8
8. Настоящее
Когда Ава жила в Коннектикуте, мы с ней болтали по телефону почти каждый день, но теперь, когда она на другом конце света, стали, кажется, созваниваться еще чаще. Иногда по два раза в день, несмотря на разницу во времени.
– Мне нужно тебе кое-что сказать.
Ее голос слегка дрожит. Я закрываю входную дверь и иду со всеми пожитками к кухонному столу.
– Все хорошо? – Я пристраиваю на стол сумочку и беру в руку телефон, который прижимала к уху плечом.
– Да, – говорит она. – Все в порядке. Ничего такого не случилось.
– А что случилось-то? Ты меня пугаешь, у тебя явно дурные новости.
– Ничего подобного. Это… На самом деле у меня хорошие новости.
Я опускаюсь на диван в гостиной. Если новости хорошие, почему у нее такой несчастный голос?
И тут у меня в голове щелкает. Она может этого даже не говорить.
– Ты беременна?
Пауза. В телефоне наступает такая тишина, что я смотрю на экран, чтобы убедиться, что мы все еще на связи.
– Ава?
– Ну да, беременна, – подтверждает она.
Теперь надолго замолкаю я. Прижимаю руку к груди, словно сердце вот-вот выскочит. На какой-то миг я вообразила себе худшее. Но теперь, убедившись, что она не при смерти, я не могу понять, почему она не ликует.
– Ты хоть рада?
– Да, – говорит она. – Это, конечно, сюрприз. Не успели переехать – и на тебе. Но ничего, мы уже успели оклематься. Мы, вообще-то, в восторге.
Мои глаза наполняются слезами. Не знаю, почему мне хочется плакать. Все же хорошо. Она в восторге.
– Ава, – шепчу я. – Это же… обалденно!
– Знаю. Ты скоро станешь теткой. То есть ты, конечно, уже тетка, ведь у сестры Грэма есть дети, но мне как-то в голову не приходило, что я сама сделаю тебя тетушкой.
Я натужно улыбаюсь, но понимаю, что это бессмысленно, и заставляю себя натужно рассмеяться.
– А твоя мать скоро станет бабушкой.
– А вот это вообще ни в какие ворота, – говорит Ава. – Она не знала, что ей и думать. И сегодня либо топит себя в мартини, либо ходит по магазинам и скупает детскую одежду.
Я проглатываю мгновенную зависть: оказывается, мама узнала новости раньше меня.
– Ты… Ты уже сказала ей?
Ава сокрушенно вздыхает.
– Вчера. Я бы сказала тебе первой, но… Мне нужен был мамин совет. О том, как лучше тебе сказать.
Я откидываю голову на спинку дивана. Она боялась мне сказать? Неужели она думает, что я настолько неуравновешенна?
– Неужели ты думала, что я буду завидовать?
– Нет, – тут же отвечает она. – Не знаю, Квинн. Скорее, что расстроишься. Обидишься.
Я роняю очередную слезу, но на сей раз не слезу радости. И быстро ее смахиваю.
– Плохо же ты меня знаешь. – Я встаю и пытаюсь взять себя в руки, хотя она меня и не видит. – Ну мне пора. Поздравляю.
– Квинн.
Я заканчиваю разговор и тупо пялюсь в телефон. Как могла моя родная сестра подумать, что я не порадуюсь за нее? Она же моя лучшая подруга. И я рада за нее и Рида. И конечно, не обижаюсь на то, что она может иметь детей. Меня возмущает одно: то, что она с такой легкостью забеременела случайно.
О боже! Что я за ужасная личность.
Нет, сколько бы я ни отнекивалась, мне и в самом деле обидно. Да еще трубку бросила. Это же один из лучших моментов в ее жизни, но она слишком меня любит, чтобы отдаться радости целиком. А я такая эгоистка, что все ей порчу.
Я немедленно перезваниваю ей.
– Извини, – выпаливаю я, как только она отвечает.
– Да все нормально.
– Да ничего не нормально. Ты права. Спасибо, что ты так чутко относишься к нашим с Грэмом неприятностям, но в самом деле, Ава, я так рада за тебя и Рида. И рада еще раз стать тетей.
– Спасибо, Квинн, – говорит она, и я слышу в ее голосе облегчение.
– Хотя знаешь что?
– Что?
– Ты сказала своей матери раньше, чем мне! Этого я тебе никогда не прощу.
Ава смеется.
– Я пожалела об этом, как только сказала ей. Знаешь, какой была ее первая реакция? «И вы собираетесь растить ребенка в Европе? У него же будет акцент!»
– О Господи, помоги нам.
Мы обе смеемся.
– И я должна буду дать человеку имя, Квинн. Надеюсь, ты поможешь, а то мы с Ридом никогда не договоримся, как его назвать.
Мы еще немного болтаем. Я задаю ей стандартные вопросы. Как она узнала. Да просто пошла к врачу. Когда ей рожать. В апреле. Когда они узнают, кто у них родится. А это пусть будет сюрпризом.
