Наказание
Было скучно. Просто до смерти скучно.
Когда я сама была школьницей, думала, что это ученикам тяжело — необходимо учиться, когда интересно было всё вокруг, кроме образования.
Друзья, первые чувства, вечеринки занимали всё внимание. И сидеть с утра до вечера за школьной партой, внимая словам преподавателей, когда хотелось веселиться, было мучительно.
Тогда, до всех печальных событий, мне казалось, что просиживать жизнь за учебниками — утрата этой самой жизни. Зря потраченное время.
Потом я взялась за ум, когда, казалось бы, было уже поздно, и начала уделять время учёбе. И хотя это было лишь возможностью отогнать от себя ненужные мысли, постараться ни о чём не думать, перенести фокус внимания на что-нибудь.
Но даже тогда было по-прежнему скучно.
Страницы учебников сливались в серую массу, формулы и правила казались бессмысленными заклинаниями, а голоса учителей — монотонным гулом, словно доносящимся из-под толстого слоя воды. Я механически записывала лекции, подчеркивала важное, зубрила перед экзаменами — но всё это было будто через силу, будто кто-то другой проживал эти часы вместо меня.
Иногда я ловила себя на мысли, что смотрю в окно, где ветер шевелит листья деревьев, где проходят люди, смеются, торопятся куда-то — живут. А я сижу, запертая в клетке из цифр, дат и правил, и даже не могу вспомнить, зачем мне всё это.
Бывали моменты, когда казалось, что вот-вот — и я сорвусь. Брошу учебник в стену, встану и уйду. Куда? Не знаю. Просто туда, где нет этой давящей пустоты, этой бесконечной скуки, которая выедает душу, как ржавчина.
Но я не уходила. Потому что даже скука была лучше, чем то, что ждало меня за её пределами.
А теперь, глядя на мир глазами новоиспечённого учителя, я понимаю, что их ноша ничуть не легче.
Им приходится не просто доносить знания, но и заинтересовывать ими, мотивировать тех, кто совсем не расположен к учебе. Это ежедневная битва за внимание, за каждую искорку любопытства в глазах учеников.
Они видят, как меняются поколения, как появляются новые технологии, и им нужно адаптироваться, искать новые подходы, чтобы оставаться интересными и полезными.
И самое главное, они должны были сохранять спокойствие и терпение, даже когда школьники проявляли свой максимализм и бунтарский дух. Они должны были находить подход к каждому.
Вопреки ожиданиям, в первый день ко мне никто не пришёл.
Школьники заинтересованно поглядывали на меня, когда я выходила в коридор, чтобы хоть как-то развеяться. Не нужно было быть телепатом, чтобы понимать, что они считают меня новенькой ученицей, никак не учительницей.
Мне казалось, что смена причёски и иной макияж, который мне в своё время показала Роуз, должны были помочь выглядеть старше, но, видимо, это работало не так, как хотелось бы.
В какой-то момент мне показалось, что эта затея может быть опасной — вдруг кто догадается обо мне, о вампирах? Но потом поняла, что это лишь пустые переживания.
Ученики быстро между собой решили, что я либо просто молодо выгляжу, либо не доучилась, но из-за нехватки учителей меня приняли по блату.
Я склонялась к тому, что вторая теория полюбится школьникам сильнее первой. Вспоминая, как Джессика представляла мне Калленов в мой первый учебный день в школе Форкса, я радовалась, что сейчас была без их компании. Не хотелось, чтобы Ренесми в глазах школьников выглядела скандальной любительницей инцеста.
Тишина в классе давила на виски, словно тугая повязка. Я сидела за учительским столом, пальцы нервно перебирали край журнала, оставляя на бумаге едва заметные морщинки.
За окном смеялись подростки — звонко, беззаботно, с той лёгкостью, которая давно стала для меня чуждой. Их голоса, как иголки, кололи воспоминания: я снова видела себя на их месте. Юную, наивную, ещё верящую, что мир прост и понятен. Теперь же я стояла по ту сторону — в роли той, кто должен был учить их, а они даже не заходили.
