— Вы убили Хупера, — сказал Уэйн.

— Да. Похоже, что так, — сказал Чарли Мэнкс. — Бедняжка. Это очень плохо. Я всегда стараюсь быть другом собакам и детям. Постараюсь стать другом и тебе, молодой человек. Считай, что я у тебя в долгу. Посади его в машину, Бинг, и дай ему что-нибудь, что отвлекло бы его от неприятностей.

Человек в Противогазе толкал Уэйна перед собой, подпрыгивая, чтобы не наступать на правую ногу.

Задняя дверца «Роллс-Ройса» щелкнула и широко распахнулась. В машине никого не было. Никто не касался защелки. Уэйн был сбит с толку — даже поражен, — но не стал задерживаться на этом. Дела теперь шли быстро, и ему некогда было задумываться.

Уэйн понимал, что если он залезет на заднее сиденье, то никогда не выберется оттуда. Это было все равно что лезть в собственную могилу. Хупер, однако, попытался показать ему, что делать. Хупер попытался показать ему, что, даже если ты кажешься совершенно подавленным, еще можно показать зубы.

Уэйн повернул голову и впился зубами в голую руку толстяка. Он сомкнул челюсти и сжимал их, пока не почувствовал вкус крови.

— Мне больно! Он делает мне больно! — закричал Человек в Противогазе.

Рука у него то сжималась в кулак, то разжималась. Уэйн, сфокусировав взгляд, увидел слова, написанные черным маркером на ладони Человека в Противогазе:

ТЕЛЕФОН

АВАРИЯ

АВТОМОБИЛЬ

— Бинг! — прошипел мистер Мэнкс. — Тсс! Посади его в машину — и чтоб ни звука!

Бинг — Человек в Противогазе — схватил Уэйна за волосы и потянул. Уэйн чувствовал, что у него срывают с головы скальп, словно старое ковровое покрытие. Тем не менее он выставил перед собой ногу, уперев ее в борт автомобиля. Человек в Противогазе застонал и ударил Уэйна по голове.

Это было похоже на фотовспышку. Только вместо вспышки белого света это была вспышка черноты, где-то позади глаз. Уэйн больше не мог упираться ногой в борт автомобиля. Когда зрение у него прояснилось, он, уже будучи протолкнутым в открытую дверь, повалился на четвереньки на ковер.

— Бинг! — крикнул Мэнкс. — Закрой дверь! Кто-то идет! Это та ужасная женщина!

— Твоя задница травкой дразнится, — сказал Уэйну Человек в Противогазе. — Ах, как дразнится травкой задница. А я — газонокосилка. Я скошу твою задницу, а потом ее трахну. Трахну тебя прямо в задницу.

— Бинг, слушай, что говорю!

— Мама! — крикнул Уэйн.

— Я иду! — крикнула она в ответ усталым голосом, доносившимся издалека и не выдававшим особой тревоги.

Человек в Противогазе захлопнул дверцу машины.

Уэйн поднялся на колени. У него пульсировало и пылало левое ухо, куда пришел удар. Во рту был мерзкий привкус крови.

Он посмотрел поверх передних сидений через ветровое стекло.

По дороге двигался темный силуэт. Туман выкидывал достойные комнаты смеха трюки с оптикой, искажая и расширяя очертания. Силуэт напоминал гротескного горбуна, толкавшего инвалидное кресло.

— Мама! — снова крикнул Уэйн.

Отрылась передняя пассажирская дверца — которая была слева, там, где в американском автомобиле был бы руль. Человек в Противогазе залез внутрь, закрыл за собой дверцу, затем повернулся на сиденье и наставил пистолет Уэйну в лицо.

— Заткни пасть, — сказал Человек в Противогазе, — или я тебя продырявлю. Накачаю тебя свинцом. Как тебе это понравится? Не слишком, я уверен!

Человек в Противогазе осмотрел свою правую руку. На месте укуса красовался неправильной формы фиолетовый синяк, заключенный в скобки яркой крови, где зубы Уэйна пронзили кожу.

Мэнкс сел за руль. Он положил свой серебряный молоток на кожу между собой и Человеком в Противогазе. Машина была заведена, и двигатель издавал низкое резонирующее мурлыканье, скорее ощущаемое, чем слышимое, — этакую роскошную вибрацию.

Горбун с инвалидным креслом шел сквозь туман, пока вдруг, совершенно неожиданно, не преобразился в женщину, ведущую мотоцикл, с трудом толкая его за руль.

Уэйн открыл рот, чтобы снова крикнуть матери. Человек в Противогазе помотал головой. Уэйн смотрел в черный круг ствола. Это было не страшно. Это было захватывающе — как вид с высокого пика, на краю отвесного обрыва.

— Рот закройте на крючок, — сказал Человек в Противогазе. — Началась игра в «молчок». Ни веселья, ни забав, а иначе ждет «пиф-паф».

Чарли Мэнкс спустил автомобиль на подъездную дорогу с тяжелым клацаньем. Потом оглянулся через плечо.

— Не обращай на него внимания, — сказал Мэнкс. — Он старый зануда. Думаю, нам удастся повеселиться. Я в этом почти уверен. Собственно, я собираюсь позабавиться прямо сейчас.

* * *

Мотоцикл не заводился. Он даже не производил подающих надежду шумов. Она вскакивала на него и спрыгивала обратно, пока у нее не загудели ноги, но он ни разу не издал этого низкого, глубокого, откашливающегося звука, позволяющего думать, что двигатель вот-вот заработает. Вместо этого он только тихо фукал, как человек, с презрением выдыхающий между губ: п-ффф.

Не оставалось ничего другого, кроме как идти пешком.

Она нагнулась к рулю и начала толкать. С усилием сделала три шага, затем остановилась и снова посмотрела через плечо. Мост по-прежнему отсутствовал. Никакого моста никогда не было.

Вик шагала и пыталась представить себе, как начнет разговор с Уэйном.

Эй, малыш, плохая новость: я что-то растрясла в мотоцикле, и он сломался. Да, и я что-то растрясла у себя в голове, и она тоже вышла из строя. Придется отправиться в починку. Как только устроюсь в палате психушки, пришлю тебе открытку.

Она рассмеялась. На ее слух, это мало чем отличалось от рыдания.

Уэйн. Больше всего на свете я хочу быть такой мамой, которой ты заслуживаешь. Но я не могу. Я не могу ею быть.

От одной мысли, что она скажет что-нибудь подобное, ее тошнило. Даже если это и правда, от этого не почувствуешь себя менее трусливой.

