ПРОЛОГ
839 год, Поднигородское княжество
Месяц травный
Во тьме мелькали высокие тени.
Две фигуры медленно двигались в сторону леса, стремились скрыться от горевшего в окнах деревенских домов света, от нежелательных свидетелей. Порывы ветра сносили капюшоны, чтобы звёзды и деревья лучше видели личины и замысел в горящих глазах. Шли фигуры осторожно, опасаясь то ли погони, то ли слежки, порой даже казалось, что они парили над землёй, настолько тихо шелестели шаги сапог, хруст проминаемого подмёрзшего слоя почвы. Полы плащей скользили по ещё по-весеннему оголённой земле в иглах инея. Зима вернулась и расцеловала всё, до чего смогла дотянуться.
— Давай просто оставим их в деревне, – прозвучало тихо. – Никто не узнает, потому что никто не видел.
Человек по правую руку испуганно прижал указательный палец к губам: молчи, мол. Заговорщически наклонилась вперёд и шикнула:
— Тихо! У стен тоже есть уши.
Мужчина, Волеслав, хмыкнул и показно покрутился, осматриваясь. Стен вокруг них не было, впрочем, как и людей. Но так могло показаться только на первый взгляд.
Деревья перешёптывались, звенели кроной в тонкой изморози, пересказывая друг другу весть о странных незнакомцах. Окружение поглощала ночная тьма, и крошки света не было. Круглый звёздный пастух – Луна или серебряный лик Нави – скрылся за одним из курчавых облаков, потому звёзды, словно барашки, разбрелись по синеве небесного луга и светили беспорядочно. Создавалось ощущение овечьей прогулки. Сверчки пели свою убаюкивающую песню-трещотку. Ночь дышала жизнью, а Волеславу казалось, что она вдыхала их жизнь, пропускала через решето ветвей над головой и возвращала обратно всю искромсанную в назидание. Рассудок предавал, подкидывая образы смерти в разных обличьях: вот за кустом сидит разбойник, за молодой порослью крапивы лежит тварина, жадная до крови, а вдалеке мелькает огонёк чьих-то потусторонних глаз.
— Волков бояться – в лес не ходить, – смеялся Волеслав.
— Не волков нужно бояться. В лесу и кое-что пострашнее водится, – угрюмо отвечал дед. – Вот помню, словно вчера это было. Девка одна жила у нас, Марья, клюкву собирать любила да за белками с ёжиками гоняться. Говорил я ей, нечего деви́це по лесам одной ходить, заплутаешь. Помрёшь ведь, никто на помощь то даже не придёт, если поплохеет... Да куда там: «Я в лесу рождена, деда. Здесь родилась – здесь и помру, отдам тело и душу Хозяину болот». Ну вот и пошла она в очередной раз по клюкву на болота эти, да и не вернулась. День искали, два искали, всё бестолку.
— И как, бать, нашли девку эту? – Он наклонился ближе.
— Нашли, нашли. Через седмицу. В болотах и утопла. Не сама она только – достали её перекорёженную, а заместо глаз шишки ввёрнуты, ладони и ступни все в иголках еловых, точно ежи, исколоты, из разбухших ран вытекал – Промыслитель помилуй – клюквенный сок. Это Леший её так. Не леса надо бояться, а того, чьим домом он является, к чьим домовинам мы подношения носим...
Воспоминания угасли так же внезапно, как и нахлынули, оставив после себя кисло-горькое послевкусие Марьиного клюквенного настоя. Волеслав поморщился, провёл языком по зубам, поудобнее перехватил корзину. Попытался собраться с мыслями, но это давалось с трудом. В сердце поселились сомнения, в груди защемило – стоит ли заканчивать дело, когда на кону стоит драгоценная жизнь?
— Я предлагаю лучший выбор для нас обоих... всех. – Волеслав рвано выдохнул сизые облачка, переводя дух. – Сама же мне потом спасибо скажешь.
Душица дёрнулась, встала и недобро посмотрела на мужа.