Я прикрыла глаза, вдыхая запах мела и старой древесины. Здесь всё было пропитано временем — царапины на партах, потёртые корешки учебников в шкафу, даже воздух, густой от тысяч вздохов, обронённых за эти стены.
Я чувствовала себя призраком, застрявшим между мирами. Не учителем, не ученицей. Чужой.
Дверь скрипнула, заставив сердце ёкнуться. Но это была лишь уборщица, равнодушно протёршая тряпкой порог.
— Никого? — её голос, хриплый от возраста, звучал почти сочувственно.
Я покачала головой, стиснув зубы.
Целый день я не знала, куда себя деть.
Каждая минута растягивалась, будто капля смолы — медленно, тягуче, с невыносимой чёткостью.
Я перекладывала учебники с места на место, поправляла уже идеально ровные стопки тетрадей, лишь бы занять руки. Но это не помогало.
Преподаватели заходили познакомиться — один за другим, с улыбками, полными добродушного любопытства. Видимо, директриса решила помочь с адаптацией не только Ренесме, но и мне. И хотя в их глазах читалось лишь искреннее участие, каждый новый визит заставлял мои плечи напрягаться сильнее.
— Первые дни всегда сложные, — говорила учительница биологии, опираясь о край моего стола. Её пальцы барабанили по дереву, и этот звук отдавался в висках назойливым эхом. — Но ты справишься! Главное — не бояться детей.
Я кивала, подбирая слова, но они тут же ускользали, как рыбы в мутной воде. Мои ответы звучали неестественно, будто заученные фразы из чужого диалога.
— Спасибо, я... постараюсь, — выдавливала я, чувствуя, как уголки губ дрожат от натянутой улыбки.
Она явно хотела продолжить — её глаза блестели, губы уже складывались в новую фразу. Но что мне сказать? Как вежливо дать понять, что мне не помогают эти разговоры? Я машинально касалась рукой шеи, будто проверяя, не развязался ли шарф, хотя на мне его не было.
— О, мне кажется, звонок сейчас прозвенит, — вдруг произнесла я, бросая взгляд на часы.
— Ах, правда? — Она озадаченно следовала за моим взглядом, хотя до конца урока оставалось ещё добрых пятнадцать минут.
— Да, мне ещё нужно... подготовиться. Вдруг кто-нибудь всё-таки придёт.
— Конечно, конечно! Не буду мешать! — Она уходила, слегка смущённая, а я тут же опускала голову, чувствуя укол вины.
Но что хуже — эти неловкие паузы или одиночество, которое накрывало, стоило двери закрыться?
Я вздыхала, уставившись в окно. За ним клубились серые облака, тяжёлые и низкие, будто придавленные тем же грузом, что и я.
Поэтому я решила прогуляться.
Дверь школы захлопнулась за мной с облегчённым вздохом, будто и она устала от моего беспокойства. Первые шаги по хрустящей тропинке казались освобождением — с каждым шагом я чувствовала, как с плеч спадает невидимая тяжесть.
Лес окружал школу, как зелёное одеяло, мягкое и успокаивающее. Воздух здесь был другим — свежим, влажным, наполненным ароматом хвои, мха и чего-то неуловимо живого. Я вдыхала его полной грудью, чувствуя, как он очищает меня изнутри, смывая тревоги, как дождь смывает пыль с листьев.
Тишина.
Не абсолютная, нет. Её нарушали шепот листьев, переговаривающихся между собой на ветру, далёкие трели птиц, перекликающихся в кронах. Но после школьных коридоров, наполненных гулким эхом голосов и звонков, эта лесная симфония казалась бальзамом для души.
Я шла медленно, не думая ни о чём, позволяя ногам самим выбирать путь. Пальцы скользили по коре деревьев, запоминая шершавую текстуру, а ветер играл прядями волос, словно пытаясь их распутать.
И вдруг — шорох.
Лёгкий, почти незаметный, но его было достаточно, чтобы моё сердце на мгновение замерло. Я застыла, напряжённо вглядываясь в кусты.
Что если...?
