Глава 3
Антон недовольно фыркает и бросает телефон на столешницу, когда видит на экране уведомление:
Оксана Фролова пригласила в беседу Арсения Попова
Антон бьётся над сочинением уже как пятнадцать минут, и за это время ему уже успели приготовить кофе. Не та атмосфера. Не может Антон писать сочинение о любимом литературном произведении, сидя в кафе, пусть на фоне и играет какая-то простая мелодия без слов.
Теперь этот Арсений Сергеевич ещё и в беседе группы. Великолепно. Просто, блять, великолепно. Интересно, как он будет реагировать на вечерне-ночные к-хм… высеры перед экзаменами? Там ведь настоящий бунт начинается, когда экономисты всей группой стараются подготовиться к тому же предпринимательству, которое понимает всего пару человек.
Антон отпивает уже остывший кофе, стараясь сосредоточиться на сочинении, и прижимает ручку к листу, как другая мысль бьёт с новой силой.
Ещё забавнее будет, когда перед парами появится куча сообщений вроде «опоздаю» или «не приду» и плюсики других студентов, которые: а) опоздают б) не придут. Он будет негодовать? Или просто заставит написать объяснительные?
Блять, Антон, тебя ебёт?
— Можно? — Антон поднимает взгляд и видит перед собой Арсения Сергеевича.
Антон какое-то время смотрит на преподавателя снизу вверх, а тот уже начинает думать, что сделал что-то не так, раз Шастун конкретно завис.
— Чисто теоретически, если я скажу «нет», что будет? — предполагает Антон, прокашливаясь.
— Здесь есть много свободных столиков, — Арсений беззаботно пожимает плечами.
— Но вы хотите именно сюда? — допытывается Шастун, переплетая пальцы между собой.
— Шастун, — тяжело вздыхает Арсений Сергеевич, перехватывая папку с лекциями поудобнее. — Я пытаюсь наладить контакт с новыми студентами.
— Тогда давайте налаживать контакт, — кивает Антон.
Арсений Сергеевич занимает место на диванчике по другую сторону стола, выпрямляясь в спине. Антон опускает взгляд на свою тетрадь, думая, что и без того слишком много пялится на преподавателя. Нет, с одной стороны, Арсений Сергеевич, конечно, красивый, и смотреть на него — одно удовольствие, но с другой стороны, которая Антону не очень нравится, Арсений Сергеевич — преподаватель.
— Как продвигается работа над сочинением? — интересуется он.
Антон тяжело вздыхает. И что здесь можно ответить?
Никак. Паршиво. Хреново. Нет, лучше — хуёво.
— Неважно, — находит культурную альтернативу он.
— Почему?
— Потому что я не могу выбрать одно любимое произведение.
Арсений Сергеевич бесшумно усмехается, а когда ловит на себе непонимающий взгляд студента, решает объясниться.
— Так не выбирай, — говорит он с такой лёгкостью, что Антон конкретно напрягается, мол, а нахер я тогда так убиваюсь? — Я дал тему, от которой стоит отталкиваться, но это не экзамен, не нужно выполнять всё с невероятной точностью. Какое произведение тебе действительно нравится?
Антон какое-то время молчит, не особо желая распаляться о своих литературных фаворитах. Он ведь и сам находит их довольно странными.
— «Распад атома» Иванова, но вряд ли о таком можно писать на литературе, — Антон опускает взгляд на зачёркнутые предложения в тетради.
— Не читал, — признается Арсений. — Стоит?
Антон поднимает взгляд на преподавателя и какое-то время молчит, думая, а серьёзно ли Арсений Сергеевич интересуется?
— Прочтите первую страницу, зацепит — продолжайте, нет — ну… значит нет, логично ведь, — Антон едва заметно пожимает плечами.
Арсений Сергеевич понимает, что диалог, мягко говоря, зашёл в никуда, и старается придумать новую тему для разговора. Антона это определённо волнует меньше, чем преподавателя. Молчать Шастуну больше нравится.
— Откуда такие познания в литературе?
— Такие — это какие? — хмурится Антон.
— Ты первый, кто дал какое-никакое определение терминам на доске и ещё про Уайльда рассказал.
— Чтобы рассказать то, что я рассказал сегодня про Уайльда, достаточно просто книжку прочитать, а насчёт терминов… я просто провёл параллель между литературой и остальным искусством. Тут не нужно быть гением.
Арсений задумчиво кивает, отмечая, что похвалу, пусть и своеобразную, Антон воспринимает неважно.
— Кстати, — вспоминает Арсений Сергеевич, поглядывая в сторону барной стойки. — Не знаю, сейчас тебя обрадовать или потом… — видит, как бариста накрывает бумажный стаканчик с кофе крышкой. — Сейчас, — быстро говорит он. — У тебя довольно разборчивый почерк, так что ты теперь помимо ведомости об успеваемости будешь ещё и зачётки заполнять, — широко улыбается он. — А ещё там готов мой кофе, так что я пойду, — быстро сваливает преподаватель.
— Арсений Сергеевич, — возмущённо начинает Антон, оборачиваясь вслед преподавателю, который уже почти покидает кафе. — Совсем охуел, — выдыхает он, когда поворачивает голову обратно.
Шагая по улице в сторону учебного корпуса, Арсений открывает на экране телефона список участников той беседы, в которую его недавно добавила Оксана. Листает до Шастуна, а потом открывает его страницу в социальной сети. Он не заинтересован в фотографиях или записях на стене, выбирает сразу строку «написать сообщение».
Арсений Сергеевич
Не выражайся, Шастун!