— Я скажу? А что скажут другие? Как ты объяснишь им внезапную пропажу? – Не слова – чистый яд. – А может, это лучший выбор для тебя, сын Мораны, а?
Душица тихо всхлипнула и тут же зажала рот ладонью, от испуга вцепившись в кожу. Глаза бегло осмотрели заросли, выискивая очевидца прогулки в ночное время. Волчье время. Душица содрогнулась, губы приоткрылись и окончательно искривились в немом рыдании, вторую пробила дрожь. Обе взлетели вверх, потянулись к небу в крошках звёзд, будто в безмолвной молитве.
Волеслав запустил ладонь ей под капюшон и ласково провёл мозолистыми пальцами по дрожащей макушке. Несколько волос зацепилось за обломанные ногти.
— Ну Душица, дорогая моя, тихо, тихо. Такое могло случиться с кем угодно...
— Но почему именно с нами? Почему со мной?! – Душица зашлась рыданиями. Слишком громко. На её щеке остались лунки от ногтей. – Чем я прогневала Промыслителя? За что я должна выстрадать и лишать себя чего-то столь дорогого сердцу?
Плач мог привлечь внимание – нет, не людей – Навьих тварей, и Волеслав знал это как никто другой. Он вскинул руку, поставив ладонь перед носом Душицы. Она глянула на него с ненавистью, выдохнула – стараниями Волеслава слёзы прекратились.
— Это ведь всё ты... – Горячий шёпот вышел струйками пара из обкусанных губ. – Ты, ты виноват! – Злость в шипящем голосе нарастала. – Если бы... Если бы не ты... И твоё проклятое знахарство. Ты осквернил меня, моё тело, теперь я вынуждена выбросить ношу и бежать, словно разбойник! А я ведь даже не чародейка!
Душица утёрла покрасневшие от слёз глаза. Щёки лихорадочно пылали багряным, взгляд потеряно блуждал по деревьям, будто она только-только пробудилась ото сна. Из приоткрытого рта вырывались облачка прерывистого дыхания.
Волеслав оглядел её и, убедившись, что истерика миновала, направился чуть глубже в чащу. Душица, словно заворожённая, покорно последовала за ним.
...Кусты и деревья, сливаясь в одну полосу, оставались позади. Редкие совы с громким «уху» проносились низко над головами. Хвойный запах дурманил разум и оседал накатывающей тошнотой.
Кусты сменялись новыми, высокими. Стали попадаться кривые деревья, низкие дубы и липы уродливо щерились лапами-ветками в брызгах синей плесени. Пропали прямые статные берёзы, остались лишь срощенные и поваленные.
«Дурной знак, здесь чья-то могила. Не наша ли будущая?» – от проскользнувшей мысли Душица содрогнулась.
Облака расступились, на небе объявилась надкушенная Луна. Округа осветилась, будто на землю и листья плеснули голубым серебром, стали заметны тонкие звериные тропки. Одна из них могла привести тебя к Огниву, другая – к землянке ведьмы, третья – к смерти, выбирать нужно с умом. Владения Древобога испокон веков славились своими запутанными тропинками – Леший старается на славу.
Из-за деревьев вынырнула прогалина. Посередине высился треснувший резной столб, вокруг – вытянутые врытые в землю камни, местами вырванные и поваленные, выстроившиеся полукругом дома богини.
Волеслав возвёл глаза к небу с сияющими звёздами и скалящейся луной. Душица наблюдала, как он согласно качает головой, причмокивает губами, будто пробуя ночь на вкус, проводит ладонью по светлой бороде. Затем коротко шепчет:
— Пора.
Два увесистых свёртка вынули из корзины. Старая ткань, оборачивающая их, была грязной, а в темноте уже не различишь, красная она или коричневая. Волеслав ещё раз осмотрелся, чтобы убедиться в полном отсутствии людей, и положил свёртки к подножию столба. Одёрнул капюшон плаща, закрываясь от луны – Душица знала, что это обязательно, – и прикрыл глаза. С его губ полились тягучие, словно мёд, слова. Язык – чужой, старый, Душица не понимала речь, но внутри нехорошо трепетало – творилось тёмное чародейство. Корзина не могла защитить от липких чар, но Душица всё равно прижимала её к груди как щит.