Но страх растаял, когда из зарослей выпорхнула пушистая белочка. Она замерла передо мной, её тёмные глазки-бусинки изучали меня с любопытством, а крошечные лапки сжимали орех, будто сокровище. На мгновение мы просто смотрели друг на друга — две одинокие души в этом огромном лесу.
Я не сдержала улыбки.
— Привет, красавица, — прошептала я, боясь спугнуть её.
Белочка дёрнула хвостом, словно в ответ, и тут же скрылась в ветвях, оставив после себя лишь шелест листьев. Но этого мгновения хватило, чтобы что-то внутри меня согрелось.
Даже здесь, в этом незнакомом месте, жизнь продолжалась — простая, настоящая, прекрасная в своей естественности.
Я двинулась дальше, глубже в лес, чувствуя, как с каждым шагом напряжение покидает моё тело. Оно уходило через кончики пальцев, растворялось в прохладном воздухе, уносилось птицами куда-то ввысь.
И мне стало чуть лучше.
Не идеально. Не полностью. Но легче.
Школа поглотила меня целиком — её бесконечные коридоры стали лабиринтом, в котором я добровольно заблудилась. Я бродила по ним, как тень, скользя пальцами по прохладным стенам, ощущая под ногами лёгкую вибрацию от шагов учеников за закрытыми дверями.
Я быстро запомнила каждую деталь: трещинку в плитке у кабинета химии, потертый плакат с правилами поведения у столовой, даже ритмичное подмигивание лампочки над входом в библиотеку. Но время, вопреки логике, не желало ускоряться. Оно тянулось, как тягучий мёд, заставляя минуты ощущаться часами.
Мои мысли крутились вокруг одного — как там Ренесме?
Она сейчас сидит за партой, сгорбившись над тетрадью? Или, подперев ладонью подбородок, смотрит в окно, мечтая о чём-то своём? Может, смеётся с кем-то из новых одноклассников — лёгкий, звонкий смех, который я узнала бы из тысячи?
Меня буквально распирало от любопытства. Оно клокотало внутри, как кипящая вода, требуя выхода. Ноги сами несли меня к её кабинетам, но в последний момент я останавливалась, сжимая кулаки.
Нельзя.
Я представляла, как распахиваю дверь, и все взгляды — десятки любопытных глаз — устремляются на меня. А потом на Ренесме. Шёпот. Догадки. Лишние вопросы, которые ей точно не нужны.
Вместо этого я прижималась спиной к холодной стене в пустом коридоре, закрывала глаза и пыталась уловить знакомый звук её голоса сквозь гул класса. Но сквозь дерево и шум толпы доносились лишь обрывки чужих разговоров.
Оставалось только ждать.
Я ловила каждую стрелку часов краем глаза, мысленно подгоняя их. Каждый звонок заставлял сердце биться чаще — но это оказывались лишь перемены, а не долгожданный конец уроков.
Скоро — уговаривала я себя, глядя, как медленно двигается часовая стрелка на циферблате.
И представляла, как обрушу на Ренесме шквал вопросов, едва мы останемся одни:
— Как прошёл день? Кто сидит рядом? Запомнила имена? Тебе комфортно? Они добрые?
Мне хотелось расспросить её обо всём — до мельчайших деталей, до каждой эмоции. Потому что это был её первый день.
С последним звонком, разрезавшим воздух пронзительным эхом, я словно сорвалась с цепи. Ноги сами понесли меня к выходу, обгоняя шумную толпу учеников. Сердце колотилось в такт шагам — ровно, настойчиво, будто напоминая: Она ждёт, она ждёт.
Я вышла на парковку, где воздух был прохладнее и свободнее. Вдохнула полной грудью, пытаясь унять дрожь в пальцах. И тут..
— Мария!
Голос Ренесме прозвучал, как перезвон колокольчиков. Я обернулась и... замерла.
Она сияла.
Буквально. От растрёпанных ветром каштановых локонов до кончиков пальцев, всё в ней излучало живое, трепетное тепло. Глаза — обычно такие задумчивые — теперь сверкали, как два золотистых мёда, наполненных до краёв впечатлениями.
