Ловушка
Место, которого касалась Его рука, горело. Хотелось содрать кожу. Отрубить себе руку. Потому что Он касался её, даже не задумавшись о том, что ей больно. Ей больно даже просто видеть Его. Знать, что Он где-то рядом. Дышит. Живёт так, как жил до этого. Так, как она больше не сможет жить никогда.
Отходя от двери аудитории, она чувствовала, что Чимин провожает её взглядом, продолжая стоять на месте. И это заставляло дрожать. В бессилии хвататься за ремешок сумочки, сдерживаясь, чтобы не упасть. Смотреть стеклянным взглядом вперёд, но ничего не видеть. Неловким движением оттягивать длинные рукава, прикрываясь от чёрных глаз, которые видят насквозь. Смотрят в самую душу, отлично зная, что там уже больше ничего нет, кроме боли. Кроме разъедающего чувства неспособности ничего сделать…
Ын Ха случайно задевает идущих навстречу студентов, бормоча несвязные извинения, потому что мысли путались. Она не замечает, как они странно переглянулись между собой, останавливаясь и отчего-то усмехаясь.
Не видит.
Продолжает идти, пока сильные руки не цепляют её запястье, сжавшее сейчас ремешок сумочки так сильно, что костяшки побелели от напряжения. Она вздрагивает, почти отскакивая от страха и неожиданности. Чувствуя, как её оттягивают немного в сторону, окружая, сглатывает и поднимает свои глаза, в которых ничего.
Чимин не оставил там ничего.
Студенты возвышаются над ней, говоря что-то или требуя, но она не понимает. Ни слова не понимает, потому что они говорят будто не на корейском. Их губы шевелятся, иногда выпуская наружу едкие ухмылочки, но она не слышит их. Чужие руки встряхивают, заставляя жаться спиной к стене позади.
Она видит Чимина. Он всё ещё стоит там, не двигаясь и делая вид, будто ничего не происходит. Хотя он даже мог слышать каждое слово и понимать смысл, морщась и закусывая пухлую губу. Но он просто стоял, наблюдая и, кажется, не собираясь ничего делать.
— Пак Чимин! — слышалось словно сквозь пелену, как Его окликнули. — Вы идёте?
И он пошёл.
Даже не глянув на девушку в последний раз.
Даже не попытавшись ничего сделать.
Ын Ха снова вздрогнула, когда что-то холодное коснулось её щеки. Реальность постепенно переставала кружиться, словно карусель, и понимание происходящего навалилось, в один миг заставляя пожалеть о своём рождении на этот свет вообще и выдавливая из груди хриплый всхлип. Потому что она не хотела так. Потому что она не хотела больно.
Кто-то с силой надавливает на её плечи, заставляя рухнуть на колени, не имея возможности удержаться на ногах. Колени глухо ударяются об пол, оглушая пустотой этого звука, разносящегося по широкому коридору. Слышится противный смех. Он звенит в ушах, болезненной вибрацией отдаваясь в теле и вызывая приступы тошноты.
— Хосок был прав, — говорит кто-то.
Кто-то.
Потому что по именам различаются только люди.
А они не люди — твари.
Бессердечные и жестокие.
— А теперь открой свой красивый ротик, — шипит, приподнимая двумя пальцами подбородок девушки и заставляя смотреть в глаза.
Чтобы она запомнила, как выглядит мразь?
Так она не сможет забыть этого теперь никогда. Даже если очень постарается.
Хочется плюнуть ему прямо в лицо. Отвернуться. Кричать. Плакать. Ударить. Ударить так сильно, чтобы он взвыл от боли и чтобы его лицо, расплывающееся сейчас от густой пелены слёз на глазах, перекосилось. Хотелось сделать больно. Потому что она чувствует именно это. Потому что мир катится в бездну бездушия вот так. Именно так, маленькими шажками, направляясь в Ад и захватывая с собой всех, кому не повезёт попасться на глаза. Ын Ха не хотела туда, но её продолжало затягивать и не было никого, чтобы подать руку и защитить.
— Тебе обычный? Или поглубже?
Голос.
Его голос.
Она совсем не рада Ему, тогда… Почему сейчас выдыхает с облегчением? Почему так рада его словам, хотя даже не понимает, о чём он говорит? А, может, это даже и к лучшему, что не понимает. Если бы понимала, было бы ещё больнее. Почему она боится Его до дрожи, но вот Он вернулся… и ей от этого легче.