Воздух стал осязаемым слишком незаметно. Поднялся ветер, взметнул подолы плащей. Камушки под ногами зашевелились, норовя зарыться глубже в землю. Деревья закачались так сильно и размашисто, что того и гляди, упадут и преградят все пути отступления. Отовсюду долетал шёпот, шелест трав и лесных духов. Даже казалось, среди кустов мигали жёлтые глаза, вспоротые вертикальным зрачком.
А может, и не казалось.
Порывы воздуха оглушали. Ветер рвал и рвал только отросшую листву, швырял ту в лицо, а Волеслав продолжал читать, пусть ему и было едва слышно самого себя. Неколебимый, острый камень в ревущем море. Речь неожиданно сорвалась на хриплый крик, долетевший даже до Душицы.
Ломаные тени прыгали и подначивали радостными выкриками. Когтистая рука пронеслась слишком близко у лица Волеслава. «Чтобы сорвать капюшон, – отстранённо подумала Душица. – Им нельзя позволить это сделать. Иначе увидят неуверенность и беспокойство. Что тогда будет?..»
Волеслав глубоко вдохнул и рявкнул:
— Давай!
Душица спохватилась, тряхнула головой и начала рыться в карманах висевшей на плече сумы. Окоченевшие пальцы плохо различали очертания вещей, непослушно соскальзывая с гладких поверхностей, но нужно закончить начатое, пока не стало поздно.
Наконец, она нашла, что хотела. Из сумы показался нож в кожаной обёртке. Развязав наспех выдуманные ножны и держа нож за железную часть, Душица провела остриём по внутренней стороне предплечья, оставляя длинную неглубокую метку обряда. Горячая кровь зазмеилась на землю. Не теряя больше ни мига, Душица подскочила к свёрткам и вскинула руку над ними, позволяя крови стекать на ткань, мгновенно впитывавшую алую жидкость.
Одна из теней подползла к ногам и лизнула кровавую каплю на сапоге, довольно урча, ну точно кошка. Душица скривилась. Кошка, как же. Если бы не рога, клочковатые волосы и туча клыков по всей пасти, может, она бы и умилилась. А сейчас было желание только отпихнуть как можно грубее.
Душица не раз видела работу чар и заговоров, не единожды общалась с духами и просила помощи. Уяснила одно: разрушения, беспорядки, страдания – вот, что несёт чародейство. То же приносят и твари Нави. Потому сейчас видела подтверждение своих мыслей во всей красе.
Мгновение – и тени замерли, развизжались и с хохотом растворились в лунном свете. Ветер постепенно затих. Исчезли и следы погрома, лес успокоился, будто и буря, и смех, и чужое роптание были лишь в голове.
Из глубины чащи донёсся мелодичный гул, оборвавшись на высоте. Следом воздух взорвался сверчковой трелью.
Волеслав облегчённо выдохнул – значит, Навь благословила, разрешила уйти, пообещала защитить.
Постояв немного и слушая тишину, глубоко вдыхая стылый ночной воздух, Волеслав зашагал прочь к поселению, даже не оглянувшись на супругу. И шёл он уверенно и стойко, будто заговор не отнял у него большую часть сил. Хотя, Душица знала, он мог повалиться в траву в любой миг. Перетянутая тесьмой повыше раны рука онемела. Другой, здоровой, Душица стянула капюшон, и ветер тут же принялся за почти расплетённую рыжую до поясницы косу – лента с неё ушла на раненую конечность. Она последний раз печально осмотрела капище, старую ткань и последовала за мужем.
Уже на подходе к деревне до неё донёсся крик. Потом ещё один. И теперь тишину разрывали два далёких плача и чей-то скрежещущий смех. Но оборачиваться ни Душица, ни Волеслав не решились – сердце не выдержит.
Всё было решено.