— Ты не представляешь, какой сегодня был день! — Ренесме влетела ко мне, как вихрь, хватая за руки. Её ладони были тёплыми, чуть сухими от школьного мела, и от этого такими настоящими. — У нас была химия, и мы смешивали растворы, и они меняли цвет, прямо как...
Я слушала, заворожённая. Её слова лились рекой, перебивая друг друга, а руки взлетали вверх, рисуя в воздухе узоры, будто пытаясь выплеснуть всё сразу.
И в этот момент я увидела разницу.
Всего пару дней назад она сидела у окна, обняв колени, и смотрела в дождь пустым взглядом. А теперь... Теперь в ней было столько жизни, что, казалось, если прикоснуться, можно обжечься.
Школа, новые друзья – это именно то, что ей было нужно. Я знала, что впереди еще будут трудности, но сейчас, в этот момент, я видела, что Ренесме снова обретает себя.
Но...
Тревога подкралась тихо, как тень.
Она впилась острыми когтями куда-то под рёбра, заставляя улыбку на моих губах стать чуть натянутой.
А вдруг?..
Вдруг эти новые друзья окажутся не такими уж искренними? Вдруг за добрыми улыбками кроется любопытство к «новенькой», которое быстро перерастёт в вопросы? Вдруг...
Ренесме вдруг замолчала, почувствовав моё напряжение.
— Что-то не так? — Она наклонила голову, и в её глазах мелькнула тень той самой уязвимости, которая разрывала мне сердце.
— Нет, ничего. — Я быстро провела рукой по её волосам, смахивая невидимую пылинку. — Просто... Я так рада за тебя.
И это была правда.
Но где-то в глубине, в самом тёмном уголке сознания, жил страх.
Страх, что однажды она прибежит сюда не сияющая, а с красными от слёз глазами. И я не смогу защитить её от этого мира — такого же прекрасного, как и жестокого.
— Поехали домой? — прошептала я, сжимая её руку чуть крепче.
— Поехали! — Она улыбнулась, и солнце в её глазах затмило все мои тревоги.
Хотя бы на сегодня.
Глядя на неё, я не могла не улыбаться...
Её воодушевлённое лицо было подобно солнцу, пробивающемуся сквозь грозовые тучи – тёплое, живое, такое искреннее, что мои тревоги на мгновение растаяли, словно утренний туман под его лучами. Этот свет, исходящий от неё, наполнял машину, превращая замкнутое пространство в нечто уютное и безопасное.
Мы устроились в салоне машины Джаспера, и Ренесме, словно маленький вулкан, продолжала извергать потоки впечатлений.
Её слова переплетались с жестами – то взмах руки, иллюстрирующий взмах учительского мела, то смешная гримаса, копирующая строгого преподавателя. Я ловила каждое слово, каждую интонацию, впитывая их, как губка.
— Эмма первая подошла... Мистер Томпсон объясняет так забавно... А на обеде мы сидели втроём за дальним столиком...
Эти имена, эти мелочи – они были кирпичиками её нового мира, и я жадно собирала их, чтобы сложить в своём сознании полную картину.
Джаспер молча вёл машину, но я понимала – он тоже слушал. Слушал и запоминал.
По дороге домой я то и дело ловила её отражение в зеркале заднего вида. Как же она изменилась за эти несколько часов! В её глазах, обычно таких задумчивых, теперь горел огонь – не тот тревожный, что бывает перед бурей, а ровный, уверенный, как свет маяка. В них читалась решимость – та самая, с которой она когда-то, маленькая, училась контролировать свой дар. И предвкушение – сладкое, щекочущее нервы чувство, когда впереди столько неизведанного, но ты уже не боишься, а ждёшь.
Эта дорога, этот вечер, её смех, наполняющий салон – всё это было началом новой главы. Я верила в это. Верила так сильно, что на мгновение мне показалось – если протянуть руку, можно буквально ощутить эту новую жизнь, тёплую и яркую, как её улыбка.
И я знала – что бы ни случилось, я буду рядом. Чтобы подхватить, если споткнётся. Чтобы выслушать, если станет трудно. Чтобы разделить радость, когда она вновь засияет, как сегодня. Потому что её счастье теперь стало и моим.