Антон открывает уведомление и видит, что сообщение не в беседе группы, а в личном диалоге и недовольно фыркает.
Не выражайся. Тоже мне, нашёлся… Я ведь не ребёнок уже.
Между тем, как бы сильно хотелось не думать об Арсении Сергеевиче, он всё никак не выходил из головы. Со своими голубыми глазами, слегка приподнятыми уголками губ и с бесшумной усмешкой.
У Антона в голове на повторе один и тот же момент. Арсений Сергеевич стоит у своего письменного стола, опираясь о столешницу двумя руками. Сначала смотрит в свои конспекты, а потом медленно поднимает взгляд на аудиторию, но не голову. С третьего ряда это выглядит как-то совершенно неприлично. Слишком тревожно и пугающе, пуская одну волну мурашек следом за другой.
Тимур Сабитов
Тох, меня пару дней в общаге не будет.
Антон Шастун
И я могу взять твоё одеяло?
Тимур Сабитов
Можешь и плед взять, если очень холодно ;)
Не хочу, чтобы ко мне подселили кого-то, если ты откинешься от холода.
Антон Шастун
Ого, какое позитивное мышление…
В общем-то, брать одеяло Тимура стало уже привычным делом. В общаге постоянно холодно, а Тимура часто нет, следовательно, и одеяло ему не нужно. А вот Антону пригодится.
Свободное от пар время Антон старается проводить продуктивно — книжки читать, домашку делать. Второе выходит, конечно, паршиво и иногда через огромное нежелание. Однако в конце концов Антон всё равно создаёт вордовский файл и наполняет его водой, вставляя ключевые слова на протяжении всего текста как можно чаще.
Фишка-то рабочая оказалась. Будто преподаватели читают все работы подробно… На кой черт им такое удовольствие? Пробегутся взглядом по тексту, увидят ключевые слова и поймут, что от темы Шастун не отходит.
Пятёрка в журнал. В редких случаях — четыре.
Редкие случаи — это когда Антон недостаточно воды вливает в файл и преподавателю кажется, что написано мало.
С литературой иначе. К ней он всегда с каким-то особенным интересом подходит. Что в школе, что в университете. Иначе не может просто.
Может часами сидеть и размышлять над прочитанным или биться над сочинением неделю, а то и две. А когда дело доходит до обсуждения чего-либо, то, если Антону уж очень прочитанное в сердце (или его остатки) запало, он готов войну развязать.
Поздним вечером, устроившись под двумя одеялами и натянув вторую толстовку поверх первой, Антон берёт в руки карандаш и направляет свет настольной лампы на лист небольшого альбома с рисунками. Чистый лист.
Прижимает мягкий карандаш к листу, но линию не ведёт. Давит-давит-давит, а перед глазами только взгляд Арсения Сергеевича. Тот самый, пугающий, настораживающий, опасный. Антон до сих пор не может найти одно-единственное слово, описывающее этот взгляд как нельзя точно. Даже «опасный» не подходит.
— Блять.
Вокруг большой серой точки на листе появляются крошки грифеля мягкого карандаша, и Антон злится. Промял несколько листов альбома одной блядской точкой.
Походит на родинку. У него их много на щеке. У него, наверное, их не только на щеке много.
Антон воспроизводит в голове образ преподавателя и скользит взглядом по белой рубашке, застёгнутой на все пуговицы. Думает, что на руках у него точно есть родинки, на спине, вероятно, тоже.
Прекрати думать об этом, блять. Каким местом тебя его родинки ебут вообще?
Захлопывает альбом и вместе с карандашом откладывает их на письменный стол, злобно фыркая в пустоту. Откидывает голову назад и ударяется затылком о поверхность стола.
— Блять.
Единственное слово, которое он готов повторять вечность.
Так забавно было думать, что получится что-то нарисовать. Господи, Тох, ты так жалок. Он, наверное, смотрит на тебя и смеётся. Конечно смеётся, тут без вариантов. Он тебя карандаш держать научил, а ты как девка убиваешься каждый раз, как в руки его берёшь.
Антон закрывает глаза, сползая вниз в кровати, и упирается затылком в подушку, складывая ладони на груди. Смотрит в окно, разглядывая звёзды на тёмном небе. Закрывает глаза, терпит, сильно зажмуривает.
Да что ты, блять, за человек-то такой? Он не смеётся. Никогда не смеялся. Возможно, единственный за всю твою жизнь. Нахуй ты таким его представляешь?
Бесшумно усмехается.
И когда ты, блять, стал говорить о себе во втором лице? Шастун, ну ты и долбоёб.
— Не, ну знаешь… — шепчет Антон в пустоту. — Если ты там всё-таки надо мной смеёшься, то я могу тебя понять. Я сам над собой смеюсь. Ты посмотри на меня только, ничем полезным не занимаюсь. В принципе ничем не занимаюсь. Что я, нахуй, вообще из себя представляю?
Выключает настольную лампу и закрывает глаза, стараясь медленно дышать.
— Неужели ты запомнил меня таким? Неужели люди запомнят меня таким?
Каким? Каким? Каким?
Быстро поднимается в кровати, щёлкает пальцем по выключателю настольной лампы и открывает случайную страницу блокнота, быстро записывая: Неужели люди запомнят меня таким?
Будто это имеет значение. Будто этот вопрос важен.
Люди тебя не запомнят. Знаешь, Тох, не будет ни единого человека, который будет о тебе помнить.
Привычка. Просто глупая привычка записывать всё, что в голову придёт. Вытягивать мысли на бумагу проще, чем рисунки.