Уэйн. Я надеюсь, ты знаешь, что я тебя люблю. Надеюсь, ты знаешь, что я старалась.

Через дорогу проплывал туман, и казалось, что он проходит прямо сквозь нее. Для разгара лета день выдался необъяснимо прохладным.

В ее мыслях заговорил другой голос, сильный, ясный, мужской, голос ее отца: Не втирай очковтирателю, малышка. Ты хотела найти мост. Ты поехала его искать. Вот зачем ты перестала принимать свои таблетки. Вот зачем ты починила мотоцикл. Чего ты на самом деле боишься? Боишься, что ты сумасшедшая? Или боишься, что ты нормальная?

Вик часто слышала от отца вещи, которых не хотела знать, хотя говорила с ним за последние десять лет всего несколько раз. Она удивлялась, почему все еще нуждается в голосе того, кто бросил ее, даже не оглянувшись.

Она толкала мотоцикл через влажный холод тумана. Бисеринки воды покрывали странную восковую поверхность мотоциклетной куртки. Кто знает, из чего она была сделана — какое-то сочетание холста, тефлона и, предположительно, драконьей шкуры.

Вик сняла шлем и повесила его на руль, но тот не хотел там держаться и все время падал наземь. В конце концов она снова нахлобучила его на голову. Вик толкала свою машину, тащась вдоль обочины. Ей пришло в голову, что она могла бы просто оставить мотоцикл и вернуться за ним позже, но она не стала рассматривать эту мысль всерьез. Однажды она отошла от другого байка, «Роли», и вместе с ним оставила лучшее в себе. Имея колеса, которые могут доставить тебя куда угодно, не станешь от них уходить.

Вик пожалела, может быть, первый раз в жизни, что у нее нет мобильного телефона. Иногда казалось, что она последний человек в Америке, у которого его нет. Она делала вид, что это способ продемонстрировать свою свободу от технологических пут XXI века. Но на самом деле ей была ненавистна мысль о телефоне, находящемся при ней постоянно и повсеместно. Она не знала бы покоя, если бы каждую минуту мог последовать срочный звонок из Страны Рождества от какого-нибудь мертвого ребенка: Эй, мисс МакКуин, вы по нас соскучились?!!

Она толкала и шла, толкала и шла. И что-то напевала себе под нос. Долгое время она этого даже не замечала. Ей представлялось, как Уэйн стоит дома у окна, уставившись в дождь и туман, и нервно переминается с ноги на ногу.

Вик осознавала — и старалась подавить — нарастающую панику, непропорциональную ситуации. Она чувствовала, что нужна дома. Она слишком долго отсутствовала. Она боялась слез и гнева Уэйна… и в то же время с нетерпением ждала их, предвкушала встречу с ним, жаждала узнать, что с ним все в порядке. Она толкала. Она пела.

— Ночь тиха, — пела она. — Ночь свята.

Она услышала себя и перестала петь, но песня продолжала звучать у нее в голове, жалобная и фальшивая. Благодать. Лепота.

Вик знобило в ее мотоциклетном шлеме. Ноги у нее замерзли и намокли от тумана, лицо разгорячилось и вспотело от усилий. Ей хотелось посидеть — нет, полежать на спине, среди травы, глядя в низкое створоженное небо. Но она увидела наконец арендованный ими дом — темный прямоугольник слева от нее, почти безликий в тумане.

День уже померк, и ее удивило, что в коттедже нигде не было света, кроме бледно-голубого свечения от телевизора. Ее слегка удивило и то, что Уэйн не стоял в окне, глядя на нее.

Но потом она его услышала.

— Мама, — прокричал он. Через шлем его голос казался приглушенным, доносящимся издалека.

Она опустила голову. Он был в порядке.

— Я иду, — устало откликнулась она.

Она почти добралась до подъездной дороги, когда услышала автомобиль на холостом ходу. Она подняла глаза. Сквозь туман светили фары. Автомобиль, которому они принадлежали, стоял у обочины дороги, но начал подниматься на асфальт, как только она его увидела.

Вик стояла и смотрела на него, и когда автомобиль подался вперед, раздвигая туман, она не могла бы сказать, что чересчур удивлена. Она отправила его в тюрьму, она читала его некролог, но на протяжении всей ее взрослой жизни какая-то часть ее ждала новой встречи с Чарли Мэнксом и его «Роллс-Ройсом».

«Призрак» выскользнул из тумана, черные сани, прорывающиеся сквозь облако и тащащие за собой хвост декабрьской изморози. Декабрьская изморозь в начале июля. Клубящийся белый дым взвился кверху, открывая номерной знак, старый, покрытый вмятинами, изъеденный ржавчиной: NOS4A2.

Вик выпустила мотоцикл, и тот со страшным грохотом упал наземь. Зеркало на левой рукоятке руля рассыпалось красивыми брызгами серебристых осколков.

Она повернулась и побежала.

Изгородь была слева от нее, и она достигла ее через два шага и прыгнула на нее. Она влезла на верхнюю перекладину, когда услышала, как автомобиль взбирается на насыпь позади нее, и успела спрыгнуть, приземлиться на лужайку и сделать еще один шаг, прежде чем «Призрак» протаранил изгородь у нее за спиной.

Бревно, фыр-фыр-фыр,прокрутилось в воздухе, словно винт вертолета, и ударило ее по плечам. Сбитая с ног и брошенная за край мира, она упала в бездонную пропасть, упала в холодный клубящийся дым, которому не было конца.

* * *

«Призрак» врезался в изгородь из ошкуренных жердей, и Уэйна сбросило с заднего сиденья на пол. Зубы у него лязгнули, резко ударившись друг о друга.

Бревна трещали и разлетались. Одно из них издало колотящий звук, барабаня по капоту. Уэйну показалось, что это был звук от удара автомобиля по телу матери, и он начал кричать.

Мэнкс рывком остановил машину и повернулся на сиденье к Человеку в Противогазе.

— Я не хочу, чтобы он смотрел на все это, — сказал Мэнкс. — Увидеть, как твоя собака умирает на дороге, — это и так достойно сожаления. Усыпи его, Бинг, хорошо? Всякому видно, что он на пределе.

— Я должен помочь вам с женщиной.

— Спасибо, Бинг. Это очень заботливо. Нет, она полностью в моих руках.

Машина качнулась, когда мужчины выбрались наружу.

Уэйн с трудом поднялся на колени, задрал голову, чтобы посмотреть поверх переднего сиденья, через окно и во двор.

Чарли Мэнкс с серебряным молотком в руке обходил переднюю часть автомобиля. Мать Уэйна лежала на траве среди разбросанных бревен.