А когда она, замолчав на секунду, вдруг встретилась со мной глазами в том самом зеркале и улыбнулась – той особой, доверчивой улыбкой, которую она дарила только самым близким – я поняла:
Всё будет хорошо.
Потому что мы вместе.
Кухня в доме Калленов наполнилась теплом и смехом, когда мы с Ренесме принялись за приготовление ужина. Её руки, такие ловкие и быстрые, мелькали между кастрюлями и разделочной доской, а я ловила каждый её взгляд, каждый вздох, словно боялась упустить что-то важное.
Она рассказывала родителям о своём дне, и её голос звенел, как весенний ручей, — свежо, живо, безудержно. Эдвард и Белла слушали, не скрывая улыбок, а их глаза светились той особой гордостью, которую могут понять только родители.
Я стояла у плиты, помешивая соус, и чувствовала, как между нами с Ренесме снова протягиваются невидимые нити доверия. Они были тонкими, почти воздушными, но такими прочными. Каждый её смех, каждый взгляд в мою сторону — всё это укрепляло их, заставляя моё мёртвое сердце успокаиваться.
Когда она случайно коснулась моего плеча, передавая мне тарелку, я почувствовала, как сквозь кожу проникает её тепло. Оно было таким знакомым, таким родным, что на мгновение мне показалось, будто время повернуло вспять, и передо мной снова та самая девочка, которая делилась со мной своими секретами под одеялом.
Ужин получился шумным и душевным. За столом царила та самая атмосфера, которую я так любила в этом доме — лёгкая, наполненная пониманием и безграничной поддержкой.
Когда Ренесме, размахивая ложкой, особенно эмоционально описывала свою учительницу по литературе, капля соуса упала на её футболку. Мы рассмеялись одновременно, и в этом смехе, в этой простой, почти бытовой минуте, я вдруг ощутила – это и есть счастье.
Простое. Настоящее. Наше.
***
— Ну что, готова к завтрашнему дню? — спросил Джаспер, когда мы приехали к себе.
— И сегодня была готова, — поджимаю губы, — Но никто не пришёл.
— Они многое потеряли, — он касается моей руки, и по коже будто пробегает электрический разряд, — Если бы у меня была такая учительница, я бы...
Он замолкает, глядя на меня с хитрой улыбкой, а в его глазах начинает разгораться самый настоящий пожар.
— И что бы ты делал? — подхожу к нему ближе и кладу ладонь на грудь. Мой голос звучит чуть хрипло, почти шёпотом, но он его слышит — я вижу по тому, как зрачки у него резко расширяются, поглощая золотистую радужку.
Джаспер медленно выдыхает, и его дыхание обжигает мою кожу. Его рука скользит по моей талии, притягивая так близко, что я чувствую каждую выпуклость мышц под тонкой тканью его рубашки.
— Ты уверена, что хочешь это знать? — он наклоняется, и его губы почти касаются мочки моего уха. Голос низкий, густой, как мёд, налитый в темноте.
Я не отвечаю. Вместо этого пальцы сами впиваются в его грудь, сминая ткань, а ногти слегка царапают кожу сквозь неё — намеренно.
— Что бы я делал? — Джаспер медленно выдыхает, и его голос становится низким, густым, как тёплый мёд, стекающий по коже.
Его пальцы скользят по моему запястью, лёгкие, почти невесомые, но от их прикосновения всё тело будто натягивается, как струна. Он наклоняется ближе.
Чувствую, как дрожу. Но это не страх. Это предвкушение.
Джаспер усмехается — коротко, глубоко — и вдруг притягивает меня к себе. Его руки обвивают мою талию, ладонь прижимается к пояснице, заставляя почувствовать каждый дюйм его тела.
— Сначала, — шепчет он, и его губы едва не касаются моего уха, — я бы опоздал на урок. Специально.
В животе завязывается тугой узел.
— А потом? — мой голос звучит чуть хрипло, будто я бежала.
Джаспер ухмыляется, и в его взгляде — целая буря.
— Потом... — его рука скользит по моей спине, пальцы впиваются в ткань одежды, будто он уже представляет, как рвет ее. — Я бы не дал тебе закончить ни одного предложения. Перебивал бы. Спрашивал. Заставлял повторять.
