Погибель на закате

Гастон, Марбэлия
29-е апреля, 521 год эры смешения

Маленькие крылья с отчаянной скоростью рассекали холодный воздух. Крошечное тельце колибри, помещающееся в ладошку ужасно мерзло в потоках ледяных северных ветров. У Элодии не было иного выбора, остановиться значило окоченеть от холода или впасть в оцепенение, вернуться обратно — подвести тех, кому она была многим обязана.

Ей удалось, наконец, заполучить то самое задание, которого Канаверо желала и она не смела, не могла упустить долгожданную возможность проявить себя. Пусть даже ей и открылась прискорбная истина — любой приказ был сопряжен с угрозой, которую любой солдат Картринского клана осознанно принимал. Ответственность за исход тяготила, но еще больше — осознание, что твоя жизнь висит на волоске. Даже несмотря на то, что Элодия выросла в этом жестоком мире, ей было невдомек сколь тяжела эта ноша. Пусть она была от него в разы дальше, чем, к примеру, двоюродная сестра. Однако все же Канаверо знала чем занимается семья ее отца, чем зарабатывает и заправляет, над какой кровавой империей жестокости властвует. Но представить себя в том же положении, что Ринда...? До сего момента это было невозможно.

Знание никогда не облегчало жизнь. И в данной ситуации Элодия полагалась лишь на свои силы. Хрупкий, не тренированный птичий облик, непригодный для субарктического климата, не выдерживал, как и его обладательница. Но, пожалуй, впервые, Канаверо была уверена в себе как никогда: быть может, ей придется худо, однако она сожмет волю в кулак и сделает все, что было в ее силах.

Не зря Ринда сомневалась стоит ли идти на подобный риск ради жалкого послания родным. Она давно раздумывала при каких обстоятельствах удастся его передать, но почему-то к помощи Флавио прибегать не хотела. Этим же утром, услышав из уст сестры тихие размышления вслух, Элодия вызвалась доставить его сама.

Как легко было бы просто воспользоваться телефоном по его прямому назначению, однако в целях безопасности на территории клана звонки у всей скромной делегации были ограниченны. Конечно же, отобрать способы элементарной связи было бы варварством, однако марбэлийцы приложили все усилия, чтобы связаться с Картринией, и уж тем более с кем-то из клана было практически невозможно. Насколько было известно Элодии блокировка накладывалась на их телефоны через вышки по довольно примитивному принципу, однако даже будь у них запасное средство связи, и даже сделай Ринда один единственный звонок домой — с помощью современных технологий, которыми располагали оба клана, телефонный звонок можно было бы с легкостью отследить. Прослушивать его было без надобности, один тот факт, что посланница Картринии предпринимала попытки сообщить какую-то информацию на родину свел бы на нет любое стремление идти на контакт и уж тем более составление мирного договора. Пусть оно и без того продвигалось до одурения медленно.

Впрочем, Элодия предполагала, что Ринда все равно была способна связаться с семьей и не только, за необходимостью. Ярким примером тому был звонок матери пару дней тому назад, или то, как спокойно она связывалась с мелким подручным ее отца, когда ей требовалось узнать какую-то информацию. Как? Оставалось загадкой, но полезных знакомств у ее сестры было в избытке.

Наверное, это можно было объяснить тем, что Фауста была на тот момент за границей, как и подручный отца,предположительно. К тому же, Элодии было известно, что вслед за событиями ее молодости, мать Ринды была, скорее всего, единственной в мире обладательницей так называемой «неприкосновенности» на территории обоих кланов. Якобы ее не могли обвинить в шпионаже, заявись она в Марбэлию, как и в Санвилью, но и на землях картринцев, пусть Фауста была не у дел, ей было позволено свободно путешествовать. Впрочем, последнее объяснялось властью ее супруга, и все же... Как это было возможно Элодия не знала, Ринда и Северин с ней этой историей тоже не делились, и это нисколько не помогало растущему недоверию.

После узнанного перед маскарадом Канаверо преисполнилась мыслей о том, что, возможно, и вовсе не знает кем является ее сестра. Что ею движет, какова ее истинная цель? Волнует ли ее на самом деле мирный договор, или все это лишь спектакль, который Ринда устроила с кем-то в сговоре, дабы добиться своего? За этим, несколько позже того, как Элодия самоотверженно предложила свою кандидатуру на роль почтальона и после того, как стремительно взмыла из окна уборной (дабы не выдать себя), ее посетила мрачная мысль. «А родным ли предназначалось на самом деле ее письмо?»

Элодии собственное подозрение было не по душе по двум простым причинам. Во-первых, ей было очень больно осознавать, что Ринда действительно может сомневаться в ее надежности и не сказать ей правды, хотя кроме глупых домыслов у нее не было оснований такое предполагать. Во-вторых, столь же горько было думать о том, что она рискует жизнью не пойми зачем. По собственной инициативе, да, и все же. Суждение, рожденное раскрытой правдой, хотя казалось бы — ее сестра сама приняла решение ей все рассказать, терзало разум похлеще холодного ветра, который пронизывал Элодию до костей. Но от него ей было не улизнуть.