Открылась задняя левая дверь, и Человек в Противогазе уселся рядом с Уэйном. Уэйн метнулся вправо, пытаясь добраться до другой двери, но Человек в Противогазе поймал его за руку и подтащил к себе.

В одной руке у него был маленький синий аэрозольный баллон. Сбоку на нем значилось ПРЯНИЧНЫЙ АРОМАТ ОСВЕЖИТЕЛЬ ВОЗДУХА, а ниже изображалась женщина, вынимающая из духовки противень с пряничными человечками.

— Рассказать тебе, что это за газ? — сказал Человек в Противогазе. — Хоть здесь и написано «Пряничный аромат», на самом деле он пахнет сном. Пшикнуть им тебе в рот — и он свалит тебя до следующей среды.

— Нет, — крикнул Уэйн. — Не надо.

Он трепыхался, как птица, одно крыло у которой прибито к доске. Он никуда не летел.

— Ну и не буду, — сказал Противогаз. — Ты укусил меня, дерьмо ты этакое. Откуда тебе знать, может, у меня СПИД? А теперь и у тебя. У тебя теперь полный рот моего СПИДа.

Уэйн смотрел поверх переднего сиденья, через лобовое стекло, во двор. Мэнкс расхаживал вокруг его матери, которая по-прежнему не шевелилась.

— Мне полагается укусить тебя в ответ, сам знаешь, — сказал Человек в Противогазе. — Полагается укусить тебя дважды, один раз за тебя самого, а другой — за твоего грязного пса. Я могу укусить тебя в твое хорошенькое личико. У тебя личико как у хорошенькой девочки, но оно не было бы таким хорошеньким, если бы я откусил тебе щеку и выплюнул ее на пол. Но вместо этого мы будем просто здесь посиживать. Просто посиживать и смотреть представление. Ты увидишь, что мистер Мэнкс делает с грязными шлюхами, которые говорят грязную ложь. И когда он с ней закончит… когда он с ней закончит, настанет моя очередь. А я и вполовину не такой добрый, как мистер Мэнкс.

Его мать шевелила правой рукой, то собирая пальцы чуть ли не в кулак, то распрямляя их. Уэйн почувствовал, как внутри у него что-то разжалось. Словно кто-то стоял у него на груди и только что сошел, впервые за невесть сколько времени дав ему возможность вдохнуть полной грудью. Не умерла. Не умерла. Она не умерла.

Она осторожно водила рукой назад и вперед, словно нащупывая в траве что-то, что обронила. Шевельнула правой ногой, согнув ее в колене. Похоже, она хотела попробовать встать.

Мэнкс склонился над ней с этим своим огромным серебряным молотком, поднял его и опустил. Уэйн никогда прежде не слышал, как ломаются кости. Мэнкс ударил ее в левое плечо, и Уэйн услышал, как оно щелкнуло, как сучок, взрывающийся в костре. Сила удара снова бросила ее ничком наземь.

Он закричал. Он кричал во весь объем легких, закрыв глаза и опустив голову…

…а Человек в Противогазе схватил его за волосы и дернул, снова поднимая ему голову. Что-то металлическое расквасило Уэйну рот. Человек в Противогазе ударил его по лицу баллончиком ПРЯНИЧНОГО АРОМАТА.

— А ну открывай глаза! И смотри, — сказал Человек в Противогазе.

Мать Уэйна двигала правой рукой, пытаясь подняться, отползти, и Мэнкс снова ее ударил. Ее позвоночник разбился с таким звуком, будто кто-то прыгнул на стопку фарфоровых тарелок.

— Будь внимательнее, — сказал Человек в Противогазе. Он дышал так часто и глубоко, что внутренняя сторона его противогаза запотевала. — Как раз подбираемся к самому лучшему.

* * *

Вик плыла.

Она была под водой, она была в озере. Она опустилась почти до самого дна, где мир был темным и медленным. Вик не чувствовала потребности в воздухе, не осознавала, что затаила дыхание. Она всегда любила нырять в глубину, в неподвижные, безмолвные, затененные обиталища рыб.

Вик могла бы остаться под водой навсегда, готова была стать форелью, но Уэйн звал ее из того мира, что на поверхности. Его голос доносился издалека, но она все равно слышала в нем настойчивость, слышала, что он не просто кричал, но вопил. Потребовалось усилие, чтобы оттолкнуться и поплыть к поверхности. Руки и ноги у нее не хотели шевелиться. Она попыталась сосредоточиться только на одной руке, проводя ею по воде. Она сжимала пальцы. Разжимала их. Сжимала снова.

Она раскрыла ладонь в траве. Вик лежала в грязи, на животе, хотя у нее сохранялось вялое подводное чувство. Она не могла понять, как случилось, что она растянулась у себя во дворе. Не могла вспомнить, что такое ее ударило. Ее что-тоударило. Трудно было поднять голову.

— Вы меня слышите, мисс Хитроумная Виктория МакКуин? — сказал кто-то.

Она его слышала, но не могла осознать, что он говорит. Это было несущественно. Важен был Уэйн. Она слышала, как кричит ей Уэйн, она была уверена в этом. Она костями чувствовала, как он кричит. Она должна была встать и убедиться, что с ним все в порядке.

Вик сделала усилие, чтобы встать на четвереньки, и Мэнкс обрушил ей на плечо свой яркий серебряный молоток. Она слышала, как треснула кость, и рука под ней подкосилась. Она рухнула, ударившись о землю подбородком.

— Я не говорил, что можно встать. Я спросил, слушаете ли вы. Вам придется меня послушать.

Мэнкс. Мэнкс был здесь, он не умер. Мэнкс и его «Роллс-Ройс», и Уэйн был в этом «Роллс-Ройсе». Этот последний факт она знала с той же определенностью, с какой знала собственное имя, хотя не видела Уэйна уже полчаса или больше. Уэйн был в машине, и ей надо было вытащить его оттуда.

Она снова начала приподниматься, а Чарли Мэнкс опять обрушил свой серебряный молоток и ударил ее по спине, и она услышала, как сломался ее позвоночник с таким звуком, словно кто-то наступил на дешевую игрушку: хрупким, пластмассовым хрустом. Тупая сила удара вышибла из нее весь воздух, придавив спину к животу.

Уэйн снова закричал, на этот раз без слов.

Вик хотела осмотреться вокруг, узнать, где он, сориентироваться, но поднять голову было почти невозможно. Ее голова была тяжелой и странной, неподъемной, слишком большой для ее тонкой шеи. «Шлем», — подумала она. На ней по-прежнему шлем и куртка Лу.