Закусываю губу, чувствуя, как мое тело отзывается на каждое его слово.
— Это... непослушание, — пытаюсь шутить, но голос дрожит.
— О, да, — он наклоняется еще ближе, и его губы почти касаются моих. — И ты бы меня наказала.
В воздухе будто искрит от напряжения.
— Как? — выдыхаю я, уже почти не контролируя себя.
Его глаза вспыхивают.
— Догадайся.
Его рот накрывает мой, горячий, властный, голодный — и мир вокруг взрывается.
Прежде чем я успеваю вдохнуть, его руки впиваются в мои бедра, поднимая меня с такой легкостью, будто я вешу ничего. Спиной я чувствую холод стены, но его тело прижимается так плотно, что даже мурашки не успевают пробежать — только жар, только этот безумный, невыносимый жар, разливающийся под кожей.
— Ты... — начинаю я, но он заглушает мой голос поцелуем — так, будто хочет выпить меня до капли. Его зубы слегка задевают мою нижнюю губу, и я стону, цепляясь пальцами за его волосы.
Он отрывается на секунду, его дыхание неровное, глаза черные от желания.
— Вот так бы я учился, — шепчет он, и его голос звучит так низко, что я чувствую его скорее грудью, чем ушами. — Каждый. Чёртов. День.
Его ладонь скользит под мою юбку, и я вздрагиваю, когда его пальцы касаются кожи — медленно, нарочито, мучительно неторопливо.
— Джаспер... — мое имя на его губах звучит как молитва и проклятие одновременно.
— Скажи плохому ученику остановиться, — он целует мою шею, оставляя влажный след, который тут же охлаждается на воздухе, заставляя меня дрожать.
Но я не говорю.
Вместо этого я впиваюсь пальцами в его плечи, цепляюсь, как будто он — единственное, что удерживает меня от падения.
Его смех — низкий, торжествующий — растворяется у меня в губах, прежде чем я успеваю его услышать.
А потом нет больше слов, нет мыслей, нет ничего, кроме его рук, его рта, его голода, который совпадает с моим до последней искры.
— Д-жаспер... — мой шёпот тонет в его поцелуе, губы горят, словно обожжённые пламенем.
Его руки сжимают мои бёдра с такой силой, что на коже останутся следы. Хочется, чтобы остались. Он приподнимает меня, и я подаюсь бёдрами вперёд, чувствуя его желание.
— Ты слишком много говоришь, учительница, — он дышит прерывисто, целуя мою шею, зубы задевают кожу, и я вздрагиваю. — Пора перейти к практике.
Между нами не остаётся места даже для воздуха. Одна его рука запускается в мои волосы, слегка оттягивая голову назад, а вторая направляет пульсирующий член в моё влажное лоно.
Джаспер входит в меня резким толчком, заполняя до предела, и замирает. Я стону, сдавленно, прерывисто, но он тут же заглушает звук своим ртом.
Он пьёт меня, как умирающий от жажды, а я раскрываюсь, как раскалённый плод под ножом, сладкий и сочный. Его язык — пламя, скользящее по моему нёбу, и я задыхаюсь, но не от нехватки воздуха — от переизбытка ощущений.
Мой стон прерывается где-то между его зубов, когда он кусает мою губу, заставляя вскрикнуть.
— Громче, — приказывает он, и его руки срывают с меня ткань, обнажая кожу. Холод воздуха встречается с жаром его ладоней — лед и пламя, мучение и блаженство.
Я впиваюсь ногтями в его плечи, чувствуя, как мышцы играют под пальцами. Он отбрасывает последние преграды, и теперь между нами только кожа, только жар, только этот невыносимый трепет, который сводит с ума.
— Я не буду нежен, — предупреждает он, и в его глазах — тьма и обещание.
— Я не прошу, — оскаливаюсь, бросая вызов.
Его смех — низкий, хищный — разливается по моей груди, прежде чем он наклоняется и прикусывает мой сосок. Я взвизгиваю.
— Ты хотела страсти? — шипит он, и его пальцы скользят вниз, находят пульсирующий клитор. — Тогда получи.