Ей приходилось петлять между деревьями в попытке укрыться от его холодных порывов, ведь на высоте ее ждала верная смерть от переохлаждения. Было по настоящему страшно от осознания, что если уже сейчас ей настолько сложно лететь и удерживать в маленьком клюве крошечную записку, то вечером, когда настанет час возвращаться в отель и температура упадет, будет только хуже. И это притом, что нынешний день был отмечен в прогнозе погоды как теплый!

Вскоре за очередной сосной мелькнула дорога и Элодия вовремя увернулась, чтобы не попасть под машину, ведь летела совсем близко к земле, пусть это и было опасно. Хотелось иметь возможность немедленно принять человеческий облик, если ее заметят. Колибри в субарктическом климате наверняка встречались с мизерной вероятностью и, помимо простой предосторожности от нападения естественных хищников, Канаверо не хотелось стать звездой новостной сети, если кто-то умудрится снять ее полет на камеру.

Успев проклясть свой птичий и на редкую злобную удачу, экзотический род, Элодия полетела вдоль дороги, пока не набралась смелости и не взлетела достаточно высоко, чтобы пролететь над ней. Кто-то любопытный и невнимательный в качестве водителя, либо же пассажир, наблюдающий за окрестностями из окна наверняка мог ее заметить, однако ее это уже не волновало. Если ей встретилась столь оживленная магистраль, то это значило, что город совсем близко, а в таком случае ее мучения скоро окончатся.

Мороз неумолимо пробирался под маховые перья, заставляя маленькое сердце замирать. Она не могла достоверно почувствовать это, ведь в птичьем облике сердцебиение превышало пятьсот ударов в минуту, и все же то, как сильно ее клонило в сон было очень плохим признаком. Элодия достаточно изучила собственную природу, чтобы знать, что если не согреется в ближайшее время, то впадет в так называемый «анабиоз» и тогда ее трудно будет отличить от трупа. Такова была природа колибри, которые по ночам, стоило только солнцу перестать греть землю, засыпали и их тело теряло часть своих признаков жизни: дыхание замедлялось вслед за биением сердца, а температура тела падала до немыслимо маленьких цифр.

В данный момент Элодии было совсем некстати падать замертво, поэтому она встрепенулась и с еще большим рвением упорхнула вперёд.

Теплые лучи света золотили растаявший снег вокруг, а острые еловые ветви нависали над землей, устрашающе, если бы не искрились на свету благодаря инею.

Элодия, к своему великому сожалению, едва обращала внимание на красоты, ради просмотра которых ранее использовала свой птичий облик. По большому счету вне жаркого климата или хотя бы теплых берегов Санвильи, и удовольствия от свободного полета ее способность была... бесполезна. Учитывая то, что Канаверо не шибко хотела становиться шпионкой, что неминуемо сломало бы ее тонкую натуру.

Однако в число ее уникальных способностей, коими по-детски сильно восхищался ее отец входила возможность видеть бо́льший спектр цветов, чем позволяло зрение человека или даже наяда.

Ей хотелось думать, что именно поэтому, обращаясь в птицу настолько часто, насколько позволял резервуар магических сил в крови, она с детства обладала необычным взглядом на мир. Там, где люди видели морскую гладь, Элодия видела преломление света и лазурь, сравнимую лишь с гладкой бирюзой, видела глубину жизни на дне и отражение кристально чистого неба. Причем наблюдала не беспристрастно, с простым интересом, а с истинным осознанием того, какой чести удостоилась природой: с благодарностью узреть тот ее сокровенный замысел во всех его красках, без скрытых тонкостей и хитростей.

Через считанные секунды полета город показался за верхушками деревьев и Элодия едва не перестала махать крыльями от облегчения, закрывшего ее теплой волной. Она не ошиблась, как и в том, что ее время было на исходе. Дыхание само собой замедлялось и в конце концов ей пришлось подлететь ближе к земле, перед этим запомнив предстоящий путь, чтобы ступить на снег уже в человеческом облике.

Мир уменьшился, когда же для колибри даже с высоты полета был огромен. Значительно потускнев, он заставил Канаверо погруснеть. Не будь в бытии человеком больше преимуществ и эмоций, чем в дикой жизни, она бы навсегда осталась птицей.

Перья в долю секунды исчезли под кожей, словно втянулись в нее и Элодия почувствовала знакомое покалывание, когда покачиваясь, сделала шаг вперёд. Следом вытащила изо рта сложенную втрое записку, которая была зажата у нее в зубах и спрятала в декольте для надёжности. Она давно так долго не летела, к тому же в таких экстремальных условиях, поэтому было непривычно и Элодия потратила несколько минут на небольшую разминку затекших мышц, прежде чем побрести вперёд.

От холода ее, теперь, укрывал облегающий темно-фиолетовый костюм с длинными рукавами и полоской ткани на горле, напоминающий одежду для байкеров из-за того, как плотно он прилегал к телу. Однако сделан он был не из кожи. Вернее, из кожи, однако с уникальным химическим составом, включающим в себя биологический материал самого носителя. Проще говоря, это был костюм для полетов, который благодаря развитию науки не спадал и не рвался, когда его обладатель обращался в птицу. Более того, он действовал как дополнительная защита от внешних опасностей и чувствовался как вторая кожа: не стеснял движений и даже регулировал температуру тела. Обувь же пряталась в так называемых «карманах», которые гарантировали ее удержание на месте тем, что застегивались. Элодии они напоминали бахилы, только в отличии от них, карманы уже были частью костюма, застегивались на тонкую змейку со стороны подошвы и отворачивались до лодыжек, как штаны, стоило носителю принять человеческий облик.