Ын Ха хочет подняться, но сильные руки удерживают в том же положении. Она плохо соображает сейчас и почти не видит, что происходит, потому что перед глазами всё плывёт. Голоса сливаются, искажаясь в измученном сознании до неузнаваемости, до непринятия и непонимания.
— Ты какого хера здесь забыл? — спрашивает кто-то, разворачиваясь к Нему.
— Учусь, — отвечает Чимин насмешливо и уж совсем простодушно. — Намджун, мы одногруппники, забыл?
Так у этого подонка всё же есть имя. Ын Ха не забудет его никогда. Просто не сможет забыть.
— Тебя не было на паре, — напоминает Чимин, засовывая руки в карманы. — Мы как раз обсуждали психологию изнасилования, — делая акцент на последнем слове. — И, о Боже, — наигранно удивился. — Что сейчас делаешь ты?
— Это по старой дружбе, она сама предложила, — говорил Намджун, кивая на девушку.
Она вздрогнула, когда чужие пальцы запутались в её волосах, откидывая их на одну сторону. И это не укрылось от Его взгляда.
— Ах, да! — понимающе воскликнул Чимин, кивая сам себе. — По старой дружбе. Хотя она тебя впервые видит, но мы, судя по всему, не берём это во внимание.
Намджун нетерпеливо провёл рукой по волосам, взъерошивая их.
— Слушай, ты куда шёл? — раздраженно спросил он.
— Туда, — с совершенно невинным видом выдал Чимин, указывая на дверь всего в шаге от них.
— Так и иди, куда шёл, — прошипел одногруппник, кивая в нужном направлении. — Психолог хренов!
— Ну как я могу пропустить такое веселье? — протягивает Чимин, подходя ближе. — Это ж моя любимая тема. Вот только, боюсь, девчонку вырвет от первого же толчка, — со знанием своего дела продолжает.
— Привыкнет, — хмыкает Намджун. — Хосок сказал, что она, как глина, лепи — не хочу, — пошленько так усмехаясь и облизывая пересохшие губы.
— Глина, говоришь? — задумчиво произносит Чимин, опуская взгляд. — И он, значит, решил слепить из неё шлюху, — выдыхает уже тише, вспоминая недавний разговор с этим недоскульптором.
— Почему? — удивляется Хосок вопросу о том, почему он так поступает с Ын Ха. — Она сама сказала, что согласна переспать с кем угодно, только бы не со мной. И я позволяю ей спать с кем угодно, — объясняет так, будто всё невероятно просто и понятно.
— Нет, ты заставляешь её спать с кем угодно, — Чимин морщится, потому что мерзко даже осознавать это.
Он сам прекрасно понимал это чувство, когда принуждают быть с кем-то. И это до рвоты противно. Вот только Чимин сам выбрал себе этот путь. Ради денег. А за что страдает она? За раненное самолюбие Хосока? Несправедливо. Больно. Нечестно. Жестоко.
Это невероятно жестоко.
— А что это наш Чимин стал таким мягкосердечным? — протянул Хосок, подходя ближе. — Помнится, я не заставлял её насиловать, — смеётся, видя, как тот поджимает губы от злости. — Переспать. Совершенно невинная просьба.
— Просьба — это когда можно отказаться, — выдавливает Чимин, зарываясь ладонями в свои светлые волосы и позволяя им упасть на глаза. — У меня не было выбора.
— Был, признайся, что тебе понравилось, — Чимин отрицательно замотал головой, протестуя. — Можешь повторить это снова, я разрешаю, — милосердно говорит Хосок.
— Разрешение должен давать не ты, — шипит Чимин.
— Теперь никто не спросит её мнения, — загадочно прошипел тот, вертя в руках телефон.
— Ты о чём? — не понял Чимин, нахмуривая брови. Ему не нравился этот разговор в целом, а то, к чему он шёл, — и подавно.
— Упс! — смеётся Хосок, пряча мобильный в карман джинсов. — Должно быть, что-то не то нажал.
Только Чимин открыл рот, чтобы спросить, что он имеет ввиду, как его телефон завибрировал, оповещая о сообщении, которое лучше было не читать.
Глаза парня расширились до ненатурального размера, и он даже закашлялся, подавившись воздухом. Потому что то, что он увидел, ужасало. Чимин швырнул телефон в стену, наблюдая, как он отскакивает на пол с глухим стуком, и услышал насмешливый голос:
— Ничего, — успокаивающе. — Заработаешь на новый.