Он начинает двигаться — неистово, глубоко, так, что каждый толчок отдаётся во мне эхом, сотрясая до костей. Глаза закатываются.
— Смотри на меня, — рычит он, и я открываю глаза, встречая его взгляд — чёрный, неистовый, голодный.
Это сводит с ума.
— Я хочу слышать тебя, — он захватывает моё запястье, прижимает его к стене над моей головой.
— Боже... — мой голос срывается, когда он ускоряется — неистово, безжалостно, так, что мне начинает казаться, что мы проломили стену.
Я цепляюсь за него, впиваюсь ногтями, кусаю его губу — он смеётся, глухо, по-звериному, и ускоряется.
Жар расползается по всему телу, сжигая всё на своём пути. Я чувствую, как оказываюсь на грани.
— Со мной, — рычит он, и его ладонь сжимает моё бедро по-хозяйски.
И я отпускаю последние крохи контроля — кричу, трясусь, тону в этом потоке эйфории, схватив его за волосы, прижимая к себе так, будто хочу, чтобы он остался во мне навсегда.
Он кончает следом — его стоны горячие у меня на шее, его руки дрожат, держа меня.
А после — его губы целуют мои веки так нежно, что мне хочется плакать. И я бы сделала это, если бы не была вампиром.
— Ты... — начинаю я, но голос предательски дрожит.
— Тише, — Джаспер прижимает палец к моим губам, и в его глазах — тень той же неутолённой жажды, что пульсирует во мне. — Мы ещё не закончили.
Его руки скользят по моим бёдрам, поднимают меня снова, и я обвиваю его талию ногами, чувствуя, как его член — твёрдый, горячий — снова давит на меня снизу.
— Джаспер, — шепчу, цепляясь за его плечи, когда мы на вампирской скорости оказываемся в нашей спальне.
— Ты хотела знать, что бы я делал на твоих уроках? — его голос хриплый, почти звериный. Он снова входит, но на этот раз медленно, мучительно, заставляя чувствовать каждый дюйм. — Я бы мучил тебя.
Я стону, запрокидывая голову, но он тут же захватывает мои губы, заглушая звук.
— Каждое утро... — он ускоряется, и я вскрикиваю, цепляясь за него. — Я бы сидел на последней парте... и представлял, что сделал бы с тобой после уроков.
Его пальцы впиваются в мои бёдра, оставляя следы.
— А потом... — он резко меняет угол, и я вздрагиваю, чувствуя, как волна удовольствия накрывает с головой. — Я бы подошёл к твоему столу... и сказал, что не понял тему.
Я смеюсь — сдавленно, прерывисто — но он тут же заставляет меня замолчать, вгоняя в себя ещё глубже.
— И ты... — его дыхание сбивается, когда я сжимаю его внутри себя. — Ты бы наклонилась... чтобы объяснить...
Его губы прижимаются к моей груди, зубы слегка задевают кожу, и я выгибаюсь, чувствуя, как всё тело напрягается, будто перед падением.
— А я... — он рычит, ускоряясь, и мир вокруг расплывается. — Я бы свёл тебя с ума.
И этого оказывается достаточно.
Я кончаю во второй раз с его именем на губах, чувствуя, как он следует за мной — горячий, неудержимый, мой.
— Может, попросить Дженкса сделать мне новые документы? — говорит он спустя несколько минут после того, как волны удовольствия отступили, оставив вместо себя только сладкую истому.
— Зачем? — вопросительно приподнимаю бровь, смотря на мужчину.
— Ну как же? — он улыбается, — Стану твоим учеником, чтобы опаздывать на уроки..
— Ты невыносим. — легонько шлёпаю его по руке.
Джаспер усмехается и притягивает меня ближе к себе.
— А вообще, — говорит он уже серьёзно. — Если тебе так будет спокойнее, я и правда пошёл бы в школу.
В груди разливается всепоглощающая любовь и благодарность.
— Не переживай, я справлюсь, — тянусь к его губам, — Но ты всегда можешь подождать меня в лесу около школы...
— Намёк понял. — Джаспер улыбается мне в губы.