Конечно же, такой предмет гардероба был роскошью и ее родители даже с учетом их достатка не могли себе подобное позволить. Даже мать Элодии, Ариэнна, будучи некогда частью разношерстной птичьей семьи и зная, что дочь наверняка унаследует ее дар, не могла обеспечить ей все нужды. Костюм же был подарком ее бабки. Женщина весьма и весьма своенравная, экстравагантная и на пару с быстро сменяющими друг друга, любовниками, наркозависимая. Правда, в кругах санвалийской аристократии наркотики называлисьпрелестьюи состояли из куда более натуральных ингредиентов, но определенно все еще вызывали привыкание.

На протяжении всей жизни Элодию ограждали от ее влияния. Ариэнна не раз вступала в ссоры со своей матерью из-за того, что та порывалась связаться с внучкой, посылая подарки и письма на все праздники, ведь считала, что собственной дочери будет лучше расти вдали от избалованной семейки.

Конечно же, в период подросткового бунта, Элодия порывалась сбежать из дома, чтобы навестить загадочную родственницу, однако в тот же вечер, как эта мысль вообще промелькнула у нее в голове, мать пришла с работы с посылкой. Первой, которой она действительно позволила попасть в руки адресата, не ограждая свою дочь от ее же тени. Тогда Ариэнна выглядела подавленной, как позже выяснилось — ей самой пришлось взглянуть в лицо своим страхам. Тогда же мать и рассказала ей как же решилась на побег не столько от семьи, сколько ради пути к мечте и любви. В свои двадцать, находясь в золотой клетке, она не могла ступить и шагу от матери, а та в тайне планировала ее женитьбу с ее же двоюродным братом. По словам Ариэнны, она не сумела с этим смириться и по счастливой случайности, встретив ее отца, оставила прежнюю жизнь позади.

После рассказа матери Элодия начала испытывать стойкую неприязнь к бабушке. Любое желание познакомиться с остальными членами печально известной семьи Канаверо тоже как рукой сняло.

Раздумывая над судьбой матери и их определенного счастливого брака с Арманом, она улыбнулась. Хотелось позвонить им, хотя мать наверняка в такое время ещё спала, с учетом разницы во времени. А вот отец уже мог бодрствовать, ведь никогда не пропускал новостную утреннюю программу, перед тем как приготовить завтрак и уйти на работу.

Губы Элодии растянулись шире при воспоминание о том, как Арман всегда поочередно целовал их на прощание. Маму — крепко в губы, а дочь — нежно в нос. Приговаривая, что они это самое дорогое, что у него есть — две его любимые женщины. И неважно, что было за утро, сколько лет было Элодии (подростком она мнила себя слишком взрослой для поцелуев в нос), и в каком настроении была Ариэнна. Она могла ругаться на него из-за не отремонтированного крана в ванной, хотя никогда не повышала голос, а он все равно смотрел на нее, как на сокровище.

Определенно Элодия часто задавалась вопросом отчего же, несмотря на столь хороший пример искренней любви, ей в жизни все еще не встретился достойный человек. К слову об этом. Она успела решить, что их отношения с Флавио по умолчанию завершились, пусть ее парень еще об этом не знал. Канаверо смутно помнила прошлый вечер, ведь вновь перебрала с алкоголем, но отчетливо помнила как испугалась, когда он попытался заговорить с ней... В ее представлении страху не было места в отношения. Будь то страх разоблачения, предательства, или боязнь вновь быть в клетке удушающей хваткиегорук. Он разрушал все, к чему ему позволяли дотянуться не контролируемые человеческие эмоции. Элодия предпочитала думать, что вполне себе имеет контроль над собой, однако бесстрашной не является, а посему стоит оградить себя от того, кто вообще вызывает у нее этот страх.

А еще там был кто-то, кто помешал им переговорить... Кажется, это был мужчина... И он... унес ее из главного зала...? Она ведь очнулась где-то на пол пути между зоной ресторана и своим номером, словно побывала... на кухне?

«Воспаление хитрости, или паранойя.»— подытожила Элодия, однако отчетливо помнила чью-то щетину, которая царапала ее щеку и чей-то низкий голос над ухом. Так же отчетливо, как и блеск металлических поверхностей и вкус клубничного пюре на языке.

В очередной раз заверив себя, что на этой ноте обязана бросить пить, потому что провалы в памяти это уже не шутка, она перешагнула через сугроб и поднырнула под широкую еловую ветку. Слуха коснулся гул дороги и железнодорожных путей.

Элодия ускорилась, ориентируясь по характерным гудкам и вскоре вышла к проезжей части. Однако на этот раз асфальт окружал не дикий лес, а частный сектор. Гастон, известный как совсем небольшой городок поблизости горного курорта, даже имел маленький аэропорт, но жителей насчитывал всего около пятидесяти тысяч.

Канаверо надеялась, что это поможет ей очень быстро сориентироваться, и не ошиблась. После непродолжительного занятия автостопом, Элодия сумела поймать попутку. Женщина за рулём окинула ее очень странным взглядом, однако, судя по всему, предположила худшее, что могло произойти с одинокой не местной девушкой. Она же, на вопросы о том, что с ней случилось, отрицать ничего не стала и лишь сказала куда ей требуется попасть — в центр Гастона.