Куртка Лу.

Вик двинула одной ногой, подтянула колено, выполняя первую часть своего плана подняться на ноги. Под коленом она чувствовала землю, чувствовала, как дрожат мышцы в задней части бедра. Вик слышала, как Мэнкс вторым своим ударом раздробил ей позвоночник, и не могла понять, почему по-прежнему чувствует свои ноги. Она не понимала, почему не испытывает большей боли. Больше всего у нее болели бедра, одеревеневшие после полумили ходьбы с толканием мотоцикла. Все болело, но ничего не было сломано. Даже плечо, треск которого она слышала. Она сделала большой содрогающийся вдох, и ребра у нее легко разошлись, хотя перед тем она слышала, как они ломались, словно ветви в бурю.

Только это вовсе не было звуком ломающихся костей. Она слышала треск тех кевларовых пластин, что были вшиты в спину и плечи громоздкой мотоциклетной куртки Лу. Лу говорил, что если в его куртке налететь на телеграфный столб со скоростью в двадцать миль в час, все равно останутся шансы снова встать на ноги.

Когда Мэнкс ударил ее в очередной раз, в бок, она вскрикнула — больше от удивления, чем от боли, — и услышала еще один громкий треск.

— Вам следует отвечать, когда я к вам обращаюсь, — сказал Мэнкс.

Бок у нее пульсировал — этот удар она почувствовала. Но треск означал лишь то, что сломалась еще одна пластина. Голова у нее была почти ясной, и она подумала, что если хорошенько постараться, то можно будет подняться на ноги.

«Нет, не делай этого, — сказал ее отец, так близко, словно шептал ей на ухо. — Оставайся лежать, и пусть он повеселится. Пока не время, Пацанка».

Она порвала со своим отцом. Ни о чем его не просила, а те немногие разговоры, что у них случались, старалась закончить как можно скорее. Не хотела о нем слышать. Но теперь он был здесь и говорил с ней тем же спокойным, размеренным тоном, которым объяснял, как принимать низкий мяч или в чем заслуга Хэнка Уильямса[6].

«Он думает, что по-настоящему тебя вырубил, малышка. Думает, что с тобой покончено. Если ты сейчас попытаешься встать, он поймет, что тебе не так плохо, как ему кажется, и тогда он тебя добьет. Подожди. Подожди подходящего момента. Ты поймешь, когда он настанет».

Голос отца, куртка возлюбленного. Мгновение она осознавала, что оба мужчины в ее жизни присматривают за ней. Она думала, что им обоим лучше без нее и что ей лучше без них, но теперь здесь, в грязи, до нее дошло, что на самом деле она никогда без них не оставалась.

— Вы меня слышите? Слышите, что я говорю? — спросил Мэнкс.

Она не ответила. Лежала совершенно неподвижно.

— Может, да, а может, нет, — сказал он, мгновение поразмыслив. Она не слышала его голоса больше десяти лет, но он по-прежнему был придурковато протяжным, как у деревенщины. — Экой же шлюхой вы выглядите, ползая в грязи в своих джинсовых шортах-недомерках. Я помню время, не столь уж давнее, когда даже шлюхе было бы стыдно появляться на публике в такой одежде, как у вас, и раздвигать ноги, чтобы ездить на мотоцикле в непристойной пародии плотского акта. — Он снова сделал паузу, а затем сказал: — Вот и в прошлый раз вы были на велосипеде. Я не забыл. Не забыл и про мост. Этот мотоцикл тоже особый? Мне известно об особых машинах, Виктория МакКуин, и о тайных дорогах. Надеюсь, вы пошлялись, сколько вашей душеньке угодно. Больше вам шляться не придется.

Он стукнул ее молотком по пояснице, и это походило на удар бейсбольной битой по почкам, и она закричала сквозь стиснутые зубы. Ее внутренности казались отбитыми, расквашенными.

Там не было брони. Ни один из прежних ударов не был таким, как этот. Еще один такой удар, и ей понадобятся костыли, чтобы подняться на ноги. Еще один такой удар, и она будет мочиться кровью.

— Вы не поедете на мотоцикле ни в бар, ни в аптеку за лекарством для своей безумной головы. О, я все о вас знаю, Виктория МакКуин, мисс врушка-врушка, погремушка. Знаю, какая вы позорная пьяница и негодная мать, знаю, что вас держали в сумасшедшем доме. Я знаю, у вас есть внебрачный сын, что, конечно, вполне обычно для таких шлюх, как вы. Подумать только, мы живем в мире, где таким, как вы, разрешается иметь детей. Ну нет! Теперь ваш мальчик со мной. Вы своей ложью украли у меня моих детей, и теперь я заберу у вас вашего сына.

Внутренности у Вик завязались узлом. Ей стало так плохо, словно ее снова ударили. Она боялась, что ее вырвет прямо в шлем. Правая рука у нее плотно прижималась к боку, к тошнотному пучку в животе. Пальцы проследили контуры чего-то в кармане куртки. Чего-то вроде серпа или полумесяца.

Мэнкс склонился над ней. Когда он снова заговорил, голос у него был мягким и нежным:

— Ваш сын у меня, и вы никогдане получите его обратно. Я не ожидаю, что вы поверите этому, Виктория, но со мной ему будет лучше. Я принесу ему больше счастья, чем когда-либо смогли бы вы. В Стране Рождества, обещаю вам, он никогда больше не будет несчастным. Если бы вы хоть немного были способны на благодарность, вы бы меня благодарили. — Он ткнул ее молотком и наклонился ближе. — Ну же, Виктория. Скажите мне. Скажите спасибо.

Она просунула правую руку в карман. Пальцы сомкнулись вокруг ключа с очертаниями ножа. Большой палец чувствовал выступы штамповки слова «ТРИУМФ».

«Сейчас. Сейчас самое время. Уделай его», — сказал ей отец.

Лу поцеловал ее в висок, мягко погладил ее губами.

Вик толчком поднялась на ноги. Спину у нее свело судорогой, болезненно стянуло мышцы, из-за чего она едва не пошатнулась, но не позволила себе даже зарычать от боли.

Она увидела его смазанные очертания. Он был так высок, что это напоминало ей о кривых зеркалах: с тонкими как жерди ногами и руками, продолжавшимися вечно. У него были большие, остановившиеся, уставившиеся глаза, и во второй раз в пределах одной минуты она подумала о рыбе. Он был похож на чучело рыбы. Все его верхние зубы вонзались в нижнюю губу, придавая ему выражение комического, невежественного недоумения. Непонятно было, почему вся ее жизнь стала каруселью несчастий, пьянства, невыполненных обещаний и одиночества, все время оборачивающейся вокруг одной-единственной встречи с этим человеком.