— Сука! — шипит Чимин, хватая Хосока за грудки и с силой встряхивая. — Ты что, блять, творишь? Это что сейчас было?
— Общая рассылка, — усмехнулся тот, отцепляя от себя чужие руки. — Не переживай, твоего лица не видно.
А на самом деле, видно там его лицо или нет, парня волновало в последнюю очередь…
— Зачем ты это делаешь? — спрашивает, шумно выдыхая.
— Она не хотела, чтобы я был у неё первым, — начал Хосок, ухмыляясь. — Тогда я буду последним.
— Можешь в очередь стать, если хочешь, — пробирается в сознание сквозь пелену воспоминаний.
Чимин мотает головой, окончательно возвращаясь в реальность и стискивая челюсти почти до скрипа зубов. Намджун стоит к Ын Ха слишком близко. Он медленно поднимает руку и проводит по чужой щеке, заставляя отодвинуться и поморщиться. Чимин вполне верит, что ей противно. Ему тоже противно на это смотреть. Конечно, ей, должно быть, в сто раз хуже, чем ему, но всё же.
— Очередь — на кассу, — шипит Чимин, сжимая свои ладони в кулаки. — А здесь нет никакой очерёдности. Блять, вы вообще конченные, что ли? — выплёвывает, слегка повышая голос. — Вы понимаете, что собираетесь сделать?
Они смотрят на него, как на больного.
— Мы понимаем, — ответил тот, что пониже ростом, с очень короткими волосами. — А ты мешаешь.
Намджун приподнимает Ын Ха с колен за подбородок, но не позволяет встать на ноги. Он тянется к её губам, слыша протестующее мычание, но не слушая его. Мерзко. Грязно. Его губы больно кусают, стараясь проникнуть глубже, туда, где всё выжжено уже до него. Туда, где Чимин оставил свои метки, как бы заявляя о своих правах на собственность.
Чимин дергается, но бессильно опускает руки, замечая, как парень отстраняется, проводя по её нижней губе большим пальцем и стирая маленькую капельку крови, выступившую от напора чужих желаний.
— Сделаешь мне приятно и больно не будет, — почти шёпотом, но Чимин тоже слышал, с трудом проталкивая ставший в горле ком дальше.
Ын Ха не хотела больно.
Чимин смотрел на неё расфокусированным взглядом. Он видел её припухшие после поцелуя губы, мягкие и манящие, которые сейчас молчали. Они всё время молчали, чёрт возьми! Чимин даже было подумал, что вполне можно оставить всё так, как есть, ведь она никак не сопротивляется, если бы не глаза, будто пеленой покрытые. Настолько безжизненные, что страшно становилось от этого.
Только сейчас, видя, как её взгляд упирается в Его фигуру, он понимал, что сам сделал из неё ту самую «глину», из которой Хосок собирался слепить нечто податливое. Это он сломал её так, что она перестала «держать форму». Это он заставил её бояться так, что молчать и давиться словами, потому что…
«Помолчи, пожалуйста…»
Вот она и молчит.
«И не рыпайся, иначе будет больно…»
И не рыпается. Потому что не хочет больно.
«Заткнись!
Иначе, блять, живой не выпущу…»
И она продолжает молчать. Потому что хочет жить. Даже так. Хоть это и сложно назвать жизнью, есть те, кто не переживут, если её не станет.
Чимин шумно вздыхает, полностью погружаясь в то дерьмо, которое сотворил сам. Этими руками. Этими самыми руками он сломал ей жизнь. Он смотрит на неё и понимает, что всё это время видел только то, что хотел видеть. Он не хотел замечать, что ей больно настолько, что, чудом, она встала с постели. Что ей было сложно врать родителям и брату о том, что всё хорошо, тяжело дыша и медленно сползая по стенке в ванной. Он не знал, как она молила всех богов, чтобы об этом позоре никто не узнал. Зато был уверен, что ни один бог не услышал её, доверяя судьбу бедной девочки Хосоку. Потому что видел, как тот одним кликом сделал то, что разбило бы все её надежды, узнай она об этом.
Ын Ха уперлась в грудь парню, попытавшемуся поцеловать её.
Следующий.
Порядок очереди никто не отменял.
Замкнутый круг.
Ловушка.
И до боли стиснутые зубы… скрипят.