У нее с собой было несколько купюр, поэтому стоило женщине остановить машину, Элодия с сильным акцентом поблагодарила ее и вручила ей скромную плату. Судя по детскому креслу на заднем сидении и достаточно неприглядному авто совсем не дорогой марки, эти деньги попутчице были нужнее.

Не оглядываясь, даже когда женщина ее окликнула, Элодия направилась куда глаза глядят. Затеряться среди толпы было несложно, и она нырнула в поток людей, переходящих дорогу.

Центр города не отличался обилием достопримечательностей, хотя Канаверо пришла смотреть вовсе не на них. Наоборот, главная площадь была безлюдна и окружена парочкой ресторанов, в которых этим поздним утром не было большого количества посетителей.

Ее внимание привлекли вывески, гласящие где и как можно хорошо поесть, а где выпить. Элодия искала бар под названием «У Хэдвиг», хотя чтение на марбэлийском давалось ей с большим трудом. Благодаря Ринде, она обогатила словарный запас и выучила несколько времен в грамматике, однако до свободного владения языком было ещё далеко.

На самом деле, ради Рин, Элодия ещё в университете взяла в качестве иностранного языка для изучения марбэлийский. Так что ей не пришлось учить его с нуля, когда выяснилось, что они отправятся на переговоры в северный клан.

Так и не найдя ничего, что бы указало ей направление, Элодия решилась спросить дорогу у прохожего. Она удивительно часто оказывалась в подобных ситуациях, поэтому ее не терзал стыд или смущение, и в этом было ее главное преимущество — доброжелательная улыбка, вежливость и искренняя благодарность. Умение верно использовать природный шарм еще ни разу не подводило, а учтивость помогала выпутываться из большинства передряг.

Вскоре ее расспросы увенчались успехом и Элодии удалось узнать где находится заветный бар, где должна была состояться встреча с человеком, который сможет тайно передать послание. Это не внушало ей доверия, однако Ринда заверила ее, что «У Хэдвиг» ее встретит надежный человек.

Узкие улочки, выложенные темно-серой брусчаткой уходили все дальше от центра и Элодия три раза сворачивала направо, по указанию того самого прохожего, чья улыбка показалась ей чересчур сальной. Впрочем, делать было нечего и она доверилась его словам. К счастью, неприятный незнакомец не обманул и дальше по улице Канаверо заприметила темную вывеску искомого бара. Едва-зеленые, буквы на ней не горели, а витрина была завещана шторами. Очевидно, «У Хэдвиг» не работал в дневное время суток. Но и Элодия пожаловала сюда не напиваться, а потому уверенно постучала в закрытую дверь кулаком, предварительно оглянувшись по сторонам.

Улица была совершенно пуста, что не вызывало у Канаверо радости. Казалось, вот-вот, и кто-то выскочит из темной подворотни. Даже солнце, до этого ласкающее ее лицо лучами, трусливо спряталось за облака.

Когда Элодии начало казаться, что никто уже не откроет, дверь бара отворилась и из проема на нее подозрительно зыркнула не молодая с виду женщина. Наядка, судя по заостренным ушам, однако с изобилием морщин на лбу и щеках. Ее глаза, частично скрытые зелёными солнцезащитными очками, будто бы смотрели сквозь нее, и были удивительно белоснежными, в то время как зрачки поблескивали серебристой окантовкой.

— Здравствуйте, у меня встреча в этом баре. — попыталась уверенно заявить Элодия, однако то, как она заламывала руки до хруста наверняка выдало ее волнение.

Женщина не переменилась в лице, однако едва заметно смягчилась. Хватка ее пальцев на двери ослабилась, и через секунду жест ее руки уже приглашал Элодию пройти внутрь.

— Никогда не встречала птичек, хотя живу на этом свете уже достаточно долго. — То, как по хозяйски она зашла за барную стойку и принялась наливать что-то из термоса в стакан, подсказало Канаверо, что вероятнее всего перед ней сама Хэдвиг. К тому же, Ринда говорила что-то про то, что хозяйка бара подскажет ей что делать.

Однако Элодия думала сейчас вовсе не об этом, и вместо того, чтобы пройти в зал, застыла у входа. «Как, черт побери эту женщину, ей удалось понять, что я являюсь оборотнем?»

— Не бойся, красавица, у меня нет причин раскрывать твой секрет. — Женщина обернулась к ней и коротко махнула на барный стул, едва не столкнув стоящий рядом с ней стакан. Ястреб, вытатуированный на коже ее правой руки устрашающе воззрился на гостью, но лишь на миг. — Лучше сядь и согрейся. Лететь ведь было холодно, я права?

Подобная эмпатия тут же подкупила Элодию и та, конечно, не полностью избавившись от сомнений, все же последовала приглашению.

Стакан, который наполнила Хэдвиг, едва не расплескавшись, очутился перед Канаверо и та неуверенно поднесла его ко рту. В нос ударил аромат спиртного, а точнее горячего вина с корицей — глинтвейна.

— Спасибо,... госпожа Хэдвиг, верно? — уточнила Элодия и несмотря на то, что пить не собиралась, все же обхватила стакан руками. Его тепло приятно согревала, а исходящий от него пар успокаивал. — Как вы поняли?