Уже к концу разговора Ава произносит:
– Да, прежде чем повесишь трубку… – И замолкает. Потом продолжает: – Ты уже получила ответ от последнего агентства по усыновлению, в которое вы обращались?
Я встаю и иду на кухню. В горле вдруг пересохло.
– Получила. – Достаю из холодильника бутылку воды и, открутив крышку, подношу ее ко рту.
– Звучит невесело.
– Что есть, то есть, – говорю я. – Я не могу изменить прошлое Грэма, а он не может изменить мое настоящее. Нет смысла зацикливаться на этом.
На мгновение в трубке наступает тишина.
– Но существует же еще частное усыновление?
– А деньги где взять?
– Попроси у своей матери.
– Это же не сумочка, Ава. Я не допущу, чтобы твоя мать купила мне человека. Я бы осталась перед ней в вечном долгу. – Я смотрю на дверь: Грэм как раз входит в гостиную. – Мне пора, Ава. Люблю тебя. И поздравляю.
– Спасибо, – говорит она. – И я тебя люблю.
Я заканчиваю разговор как раз в тот момент, когда губы Грэма касаются моей щеки.
– Ава?
Он тянет руку к моей бутылке и делает глоток. Я киваю.
– Ага. Она беременна.
Он едва не захлебывается минералкой. Вытирает рот и посмеивается.
– Серьезно? Я думал, они не хотят детей.
Я пожимаю плечами.
– Оказывается, они ошибались.
Грэм улыбается; мне нравится, что он искренне рад за них. Но его улыбка тут же гаснет, а в глазах появляется тревога, и это мне уже не нравится. Он ничего не говорит, но ему и не нужно. Я и так вижу тревогу. Я не хочу, чтобы он спрашивал меня, что я чувствую по этому поводу, поэтому улыбаюсь еще шире и пытаюсь убедить его, что я в полном порядке. Потому что так оно и есть. Или будет. Как только все это окончательно устаканится в моей душе.
* * *
Грэм приготовил спагетти карбонара. Он настоял на том, что сегодня за ужин отвечает он. Обычно мне нравится, когда он готовит, но, похоже, он взялся за пасту, потому что боялся моей неадекватной реакции на такую иронию судьбы: родная сестра случайно залетела, а я шесть лет не могу забеременеть, как ни старалась.
– Ты уже получила ответ от агентства по усыновлению?
Я отрываю взгляд от тарелки с едой и смотрю на губы Грэма. Губы, с которых только что слетел вопрос. Сжимаю вилку и снова опускаю взгляд в тарелку.
Мы уже месяц не обсуждаем проблему нашего бесплодия. Равно как и то, что ни один из нас не проявлял инициативы, чтобы заняться сексом, с той ночи, когда он ушел спать в гостевую комнату. Я надеялась, что мы попробуем в следующем месяце.
Я киваю.
– Да. Они звонили на прошлой неделе.
Я вижу, как перекатывается комок в горле Грэма; он отводит глаза и бесцельно водит вилкой по тарелке.
– Почему ты мне не сказала?
– Я говорю тебе сейчас.
– Только потому, что я спросил.
Я снова молчу. Он прав. Я должна была сказать ему сразу, на прошлой неделе, когда мне позвонили, но мне было так больно. Я не люблю говорить о вещах, которые причиняют боль. А в последнее время боль причиняет все. Вот почему я теперь почти не разговариваю.
Но я не сказала ему еще и потому, что знаю, какое чувство вины гложет его из-за той истории. Истории, из-за которой нам отказывает уже третье агентство.
– Прости меня, – говорит он.
От его извинений мне тоже больно. Он ведь извиняется не за то, что сейчас огрызался. Он просит прощения, потому что знает: нам отказали из-за его давней судимости.
Это случилось, когда ему исполнилось всего девятнадцать. Он нечасто об этом говорит. Почти никогда. Авария произошла не по его вине, но это не имело значения, потому что он был нетрезв. Судимость так и осталась в его личном деле, и поэтому нас всегда будут снимать с дистанции, предпочитая нам супружеские пары без криминального прошлого.
Но это произошло много лет назад. Изменить ничего нельзя, и он уже достаточно наказан за то, что случилось, когда он был всего лишь мальчишкой. Не хватает только, чтобы его собственная жена тоже винила его.
– Не извиняйся, Грэм. Если ты будешь извиняться за то, что пролетаешь как кандидат в приемные отцы, то мне придется извиняться за то, что я не могу забеременеть. Тут ничего не поделаешь.
Его глаза на мгновение встречаются с моими, и я вижу в них вспышку благодарности.
Он проводит пальцем по ободку своего стакана.
– Все наши неприятности с усыновлением – прямой результат моего предосудительного поступка. А ты не виновата в том, что не можешь забеременеть. Есть разница.