Она дернула ключ из кармана. Тот зацепился за ткань, и был один ужасный миг, когда он чуть не выпал у нее из пальцев. Она его удержала, высвободила и полоснула им, целясь ему в глаза. Удар пришелся немного выше. Острый конец ключа ударил его над левым виском и взрезал четырехдюймовый лоскут необычайно сырой, дряблой кожи. Она почувствовала, как он неровно проскреб по кости.

— Спасибо, — сказала она.

Мэнкс прижал ко лбу костлявую руку. Выражением лица он напоминал человека, внезапно пораженного пугающей мыслью. Он отшатнулся от нее. Поскользнулся пяткой в траве. Она ударила ключом, целясь в горло, но он был уже вне досягаемости, падая на капот своего «Призрака».

— Мама, мама! — прокричал откуда-то Уэйн.

Ноги у Вик подгибались. Она не думала об этом. Она шла за ним. Теперь, поднявшись, она видела, что он очень, очень стар. Казалось, ему место в доме престарелых, с одеялом на коленях, с метамуциловым[7] коктейлем в руке. Она могла его одолеть. Прижать его к капоту и ударить в чертовы глаза своим заостренным ключиком.

Она почти добралась до него, когда он воспользовался серебряным молотком, по-прежнему бывшим у него в правой руке. Он с оттяжкой им размахнулся — она слышала, как тот музыкально просвистел в воздухе, — и угодил в бок ее шлема, достаточно сильно, чтобы развернуть ее на сто восемьдесят градусов и опустить на одно колено. Она слышала, как в черепе у нее ударили цимбалы, очень похоже на звуковой эффект в мультфильме. С виду ему было от восьмидесяти до тысячи, но в его ударе присутствовала гибкая легкая сила, сопоставимая с силой долговязого подростка. Стекловидные осколки мотоциклетного шлема посыпались в траву. Если бы его на ней не было, ее череп сейчас торчал бы из мозга беспорядочной красной щепой.

— Ой! — кричал Чарли Мэнкс. — Господи, меня располосовали, как говяжий бок! Бах! Бах!

Вик встала слишком быстро. Вечерний свет потемнел вокруг нее, когда кровь отлила от головы. Она слышала, как хлопает дверца автомобиля.

Она крутилась, сжимая руками голову — шлем — и пытаясь остановить ужасные отголоски, громыхавшие внутри. Мир немного подрагивал, словно она снова сидела на мотоцикле на холостом ходу.

Мэнкс все еще лежал на капоте автомобиля. Его изрезанное морщинами глупое лицо блестело от крови. Но теперь там появился еще один человек, стоявший у задней части автомобиля. Или, по крайней мере, это имело форму человека. Но у него была голова гигантского насекомого из какого-то черно-белого фильма 1950-х годов, резиновая голова из фильма о монстрах с уродливым торчащим ртом и стекловидными пустыми глазами.

У человека-насекомого был пистолет. Вик смотрела, как он поднимался, и уставилась в черное дуло, удивительно маленькое отверстие, не намного большее, чем человеческая радужка.

— Пиф-паф, — сказал человек-насекомое.

* * *

Когда Бинг увидел, что мистер Мэнкс распростерт на капоте машины, он почувствовал некий физический толчок, ощущение отдачи. То же самое пробежало вверх по его руке, когда он выстрелил из гвоздевого пистолета в висок своему отцу, только теперь это был толчок отдачи в самую сердцевину его бытия. Мистер Мэнкс, Хороший Человек, был ранен ножом в лицо, и сука наступала на него. Сука хотела его убить, мысль настолько же невообразимая и ужасная, как мысль об угасании самого солнца. Сука наступала, и мистер Мэнкс нуждался в нем.

Бинг схватил баллончик «Пряничного аромата», направил его в лицо мальчика и выпустил шипящую струю бледного дыма ему в рот и в глаза… что должен был сделать минуту назад, что сделал бы, если бы так ужасно не обезумел, если бы не решил заставить мальчишку смотреть. Ребенок вздрогнул, попытался отвернуться, но Бинг держал его за волосы и продолжал распылять газ. Уэйн Кармоди закрыл глаза и плотно сжал губы.

— Бинг! Бинг! — кричал Мэнкс.

Бинг и сам кричал, отчаянно стремясь выбраться из машины и двигаться и в то же время сознавая, что не усыпил мальчишку как следует. Это не имело значения. Не было времени, а мальчик теперь сидел в машине и не мог убежать. Бинг отпустил его и сунул баллон «Пряничного аромата» в карман куртки своего спортивного костюма. Правой рукой он нащупывал пистолет в другом кармане.

Затем он вылез, захлопнув за собой дверь и вытащив большой лоснящийся револьвер. На ней был черный мотоциклетный шлем, показывавший только ее глаза, широкие теперь, когда она увидела пистолет у него в руке — последнее, что когда-либо увидит. Она была максимум в трех шагах от него, прямо в зоне поражения.

— Бинг, Бинг, — сказал он. — Марш на ринг!

Он уже начал давить на спуск, когда мистер Мэнкс приподнялся с капота, поставив себя прямо на линию огня. Пистолет выстрелил, и левое ухо Мэнкса взорвалось, разбрызгав кровь и разбросав кусочки кожи.

Мэнкс закричал, хватаясь рукой за голову, где теперь сбоку его лица свисали изорванные клочья уха.

Бинг тоже закричал и снова выстрелил куда-то в туман. Звук второго выстрела, к которому он не был готов, испугал его так сильно, что он пукнул — высокий писк раздался у него в штанах.

— Мистер Мэнкс! Боже мой! Мистер Мэнкс, вы в порядке?

Мистер Мэнкс привалился к борту автомобиля и повернул голову, чтобы посмотреть на него. Огромные немигающие глаза Мэнкса уставились на Бинга, негодующие и потрясенные.

— Ну а ты как думаешь? Мне рассекли лицо и разнесли на куски ухо! Мне еще повезло, что у меня мозги не стекают по рубашке, недоумок!

— Боже мой! Я такой мудак! Я не хотел! Мистер Мэнкс, я скорее умру, чем сделаю вам больно! Что мне делать? О Боже! Мне надо просто застрелиться!

— Тебе надо пристрелить ее, вот что тебе надо сделать! — крикнул Мэнкс, опустив руку. Красные нити уха болтались и раскачивались. — Давай! Стреляй в нее уже! Уложи ее! Уложи ее в грязь и покончи с этим!

