Глава 3.
Атон недовольно фыркает и бросает телефон на столешницу, когда видит на экране уведомление:
Оксана Фролова пригласила в беседу Арсения Попова.
Антон бьётся над сочинением уже как пятнадцать минут, и за это время ему уже успели приготовить кофе. Не та атмосфера. Не может Антон писать сочинение о любимом литературном произведении, сидя в кафе, пусть на фоне и играет какая-то простая мелодия без слов.
Теперь этот Арсений Сергеевич ещё и в беседе группы. Великолепно. Просто, блять, великолепно. Интересно, как он будет реагировать на вечерне-ночные к-хм… высеры перед экзаменами? Там ведь настоящий бунт начинается, когда экономисты всей группой стараются подготовиться к тому же предпринимательству, которое понимает всего пару человек.
Парень отпивает уже остывший кофе, стараясь сосредоточиться на сочинении и прижимает ручку к листу, как другая мысль бьёт с новой силой.
Ещё забавнее будет, когда перед парами появится куча сообщений вроде «опоздаю» или «не приду» и плюсики других студентов, которые: а) опоздают б) не придут. Он будет негодовать? Или просто заставит написать объяснительные?
Блять, Антон, тебя ебёт?
— Можно? — Антон поднимает взгляд и видит перед собой Арсения Сергеевича.
Антон какое-то время смотрит на преподавателя снизу вверх, а тот уже начинает думать, что сделал что-то не так, раз Шастун конкретно завис.
— Чисто теоретически, если я скажу «нет», что будет? — предполагает Антон, прокашливаясь.
— Здесь есть много свободных столиков, — Арсений беззаботно пожимает плечами.
— Но вы хотите именно сюда? — допытывается Шастун, переплетая пальцы между собой.
— Шастун, — тяжело вздыхает Арсений Сергеевич, перехватывая папку с лекциями поудобнее. — Я пытаюсь наладить контакт с новыми студентами.
— Тогда давайте налаживать контакт, — кивает Антон.
Арсений Сергеевич занимает место на диванчике по другую сторону стола, выпрямляясь в спине. Антон опускает взгляд на свою тетрадь, думая, что и без того слишком много пялится на преподавателя. Нет, с одной стороны, Арсений Сергеевич, конечно, красивый и смотреть на него одно удовольствие, но с другой стороны, которая Антону не очень нравится, Арсений Сергеевич — преподаватель.
— Как продвигается работа над сочинением? — интересуется он.
Антон тяжело вздыхает. И что здесь можно ответить?
Никак. Паршиво. Хреново. Нет, лучше — хуёво.
— Неважно, — находит культурную альтернативу он.
— Почему?
— Потому что я не могу выбрать одно любимое произведение.
Арсений Сергеевич бесшумно усмехается, а когда ловит на себе непонимающий взгляд студента, решает объясниться.
— Так не выбирай, — говорит он с такой лёгкостью, что Антон конкретно напрягается, мол, а нахер я тогда так убиваюсь? — Я дал тему, от которой стоит отталкиваться, но это не экзамен, не нужно выполнять всё с невероятной точностью. Какое произведение тебе действительно нравится?
Юноша какое-то время молчит, не особо желая распаляться о своих литературных фаворитах. Он ведь и сам находит их довольно странными.
— «Распад атома» Иванова, но вряд ли о таком можно писать на литературе, — Антон опускает взгляд на зачёркнутые предложения в тетради.
— Не читал, — признается Арсений. — Стоит?
Антон поднимает взгляд на преподавателя и какое-то время молчит, думая, а серьёзно ли Арсений Сергеевич интересуется?
— Прочтите первую страницу, зацепит — продолжайте, нет — ну… значит нет, логично ведь, — Антон едва заметно пожимает плечами.
Арсений Сергеевич понимает, что диалог, мягко говоря, зашёл в никуда, и старается придумать новую тему для разговора. Антона это определённо волнует меньше, чем преподавателя. Молчать Шастуну больше нравится.
— Откуда такие познания в литературе?
— Такие — это какие? — хмурится Антон.
— Ты первый, кто дал какое-никакое определение терминам на доске и ещё про Уайльда рассказал.
— Чтобы рассказать то, что я рассказал сегодня про Уайльда, достаточно просто книжку прочитать, а насчёт терминов… я просто провёл параллель между литературой и остальным искусством. Тут не нужно быть гением.
Арсений задумчиво кивает, отмечая, что похвалу, пусть и своеобразную, Антон воспринимает неважно.
— Кстати, — вспоминает Арсений Сергеевич, поглядывая в сторону барной стойки. — Не знаю, сейчас тебя обрадовать или потом… — видит, как бариста накрывает бумажный стаканчик с кофе крышкой.
— Сейчас, — быстро говорит он.
— У тебя довольно разборчивый почерк, так что ты теперь помимо ведомости об успеваемости будешь ещё и зачётки заполнять, — широко улыбается он. — А ещё там готов мой кофе, так что я пойду, — быстро сваливает преподаватель.
— Арсений Сергеевич, — возмущённо начинает Антон, оборачиваясь вслед преподавателю, который уже почти покидает кафе. — Совсем ахуел, — выдыхает он, когда поворачивает голову обратно.
Шагая по улице в сторону учебного корпуса, Арсений открывает на экране телефона список участников той беседы, в которую его недавно добавила Оксана. Листает до Шастуна, а потом открывает его страницу в социальной сети. Он не заинтересован в фотографиях или записях на стене, выбирает сразу строку «написать сообщение».
Арсений Сергеевич
Не выражайся, Шастун!