— Да. — утвердительно кивнув, Хэдвиг принялась натирать близстоящий бокал, хотя тот уже и так сверкал в свете приглушенных ламп над барной стойкой. Тряхнув короткими черными волосами, она усмехнулась. — Я, может и не зрячая, но не слепая. Научилась видеть по-другому, чувствовать. У тебя светлая энергетика, поэтому и красавица.

Элодия не смутилась, но уже хотела было задать новый вопрос, когда вспомнила об истинной цели своего прихода. Несмотря на уютную атмосферу бара, Хэдвиг все так же буравила ее невидящим взглядом сквозь мутные линзы очков и это не прельщало оставаться дольше, чем было необходимо.

— Мне нужно передать посла... — начала она, но хозяйка бара с громким стуком поставила перед собой бокал. Ее эмоций Канаверо не понимала, но отчётливо уловила возникшее напряжение.

— Ты хорошо усвоила урок не принимать подарков от незнакомцев. — пробасила Хэдвиг, резко выхватив у нее стакан и залпом его осушила. Элодия едва успела убрать руки, недоумевая такому поведению. — Прости, красавица, но ты не похожа на тех, кого обычно ко мне присылают. Мне требовалось убедиться, но ты не купилась.

Улыбка, расплавшаяся на лице хозяйки бара подсказала Канаверо, что в стакане был далеко не только глинтвейн. На какую-то секунду, маленький голос в ее голове зашептал:«Надо было выпить.» Однако трезвая сторона, которая изначально почувствовала подвох, загордилась верным решением интуиции.

— Ты говорила что-то о послании... Продолжай. — Хэдвиг вымыла в раковине позади себя опустошенный бокал и принялась его вытирать. На этот раз скрип полотенца при соприкосновении со стеклом не вызывал у Элодии ничего, кроме раздражения.

— А как мне убедиться ввашейнадежности? — тщательно скрывая возникшую неприязнь, она, тем не менее, не могла спрятать твердость в голосе. Ее терпению был предел. И, несмотря на то, что Канаверо часто производила впечатление наивной, безрассудной девчушки, которая быстро прощает и забывает былые обиды, случались ситуации, когда она могла больно клююнуть, не используя при этом птичий облик.

Хэдвиг рассмеялась ее вопросу, но потешаться не стала. Вместо этого ее белесый взгляд вновь безошибочно нашел ее и она вымолвила уже гораздо более серьезно:

— За поворотом найдешь таксофон. Позвони по номеру, нацарапанному под телефоном. Да, прямо под таксофоном. Назови свое местоположение и кодовое имя получателя, а также отправителя, если это не написано в записке. Ах да, ее саму брось вместе с монетой в автомат. — Хозяйка бара вздохнула, закончив инструктаж и добавила. — К сожалению, это все. Сохранность, а вернее неприкосновенность послания не гарантирую, но прослежу, чтобы тот, кто заберёт его был по меньшей мере толковым. А толковый совать свой нос в чужую переписку не станет.

— Как долго оно будет... доставляться? — стараясь не упустить ни единой детали из-за витиеватости марбэлийсконо языка, Элодия старалась запомнить все, сказанное Хэдвиг.

— Точно сказать не могу. Но, в качестве комплимента от заведения, постараюсь продвинуть его в очереди. — Хозяйка бара игриво ей подмигнула, на что Канаверо не знала как реагировать и когда Элодия спешно попрощалась с ней, та уже тише добавила скорее себе, чем ей. — Этот мир съест тебя живьем, красавица.

Названная красавицей решила никак не отвечать Хэдвиг и шмыгнув носом, покинула бар. Дверь захлопнулась за ней и Элодия с облегчением выдохнула, прошептав себе под нос:

— Лучше смотри как бы он тебя ещё чего-нибудь не лишил.

Не то предостережение, не то утверждение, хотя Канаверо не спрашивала ни о том, ни о другом, подействовало угнетающе. Элодия заторопилась вниз по улице, где ей сразу бросился в глаза таксофон. Часть нее даже позволила себе удивление, потому что телефонные автоматы многие считали пережитком прошлого. Неужели этот до сих пор не убрали, потому что он служил способом связи для картринцев? «А только ли для картринцев?» — задалась она вопросом, однако это звучало бессмысленно. Даже те, кто пытались усидеть на двух стульях вряд-ли бы рискнули бы настолько, чтобы оказывать услугу членам обоих кланов. Скорее следовало задуматься почему на этот давно устаревший экземпляр никто из марбэлийцев до сих пор не обратил внимания.

Здешний район, судя по всему, был или спальным, или богатейским, потому что на улице было ни души. И учитывая ухоженность окрестностей, озелененные островки на тротуарах, догадка была явно не далека от правды.

Очевидно, по этой причине никто, кроме одинокой старушки и молодой женщины с коляской не встретился Элодии, пока она следовала инструкциям Хэдвиг. На случай если здесь были камеры, чтобы не показаться странной, она разыграла спектакль, словно роняет монету на землю. А затем ненароком заглянула под автомат.

«Слава звёздам.» — с облегчением подумала Элодия, когда увидела нацарапанный на металле, заветный номер. Его оказалось нетрудно запомнить, ведь цифры чередовались в простой комбинации.