Бинг оторвал взгляд от Хорошего Человека, чувствуя, как колотится у него в груди сердце, бам-бам-бам-бам, как пианино, которое столкнули с лестницы с какофонией нестройных звуков и деревянных хлопков. Он скользнул взглядом по двору и обнаружил МакКуин, уже бежавшую, улепетывавшую от него на своих длинных загорелых ногах. В ушах звенело так громко, что он едва услышал, как его пистолет снова выстрелил, выбросив пламя в призрачный шелк тумана.

Аэропорт Логан, Бостон

Лу Кармоди прошел досмотр, но ему все еще надо было как-то убить час, поэтому он решил приналечь на фастфуд в буфете. Он сказал себе, что возьмет салат с курицей гриль и воду, но воздух был полон аппетитных запахов картофеля фри, и когда он добрался до кассы, то услышал, как говорит прыщавому парню, что хочет два Биг-Мака, большое жаркое и самый большой молочный коктейль с ванилью… то же самое, что заказывал с тех пор, как ему исполнилось девятнадцать.

Ожидая, он посмотрел направо и увидел маленького мальчика, не старше восьми, с темными, как у Уэйна, глазами, стоявшего с матерью у следующей кассы. Мальчик смотрел на Лу — на два подбородка Лу и его мужские сиськи — не с отвращением, но со странной печалью. Отец Лу был таким толстым, что, когда он умер, им пришлось оплатить гроб по специальному заказу, чертовой двойной ширины, похожий на обеденный стол с закрытой крышкой.

— Только пусть молочный коктейль будет маленький, — сказал Лу своему подавальщику. Он обнаружил, что не может посмотреть на мальчика снова, боялся увидеть, что тот его разглядывает.

Он стыдился не того, что страдал, как говорил его врач, патологическим ожирением (что за определение, «патологическое», как будто иметь избыточный вес в какой-то мере морально подобно некрофилии). Чего он не терпел — чувствуя, как внутри у него все корчится и болит, — так это собственной неспособности изменить свои привычки. Он действительно не мог сказать того, что должен был; не мог заказать салат, когда чувствовал запах картофеля фри. В последний год жизни с Вик он знал, что она нуждается в помощи, — она втайне пила и отвечала на воображаемые телефонные звонки, — но не мог выдерживать с ней линию поведения, не мог предъявлять требования или выставлять ультиматумы. И если она распалялась и хотела с ним спать, он не мог сказать, что беспокоится о ней, мог только облапить ее зад и зарыться лицом в ее обнаженную грудь. Он был ее сообщником вплоть до того дня, когда она набила духовку телефонами и сожгла их дом дотла. Только что спичку не зажег.

Он устроился за столом, предназначенным для карлика, страдающего анорексией, на стуле, годном только для задницы десятилетнего ребенка, — неужели в «Макдоналдсе» не знали своих клиентов? То чем только они думали, расставляя такие стулья для мужчин вроде него? — вытащил свой ноутбук и подключился к бесплатному Wi-Fi.

Он проверил свою электронную почту и полюбовался на косплейных[8] милашек в нарядах Пауэр Герл[9]. Заглянул на форум Милларуорлд, где несколько участников обсуждали, какого цвета должен быть Халк[10] в следующий раз. Дебилы, судачившие о комиксах, ставили его в тупик, его смущало, о какой ерунде они спорят. Ясно же, что серого или зеленого. Другие цвета были бы глупыми.

Лу прикидывал, сможет ли посмотреть на Девушек-самоубийц[11] так, чтобы никто из проходящих мимо не заметил этого, как вдруг в кармане его шорт замурлыкал телефон. Он приподнял задницу и стал его раскапывать.

Он взял его в руку, когда расслышал музыку, игравшую через звуковую систему аэропорта. Невероятно, но это была песня старого Джонни Мэтиса[12], «Поездка на санях». Невероятно, потому что температура в Бостоне этим ранним июльским утром была примерно такой же умеренной, как на Венере; Лу покрывался потом от одного взгляда наружу. Мало того — по звуковой системе аэропорта звучало что-то другое вплоть до мгновения, когда зазвонил телефон. Леди Гага[13], Аманда Палмер[14] или кто-то еще. Какая-то милая сумасшедшая с пианино.

Лу вытащил телефон, но сделал паузу, чтобы посмотреть на женщину за соседним столиком, миловидную мамашу, слегка напоминавшую Сару Пэйлин[15].

— Чуня, — сказал Лу. — Вы слышите? — Он указал на потолок. — Они играют рождественскую музыку! А сейчас середина лета!

Она застыла, не поднеся к своим накачанным гелем губам вилку нашинкованной капусты, и посмотрела на него с растерянностью, смешанной с беспокойством.

— Песня, — сказал Лу. — Вы слышите эту песню?

У нее нахмурился лоб. Она смотрела на него, как могла бы смотреть на лужу рвоты, — как на что-то такое, чего следует избежать.

Лу глянул на телефон, увидел, что звонит Уэйн. Это было странно: они обменивались сообщениями всего несколько минут назад. Может, Вик вернулась после поездки на «Триумфе» и хочет поговорить с ним о том, как тот ведет себя на дороге.

— Ладно, не берите в голову, — сказал Лу почти-Саре-Пэйлин и помахал рукой в воздухе, отменяя тему.

Он ответил.

— В чем дело, чувак? — сказал Лу.

— Папа, — хриплым шепотом сказал Уэйн. Он изо всех сил старался не заплакать. — Папа. Я в машине, на заднем сиденье. Не могу выйти.

Лу ощутил слабую, почти нежную боль у себя за грудиной, в области шеи и, что любопытно, за левым ухом.

— Что ты имеешь в виду? В какой машине?

— Они собираются убить маму. Два типа. Здесь два типа, они посадили меня в машину, и я не могу вылезти из заднего отсека. Это Чарли Мэнкс, папа. И кто-то в противогазе. Кто-то… — Он вскрикнул. На заднем плане Лу услышал ряд хлопков. Первым делом он подумал о петардах. Но это были не петарды. Уэйн крикнул: — Они стреляют, папа! Они стреляли в маму!

— Выйди из машины, — услышал Лу собственный голос, странный, тонкий, слишком высокий. Он едва осознавал, что встал на ноги. — Просто отопри дверцу и беги.

— Не могу. Не могу. Она не отпирается, а когда я пытаюсь перелезть на переднее сиденье, то просто скатываюсь обратно. — Уэйн подавил рыдание.

Голова Лу была воздушным шаром, наполненным летучими газами и поднимавшим его прямо с пола к потолку. Он подвергался опасности тут же уплыть из реального мира.