Антон открывает уведомление и видит, что сообщение не в беседе группы, а в личном диалоге и недовольно фыркает.
Не выражайся. Тоже мне, нашёлся… Я ведь не ребёнок уже.
Между тем, как бы сильно хотелось не думать об Арсении Сергеевиче, он всё никак не выходил из головы. Со своими голубыми глазами, слегка приподнятыми уголками губ и с бесшумной усмешкой.
У Антона в голове на повторе один и тот же момент. Арсений Сергеевич стоит у своего письменного стола, опираясь о столешницу двумя руками. Сначала смотрит в свои конспекты, а потом медленно поднимает взгляд на аудиторию, но не голову. С третьего ряда это выглядит как-то совершенно неприлично. Слишком тревожно и пугающе, пуская одну волну мурашек следом за другой.
Тимур Сабитов
Тох, меня пару дней в общаге не будет.
Антон Шастун
И я могу взять твоё одеяло?
Тимур Сабитов
Можешь и плед взять, если очень холодно ;) Не хочу, чтобы ко мне подселили кого-то, если ты откинешься от холода.
Антон Шастун
Ого, какое позитивное мышление…
В общем-то, брать одеяло Тимура стало уже привычным делом. В общаге постоянно холодно, а Тимура часто нет, следовательно, и одеяло ему не нужно. А вот Антону пригодится.
Свободное от пар время Антон старается проводить продуктивно — книжки читать, домашку делать. Второе выходит, конечно, паршиво и иногда через огромное нежелание. Однако в конце концов Антон всё равно создаёт вордовский файл и наполняет его водой, вставляя ключевые слова на протяжении всего текста как можно чаще.
Фишка-то рабочая оказалась. Будто преподаватели читают все работы подробно… На кой черт им такое удовольствие? Пробегутся взглядом по тексту, увидят ключевые слова и поймут, что от темы Шастун не отходит.
Пятёрка в журнал. В редких случаях — четыре.
Редкие случаи — это когда Антон недостаточно воды вливает в файл и преподавателю кажется, что написано мало.
С литературой иначе. К ней он всегда с каким-то особенным интересом подходит. Что в школе, что в университете. Иначе не может просто.
Может часами сидеть и размышлять над прочитанным или биться над сочинением неделю, а то и две. А когда дело доходит до обсуждения чего-либо, то, если Антону уж очень прочитанное в сердце (или его остатки) запало, он готов войну развязать.
Поздним вечером, устроившись под двумя одеялами и натянув вторую толстовку поверх первой, Антон берёт в руки карандаш и направляет свет настольной лампы на лист небольшого альбома с рисунками. Чистый лист. Прижимает мягкий карандаш к листу, но линию не ведёт. Давит-давит-давит, а перед глазами только взгляд Арсения Сергеевича. Тот самый, пугающий, настораживающий, опасный. Антон до сих пор не может найти одно единственное слово, описывающее этот взгляд как нельзя точно. Даже «опасный» не подходит.
— Блять.
Вокруг большой серой точки на листе появляются крошки грифеля мягкого карандаша, и Антон злится. Промял несколько листов альбома одной блядской точкой.
Походит на родинку. У него их много на щеке. У него, наверное, их не только на щеке много.
Антон воспроизводит в голове образ преподавателя и скользит взглядом по белой рубашке, застёгнутой на все пуговицы. Думает, что на руках у него точно есть родинки, на спине, вероятно, тоже.
Прекрати думать об этом, блять. Каким местом тебя его родинки ебут вообще?
Захлопывает альбом и вместе с карандашом откладывает их на письменный стол, злобно фыркая в пустоту. Откидывает голову назад и ударяется затылком о поверхность стола.
— Блять.
Единственное слово, которое он готов повторять вечность.
Так забавно было думать, что получится что-то нарисовать. Господи, Тох, ты так жалок. Он, наверное, смотрит на тебя и смеётся. Конечно смеётся, тут без вариантов. Он тебя карандаш держать научил, а ты как девка убиваешься каждый раз, как в руки его берёшь.
Антон закрывает глаза, сползая вниз в кровати, и упирается затылком в подушку, складывая ладони на груди. Смотрит в окно, разглядывая звёзды на тёмном небе. Закрывает глаза, терпит, сильно зажмуривает.
Да что ты, блять, за человек-то такой? Он не смеётся. Никогда не смеялся. Возможно, единственный за всю твою жизнь. Нахуй ты таким его представляешь?
Бесшумно усмехается.
И когда ты, блять, стал говорить о себе во втором лице? Шастун, ну ты и долбоёб.
— Не, ну знаешь… — шепчет Антон в пустоту. — Если ты там всё-таки надо мной смеёшься, то я могу тебя понять. Я сам над собой смеюсь. Ты посмотри на меня только, ничем полезным не занимаюсь. В принципе ничем не занимаюсь. Что я, нахуй, вообще из себя представляю?
Выключает настольную лампу и закрывает глаза, стараясь медленно дышать.
— Неужели ты запомнил меня таким? Неужели люди запомнят меня таким?
Каким? Каким? Каким?
Быстро поднимается в кровати, щёлкает пальцем по выключателю настольной лампы и открывает случайную страницу блокнота, быстро записывая: Неужели люди запомнят меня таким?
Будто это имеет значение. Будто этот вопрос важен.
Люди тебя не запомнят. Знаешь, Тох, не будет ни единого человека, который будет о тебе помнить.
Привычка. Просто глупая привычка записывать всё, что в голову придёт. Вытягивать мысли на бумагу проще, чем рисунки...