Далее дело оставалось за малым. Она позвонила по указанному номеру, к слову, все же картринскому, что отметало сомнения о том, что таксофон мог служить и полновластным марбэлийцам. Через считанные секунды, сразу после первого гудка, трубку сняли. По ту сторону послышался механический голос, задающий вопросы, на которые Элодия заранее подготовила ответы.

— Отправитель.

— Алая роза. — Для обычного человека прозвучало бы смешно и бессмысленно, однако кодовое имя Ринды, известное лишь ближнему кругу главы клана и нескольким доверенным лицам как раз на такие случаи, внушало страх. Всем солдатам было известно — чем ярче или темнее оттенок красного, а ведь именно такого цвета было знамя Картринии, тем выше по статусу был человек.

Насыщенные оттенки, отданные Кругу Надзирателей, говорили о возрасте носителя кодового имени и зачастую даже о местонахождении — каждой области, а всего их было тридцать одна, в свое время достался особый медальон. Впоследствии, учитывая, что значимые посты в клане передавались наследникам или доверенным лицам, этот медальон переходил из рук в руки из поколения в поколение. Таким образом, у каждого Надзирателя был предмет, утверждающий данную ему, самой Ророй Обьеденительницей, неоспоримую власть.

Надзирателем столицы, Дорана, был ее племянник, Андрэ. Вторая по значимости фигура в клане, как и весь род Кальдерра, он был самым представительным после Роры. Соответственно и кодовые имена их семьи отражали истинную суть красного цвета, всю его яркость и силу.

Когда-то, отец уже рассказывал Элодии все тонкости, пусть без особого желания. Однако сейчас она все равно пребывала в замешательстве. Ни разу за весь период ее нахождения в Картринии, рядом с семьей правой руки и Риндой, Канаверо не слышала кодового имени состоящего из одного слова.

— Получатель.

— Кармин. — Самый, что ни на есть красный — краситель, добываемый в природе. У Элодии была догадка что это может означать, но она боялась об этом даже думать.

— Ваше положение.

— Гастон, Марбэлия.

На том конце вновь прозвучали гудки, и уже через минуту послышалось:

— Ваш запрос принят. Благодарим, что выбрали нас для передачи вашего послания. Сделаем все возможное, чтобы оно было доставлено в кратчайшии сроки. — Женский голос, возникший по ту сторону провода, прерывался не то из-за плохой связи, не то из-за волнения. Возможно, девушка посчитала, что с ней беседует сама Алая Роза, то бишь Ринда, однако после столь сумбурного и откровенно заискивающего ответа, Элодия практически не имела сомнений. Рин не была известной фигурой, дело было в Кармине. Кто этот человек? Действительно ли Андрэ? — Я могу помочь чем-то еще?

— Нет. — В силу раздражающего неведения Канаверо помрачнела до того быстро, что даже не попрощалась. Да и к чему была эта вежливость. Требовалось поскорее уносить отсюда ноги и лететь в отель, пока ее не хватились. К тому же, подозрения подозрениями, но Элодия не спешила отказываться от самого элементарного варианта получить ответы — задать вопрос сестре. В конце концов, Канаверо никогда не позволяла себе давить на Ринду, даже в том, чтобы дать волю своему, порой, бестактному, любопыству, соответственно сейчас, когда сестра, наконец, начала открываться ей... Возможно, это и был момент, когда Элодия могла поинтересоваться тем, что ее взволновало. Она заслуживала этого откровения. После сегодняшнего дня — тем более, в придачу к тому, что он сам уже был хорошим поводом хорошенько накуриться.

Однако у судьбы были другие планы. Стоило ей спуститься еще ниже по улице, из-за угла вынырнула неприметная тень и к ее виску оказалось приставлено холодное дуло пистолета.

***

Скука для него была редким явлением, однако когда она все же его настигала, для этого требовались веские причины. Например целую неделю сидеть без дела в доме в каких-то дебрях. Ладно, не все было так плохо, ведь Дарио выезжал из него практически каждый день и прохлаждался в отеле, а также время от времени мозолил глаза Каэтану. И все же, это отвлекало от настоящих проблем совсем не надолго.

Одна из таких сейчас пучила на него глаза, хотя Конте не мог утверждать не было ли это недостатком внешности от рождения. Вторая же запутывала волосы, когда он привычно проводил по ним рукой — на внутренней стороне ладони теперь сверкали уродливые медицинские скобы. Чертовы ублюдки! Те, кому взбрело в голову перемолоть его рабочую руку в фарш и, к тому же, скрыться в неизвестном направлении. Кроме их санвилийского акцента и некоторой причастности к картринцам из-за Ринды, Дарио не мог себе даже представить где искать этих подонков.

Из мира жестоких грез ему было суждено вернуться быстро. Проблема номер один, а вернее посыльный, отправленный к нему из Санвильи, прокашлялся, не отвлекаясь от россказней о том, как провел прошедший месяц в Картринии. Дарио не вовремя решил начать прокручивать у себя в голове воспоминания о вчерашнем вечере, и в итоге, конечно же, вновь разозлившись на себя самого, бесцеремонно прервал мужчину:

— Так какой херней ты страдал? Уже как с неделю договаривались пересечься. — грубо поинтересовался он, скрипя зубами.