— Дверь должна отпираться. Посмотри вокруг, Уэйн.

— Я должен отключиться. Они возвращаются. Я позвоню, когда смогу. Не звони мне, они могут услышать. Могут услышать, даже если я выключу звонок.

— Уэйн! Уэйн! — крикнул Лу. В ушах у него стоял странный звон.

Телефон умолк.

Все в буфете уставились на него. Никто ничего не говорил. Приближались двое полицейских, один из них держал руку на формованной пластиковой рукоятке своего пистолета калибра 0.45.

Лу подумал, позвони в полицию штата. Позвони в полицию штата Нью-Гемпшир. Прямо сейчас. Но когда он отвел телефон от лица, чтобы набрать 911, тот выскользнул у него из руки. А когда он наклонился, чтобы протянуть к нему руку, то обнаружился, что хватается за грудь, где боль вдруг удвоилась, тычась в него острыми краями. Словно кто-то выстрелил из строительного степлера в одну из его сисек. Он уперся рукой в стол, чтобы не упасть, но потом локоть у него подогнулся, и он повалился подбородком вперед. Он ударился о край стола, зубы у него лязгнули, он зарычал и рухнул на пол. Его коктейль упал вместе с ним. Восковая чашка разбилась, и он распростерся в холодной и сладкой луже ванильного мороженого.

Ему было всего 36. Он был слишком молод для сердечного приступа, даже при его наследственности. Он знал, что ему придется расплатиться за то, что не взял салат.

Озеро Уиннипесоки

Когда появился Человек в Противогазе с пистолетом в руке, Вик пыталась попятиться, но никак не могла передать сигнал своим ногам. Дуло пистолета держало ее на месте, завораживало, как карманные часы гипнотизера. Она с тем же успехом могла быть вкопана в землю по бедра.

Потом Мэнкс встал между ней и стрелком, пистолет выстрелил, и левое ухо Мэнкса разорвалось в красной вспышке.

Мэнкс вскрикнул — это был ужасный крик, вопль не боли, но ярости. Пистолет выстрелил во второй раз. Вик увидела справа от себя вихрь всколыхнувшегося тумана и очень прямую линию очищенного воздуха, проходящую через него, отмечая траекторию пули.

«Если простоишь здесь еще мгновение, он застрелит тебя наповал на глазах у Уэйна, — сказал отец, положив руку ей на поясницу. — Не стой здесь, не позволяй Уэйну это видеть».

Она метнула взгляд на автомобиль, посмотрела через лобовое стекло, и ее сын был там, на заднем сиденье. Лицо у него покраснело и напряглось, и он яростно махал на нее рукой: Быстрей, быстрей! Убегай!

Но Вик не хотела, чтобы он видел, как она бежит, бросив его. Все остальные разы, когда она его подводила, не шли ни в какое сравнение с этим последним, непростительным провалом.

Ее пронзила мысль, словно пуля, пробившая туннель в тумане: «Если ты здесь умрешь, никто не сможет найти Мэнкса».

— Уэйн! — крикнула она. — Я приду! Я найду тебя, где бы ты ни был!

Она не знала, услышал ли он ее. Она сама едва себя слышала. В ушах у нее стоял вой — от грохота пистолета Человека в Противогазе ее поразило что-то близкое к глухоте. Она едва расслышала, как кричал Мэнкс: «Давай, стреляй в нее уже!»

Каблуки запищали на мокрой траве, когда она повернулась. Она наконец двигалась. Она опустила голову, хватаясь за шлем, который хотела снять, прежде чем достигнет того места, куда направлялась. Она чувствовала себя комично медленной, чувствовала себя персонажем мультфильма, ноги у нее яростно крутились, устремляясь в никуда, меж тем как трава сворачивалась под ними в рулоны, словно ковер. В мире не было никаких звуков, кроме тяжелого топота ног о землю и дыхания, усиливаемого внутри шлема.

Человек в Противогазе собирался выстрелить ей в спину, всадить пулю в позвоночник, и она надеялась, что это убьет ее, потому что не хотела лежать, распластавшись в грязи, парализованной, и ждать, чтобы он выстрелил в нее снова. «В спину мне, — думала она, — в спину мне, в спину мне», — всего три слова, которые ее ум, казалось, мог составить вместе. Весь ее словарь сократился до этих трех слов.

Она одолела полпути вниз по склону.

Сдернув наконец шлем, она бросила его в сторону.

Пистолет выстрелил.

Что-то проскакало по воде справа от нее, словно ребенок бросил плоский камешек через озеро.

Ноги Вик коснулись досок причала. Причал качался и хлопал под ней. Она сделала тройной прыжок и нырнула в воду.

Она ударилась о поверхность — снова вспоминала о пуле, рассекающей туман, — а потом оказалась в озере, под водой.

Она погрузилась почти до самого дна, где мир была темным и медленным.

Вик казалось, что она всего несколько мгновений назад была в тускло-зеленом затонувшем мире озера, что она возвращается в тихое и спокойное бессознательное состояние.

Женщина плыла через холодную неподвижность.

В озеро ударила пуля, слева от нее, менее чем в полуфуте, пробивая туннель в воде, ввинчиваясь в темноту, быстро теряя скорость. Вик отпрянула и вслепую замолотила руками, как будто от пули можно было отмахнуться. Ее рука сжала что-то горячее. Она раскрыла ладонь, уставилась на то, что походило на свинцовое грузило на леске. Потревоженные течения скатили эту штуку с ее руки, и та погрузилось в озеро, и только после того, как она исчезла, Вик поняла, что схватила пулю.

Она перевернулась, сделав ногами ножницы, и глядела теперь вверх, потому что легкие начинали болеть. Она видела поверхность озера, яркое серебряное полотнище высоко над ее головой. Плот был в десяти-пятнадцати футах.

Вик поднималась сквозь воду.

Ее грудь была пульсирующим хранилищем, наполненным огнем.

Она била и била ногами. Затем она оказалась под ним, под черным прямоугольником плота.

Она когтила воду, спеша к поверхности. Она думала об отце, о той взрывчатке, с помощью которой он взрывал скалы, о скользких белых пластиковых пакетах с АНФО. Ее грудь была набита смесью АНФО, готовой взорваться.

Ее голова вырвалась из воды, и она задохнулась, наполняя легкие воздухом.

Вик была в глубокой тени, под досками плота, между рядами ржавеющих железных бочек. Здесь пахло креозотом и гнилью.

Вик изо всех сил старалась дышать тихо. Каждый выдох отдавался эхом в маленьком, низком пространстве.