Мы с Грэмом, конечно, неидеальная пара, зато мы идеально чувствуем, кого и за что следует винить. Он никогда не заставляет меня ощущать вину за неспособность забеременеть, а я никогда не винила его за тот давний поступок, из-за которого он и так чувствует себя достаточно виноватым.
– Разница, может, и есть, но небольшая. Давай просто оставим это.
Я устала от нашего разговора. Мы обсуждали эту тему много раз, но это ничего не меняет. Я кладу в рот очередную порцию пасты, думая, как бы нам сменить тему, но он продолжает.
– А что, если… – Он наклоняется вперед, толкая свою тарелку к середине стола. – Что, если ты подашь заявление на усыновление одна? Как будто меня и нет?
Я пристально смотрю на него, обдумывая возможные варианты.
– Ничего не выйдет. Мы же официально женаты. – Он не реагирует. А это значит, что он хорошо знает, о чем говорит. Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на него с опаской. – Ты что, хочешь, чтобы мы развелись и я подала заявление одна?
Грэм тянется через стол и накрывает мою руку своей ладонью.
– Это ничего бы не значило, Квинн. Мы все равно были бы вместе. Но наши шансы могут повыситься, если бы мы просто… Ну понимаешь… Притворились, что меня нет в природе. Тогда моя судимость никак ни на что не повлияет.
На минуту я задумываюсь над его предложением, но оно так же нелепо, как все наши продолжающиеся попытки зачать. Кто бы согласился, чтобы ребенка усыновила одинокая разведенная женщина, а не надежная супружеская пара с хорошим доходом и большими возможностями? Получить одобрение агентства непросто, а чтобы тебя действительно выбрали и родная мать согласилась, – нет, это почти нереально. Не говоря уже о доходах. Грэм зарабатывает вдвое больше меня, и мы все равно не сможем себе этого позволить, даже если мою кандидатуру каким-то чудом одобрят.
– У нас нет денег.
Я надеюсь, что на этом все закончится, но по выражению его лица понимаю, что у него есть и другие предложения. И еще, судя по тому, как неохотно он все это предлагает, подозреваю, что здесь не обошлось без моей мамы.
Я тут же качаю головой, хватаю свою тарелку и встаю.
– Это не ее дело. В последний раз, когда я говорила с ней об усыновлении, она сказала, что Бог даст мне ребенка, когда я буду готова. И, как я уже говорила Аве, последнее, что нам нужно, это чтобы она воображала себя членом нашей семьи.
Я несу тарелку к раковине. Грэм вместе со стулом отъезжает от стола и встает.
– Это была просто идея, – говорит он, следуя за мной на кухню. – Знаешь, один парень на работе рассказывал, что его сестра пыталась забеременеть семь лет. А три месяца назад узнала, что у нее будет ребенок. В январе должна родить.
Да, Грэм. Это называется чудом. Именно чудом, потому что шансы на то, что это произойдет, ничтожно малы.
Я включаю воду и начинаю мыть тарелку.
– Ты что, обсуждаешь это на работе?
Грэм теперь стоит рядом со мной и опускает свою тарелку в раковину.
– Иногда приходится, – тихо говорит он. – Люди спрашивают, почему у нас нет детей.
Я чувствую, что у меня перехватывает дыхание. Хватит с меня этого разговора. И Грэма с меня хватит. Но он прислоняется к стойке и опускает голову.
– Ну, послушай. – Я искоса смотрю на него, давая понять, что слушаю, но тут же снова переключаю внимание на посуду.
– Мы теперь почти не говорим об этом, Квинн. Не знаю, хорошо это или плохо.
– Ни то ни другое. Я просто устала говорить на эту тему. Это все, к чему свелся наш брак.
– И что же, ты смирилась?
– С чем смирилась? – Я по-прежнему не смотрю на него.
– С тем, что мы никогда не станем родителями.
Тарелка выскальзывает у меня из рук и приземляется на дно раковины с громким стуком. Но не разбивается, как мое сердце.
Я даже не понимаю, как это произошло. Вцепляюсь в раковину, опускаю голову, и слезы просто начинают литься в три ручья. Черт. Иногда я сама себе невыносима.
Грэм выжидает несколько секунд, прежде чем начать меня утешать. Но он меня не обнимает. Наверное, чувствует, что мне неловко из-за слез, а в таких случаях объятия не помогают, это он давно усвоил. В его присутствии я обычно не плачу так отчаянно, как в одиночестве, но успела дать ему достаточно хорошо понять, что предпочитаю делать это наедине с собой.
Он проводит рукой по моим волосам и целует меня в затылок. Потом касается моей руки и отводит меня в сторону от раковины. Он берет тарелку и начинает домывать посуду. А я делаю то, что умею лучше всего. Просто ухожу – до тех пор, пока у меня не появится достаточно сил, чтобы притвориться, что этого разговора никогда не было. И он делает то, что умеет лучше всего. Он оставляет меня одну в моем горе, потому что я сделала все возможное, чтобы он не мог меня утешить.
Мы и вправду отлично играем свои роли.