— Ну не бухти. Я не виноват. Эта су... — К сожалению, Бат был не настолько глуп и различил в настроении Дарио не маленькую раздражительность, более того он достаточно быстро понял, что это не сулило ему ничего хорошего. Поэтому замолчал и продолжать не стал.

— Исполнитель в Картринии доставил проблем, а? — Конте позабавила такая реакция, хотя он и сам сейчас не посоветовал бы действовать ему на нервы. Даже тот факт, что он избавился от того парня, Флавио и еще тепленьким передал его в руки Искара, уже перестал приносить удовольствие. Это не затмило тот факт, что Элодия, вероятно, считает его придурком или кем похуже. Почему-то как раз таки это было довольно трудно выкинуть из головы.

— Даже не спрашивай. — Бат махнул рукой с кривыми пальцами, ведь их ему постоянно ломали из-за карточных долгов, однако продолжил, потому что русло, в которое ушла тема этого разговора, было весьма занятным. Ради этого эта встреча на самом деле и была организована. — Сплошная морока. Хозяйка уже думает не внедрить ли в дело нового. Иначе с Картринией дело затянется надолго. В отличии от Марбэлии. Даже я не ожидал, что Каэтан справится так быстро. Хотя... это ведь не всецело его заслуга. Однако моей госпоже нужны доказательства. Желательно подтверждение того, что мирный договор не будет заключен. Ни при каких обстоятельствах.

— Подожди ка... Какая еще хозяйка? — выгнув брови, Дарио сложил руки на груди. Не скрывая своей настороженности, он начал рассуждать вслух, потому что не быть о чем-то в курсе для него было редкостью. — Насколько мне известно, а я достаточно посвящен, чтобы беседовать с тобой, вместо самого господина Гадо, у него договоренности схозяиномКарназзо, раз уж на то пошло.

— Передел, смена власти... Что поделаешь. Не нашего ума дело. — Бат развел руками, словно был не при делах, но доля правды в его словах все же была. Новости и слухи расходились быстро, однако все решалось наверху. Там, куда у таких людей, как Дарио и Бат не было доступа, если, конечно, не водить дружбу с такими личностями, как Каэтан например. К сожалению, в этот раз даже его предприимчивость и умение смотреть в будущее не помогли предсказать развитие событий на территории их союзников.

— Ну как величать то ее ты знаешь? — нахмурился Дарио, потому что неосведомленность как его, так и Каэтана, его нешуточно обеспокоила. Они долгие годы готовились к заключению союза с Карназзо и Конте сам лично месяцами разыскивал на того неприличное количество компромата: от свидетелей преступлений, до тайн личного характера, которые было принято прятать даже от глаз их жестокого общества. Неужели вся проделанная работа была насмарку? — В прошлый раз, как ты помнишь, ты очень удачно посидел в казино на те деньги, что я заплатил тебе за раскрытие парочки секретов.

— Ага, просадил все до копейки... Зато какой вечер был. — Бат мечтательно вздохнул, но отчего-то тотчас же посуровел.

— Вот-вот. Ну так что? — В одном Дарио мог признаться себе наверняка — иногда он очень завидовал способности Каэтана быть самым лицемерным сукиным сыном на планете. И ведь люди ему верили! Когда же Конте выдавил из себя милую улыбку, Бат сделал едва заметный шаг назад и оглянулся, словно действительно испугался его.«Потрясающе.»

— Ты меня знаешь, я бы сказал, но в этот раз... Мне самому пока ничего не ясно. — промямлил он, нервно притопывая ногой. Бат не был самым надежным источником информаций, столь же искушенный в происках, но сейчас его нервный тик передавался и Дарио. — К тому же, она подчищает за своим предшественником... и устраняет всех неугодных. Уж прости, я не хочу попасть под горячую руку.

— Не прибедняйся. В отличии от безмозглых головорезов и шлюх Карназзо, ты приносишь пользу. — не убежденный мнимой, а сказать на чистоту, трусливой правдой Бата, Конте закатил глаза. Однако скоро стало ясно, что посыльный тверд в своем намерении держать особо длинный язык за зубами и Дарио сдался. — По крайней мере, сообщи ей при возможности, что Каэтан имеет желание установить контакт без посредников.

— Сделаю.

— Карназзо то вообще жив? — Напрямую Дарио контактировал с ним лишь раз, когда Советники ополчились против картринцев из-за какой-то кровавой бойни на границе. В то время им пришлось залечь на дно, поки они пытались как можно быстрее оправиться от последствий очередной стычки. Каэтану тогда было тоже приказано не высовываться без необходимости, поэтому лично приехать в Санвилью для встречи с главарем оппозиции он не мог и послал Дарио. Хорошего впечатления Карназзо не произвел, но и последней мразью не был — по меркам Конте, конечно, а у него стандарты были несколько снижены. Впрочем, ему не было особого дела до этого мужчины, если он не мог помочь им в достижении их целей.

— Не уверен. Хозяйка вроде как вытягивает из него все полезное и дала шанс «оправдать свое существование». Может, уже закончила, и в итоге он ее ожиданий не оправдал. — Бат пожал плечами и Дарио удивился его равнодушию. Конечно, далеко не каждый человек, нанятый для грязной работы, станет переживать о своем начальстве, но все же, учитывая обстоятельства, Конте ожидал большего волнения. Новоиспеченная хозяйка была очень продумана, если уже успела промыть ему мозги во избежание утечки информации.