— Я знаю, где ты! — крикнул Человек в Противогазе. — Тебе от меня не скрыться!

Голос у него был писклявым, срывающимся, детским. Он был ребенком, поняла тогда Вик. Ему могло быть тридцать, сорок или пятьдесят, но он все равно был всего лишь одним из детей, отравленных Мэнксом.

И он, да, вероятно, знал, где она.

«Приди и доберись до меня, мудачок ты этакий», — подумала она и вытерла лицо.

Потом она услышала другой голос: Мэнкса. Мэнкс звал ее. Чуть ли не напевая.

— Виктория, Виктория, Виктория МакКуин!

Между двумя металлическими бочками имелся промежуток, зазор, может быть, в дюйм. Она подплыла к нему и посмотрела. На расстоянии в тридцать футов она увидела Мэнкса, стоявшего на краю причала, и Человека в Противогазе позади него. Лицо у Мэнкса было так разукрашено, словно он нырял за яблоками в ведро с кровью[16].

— Боже, боже мой! Вы очень хорошо меня порезали, Виктория МакКуин. Вы сделали фарш из моего лица, а этот мой компаньон умудрился отстрелить мне ухо. С такими друзьями! Что ж. Я весь в крови. Отныне и вовеки веков я буду последним, кого пригласят на танец, вот увидите! — Он рассмеялся, затем продолжил: — Правду говорят: мир тесен. Вот мы и встретились снова. Вас так же трудно удержать в руках, как рыбу. Озеро — прекрасное для вас место. — Он опять сделал паузу. Когда он снова заговорил, то в голосе у него звучала чуть ли не нотка добродушия: — Может, на том и порешим. Вы не убили меня. Вы только забрали у меня моих детей. Справедливость есть справедливость. Я могу уехать и оставить вас, как вы есть. Но поймите, что теперь ваш сын со мной и вы никогда не получите его обратно. Хотя я надеюсь, что он будет иногда звонить вам из Страны Рождества. Там он будет счастлив. Я никогда не причиню ему вреда. Что бы вы ни чувствовали сейчас, потом, снова услышав его голос, вы увидите, что к чему. Увидите, что ему лучше со мной, чем с вами.

Причал скрипел над водой. Двигатель «Роллс-Ройса» работал на холостых оборотах. Она выбиралась из промокшей и отяжелевшей мотоциклетной куртки Лу. Она думала, что та сразу утонет, но она поплыла, похожая на черную токсичную массу.

— Конечно, у вас может возникнуть намерение найти нас, — сказал Мэнкс. Голос у него был хитрым. — Как вы нашли меня раньше. У меня были годы и годы, чтобы подумать о том мосту в лесу. О вашем невозможном мосту. Я знаю все о таких мостах. Знаю все о дорогах, которые можно найти только разумом. По одной из них я сумел попасть в Страну Рождества. Есть ночная дорога, есть железнодорожные пути в Орфанхендж, и врата в Срединный Мир, и старая дорожка в Древесную Хижину Разума, и, наконец, замечательный крытый мост Виктории. Вы по-прежнему знаете, как туда попасть? Найдите меня, если сможете, Вик. Я буду ждать вас в Доме Сна. Я остановлюсь там, прежде чем поехать в Страну Рождества. Найдите меня, и мы поговорим немного еще.

Он повернулся и затопал по причалу обратно к берегу.

Человек в Противогазе испустил тяжелый несчастный вздох, поднял свой 0,45, и пистолет изрыгнул пламя.

Одна из сосновых досок у нее над головой треснула и разметала щепки. Вторая пуля прошила воду справа от нее, оставив стежки на поверхности озера. Вик, поднимая брызги, бросилась прочь от узкой щели, через которую подглядывала. Третья пуля звякнула о ржавую лесенку из нержавеющей стали. Последняя мягко, ничем не примечательно плюхнулась в воду прямо перед плотом.

Она гребла, держась на одном месте.

Хлопнули дверцы автомобиля.

Она услышала хруст шин, когда автомобиль попятился через двор, услышала глухой звук, с которым он переехал через упавшую изгородь.

Вик подумала, что это могло быть уловкой: один из них в машине, а другой, Человек в Противогазе, остался вне поля зрения, с пистолетом наготове. Она закрыла глаза. Она внимательно слушала.

Когда она открыла глаза, то ей предстал большой волосатый паук, подвешенный в том, что осталось от его паутины. Та в основном свисала серыми клочьями. Что-то — пуля, весь переполох — порвало ее на части. Как и у Вик, у паука ничего не осталось от мира, который он для себя сплел.

1
Антипсихотропное средство (нейролептик).

2
Шоссе 66, известное как Шоссе Вилла Роджерса, а также как «Главная улица Америки» или «Мать Дорог», — одно из первых шоссе в системе шоссе США.

3
Будь здоров (нем.).

4
«Посторонись: Серебряный!» — восклицание рейнджера на белом жеребце по кличке Серебряный, легендарного борца с преступностью Джона Рида, героя американского телесериала 1949 года «Одинокий рейнджер», по мотивам которого в 2012–2013 гг. снят приключенческий вестерн Гора Вербински.

5
Никелодеон — классический телевизионный канал, созданный в 1977 году в США и в настоящее время осуществляет трансляции на 22 языках мира и почти по всему миру.

6
Хэнк Уильямс (1923–1953) — американский автор-исполнитель, основатель современной музыки кантри.

7
Метамуцил — слабительное средство, увеличивающее объем каловых масс.

8
Косплей — костюмированная игра, возникшая в Японии среди фанатов аниме и манги, основными прототипами которой являются персонажи мультфильмов, аниме, видеоигр, фильмов, комиксов, легенд и мифов.

9
Пауэр Герл — персонаж комиксов издательства DC Comics.

10
Халк — фантастический супергерой, появляющийся в изданиях Marvel Comics.

11
Suicide Girls — сайт с элементами эротики и текстовыми профилями молодых женщин, ориентированных на субкультуры готов, панков и т. п.

12
Джонни Мэтис (р. 1935) — американский вокалист и автор песен, известный также работой в кино и на телевидении.

13
Леди Гага (р. 1986) — американская певица, автор песен.

14
Аманда Палмер (р. 1976) — американская певица и автор песен.

15
Сара Пэйлин (р. 1964) — губернатор штата Аляска с 2006 по 2009.

16
Ныряние за яблоками — игра, в которую часто играют в Хэллоуин, наполняя ведро или таз водой и опуская в воду яблоки. Игроки (как правило, дети) пытаются ухватить яблоко зубами.