— Откуда ты такое выяснил? — Дарио нахмурился, потому что длянеосведомленного, такие подробности звучали как минимум странно.

— От знакомых. Большего сказать не могу. — переминаясь с ноги на ногу, сказал Бат и Конте разочарованно вздохнул. Какие золотые горы наобещала ему хозяйка, чтобы превзойти возможность получить награду за рассказ уже сейчас?

— Что ж, и на том спасибо. — Дарио вздохнул, пожимая потную руку Бата и уже был развернуться к выходу из переулка, когда он удивленно воскликнул:

— Ты?! Что ты здесь забыла?!

Обернувшись на незваную гостью, Конте обнаружил запыхавшуюся Элодию, которая обескуражено рассматривала их и прижимая руку к груди, пыталась отдышаться. Ее рыжие кудри торчали во все стороны, словно кто-то взлохматил их, а на щеке краснел след пощечины. Взгляд широко распахнутых фиолетовых глаз был направлен на него, однако вместо страха в нем была отчаянная надежда.

«Что произошло? Как она здесь оказалась здесь? Следила за мной?» — Предположения и домыслы плодились и плодились, но сейчас было не время и не место ее допрашивать. Учитывая еще и то, как Элодия судорожно оглядывалась.

В суматохе Дарио не обратил внимания, что первой его мыслью была не тревога о конфиденциальности состоявшегося разговора, а о ее состоянии. Впрочем, его дальнейшие действия подтверждали, что из-за этой девушки он оказался по уши в дерьме.

— Черт подери! — вновь загорланил Бат, когда вслед за Элодией, из-за угла выскочили пара крепко сложенных мужчин в темной одежде. Оружие в их руках отметало возможность мирно договориться и разойтись. К тому же, стоило Дарио заметить как они злобно смотрели на Канаверо, он понял, что так просто не позволит им отсюда уйти.

При их появлении, Элодия в страхе отшатнулась, прижавшись спиной к кирпичной стене дома. Она была окружена, но почему-то все же отступала в его сторону. Если бы не напряженная тишина и риск получить пулю в голову, Дарио бы напрямую задал ей вопрос«Кому ты доверишься?»

— Отдайте нам девчонку и никто не пострадает. — заверил мужчина, чья смуглая бронзовая кожа намекала на санвилийское происхождение. Что им от нее понадобилось? «Давние недоброжелатели? Приспешники оппозиции?» — Нам не нужны проблемы.

— Как и нам. — хладнокровно вымолвил Дарио, в миг принимая судьбоносное решение. Маска равнодушия и отсутствие эмоций в голосе заставили Элодию шокировано обернуться на него. Ужас, исказивший ее лицо подтверждал правдоподобность его игры. Бат же рядом с ним отрывисто закивал, что было не удивительно. — Позвольте прояснить с ней лишь один момент. — озвучил Конте просьбу, приближаясь к дрожащей Элодии. Мужчины, очевидно, поверив ему, препятствовать не стали.

Смотреть ей в глаза и видеть в них животных страх почему-то было мучительно, словно кто-то вырывал у него сердце из груди голыми руками. Дарио сжал челюсти, чтобы удержать спокойное выражение лица. Оказавшись от нее на расстоянии вытянутой руки, он заговорил:

— Какова бы ни была твоя дальнейшая участь, если ты все же услыхала что-то, что слышать не должна была — забудь это. — Угроза, разрезающая плоть, не хуже стали, пронзила воздух. Элодия сжалась еще сильнее, на ее глазах выступили слезы, которые она упрямо сморгнула. Безысходная ярость и разочарование наполнили ее взгляд, обжигая Дарио больнее, чем раскаленное клеймо, которым его однажды пытали.

Вряд-ли кто-то, кроме Бата, который, впрочем тоже был слишком напуган, чтобы присматриваться к его рукам, заметил, что Дарио достал из кармана куртки нож. Складной, охотничий, он был достаточно крупным и острым для самозащиты.

— Поняла меня? — схватив ее за руку, он грозно взглянул на нее. Следом приблизился едва ли не вплотную и зашептал на ухо, стараясь не отвлекаться на сладкий аромат, исходящий от ее волос. Элодия попыталась вырваться, но заслышав его шепот, замерла. — Тише. Беги, как только я нападу. — Все еще крепко держа ее за руку, он как можно более плавно и незаметно вложил в ее ладонь нож и успокаивающе погладил большим пальцем кожу ее запястья. Под подушечкой бешено бился пульс, словно запертая в клетке птица.

Грубо тряхнув ее, хотя движение далось ему с трудом, Дарио потащил ее за собой. Элодия предприняла попытки вырваться, но успехом они не должны были увенчаться, поэтому вгрызаться зубами в его руку она не стала — хотя Конте знал, она могла. С голыми кулаками идти на вооруженных мужчин было глупо, поэтому он пошел на хитрость. Когда дистанция между ними была достаточной для внезапного удара, он резко толкнул Элодию в руки меньшего из двух мужчин.

Рефлекторно стараясь удержать ее от падения, он отвлекся и Дарио, не теряя ни секунды времени, бросился на второго. Он не ожидал подвоха, поэтому Конте удалось выбить пистолет у него из рук. Завязалась драка, но краем глаза он удостоверился, что Элодия сумела использовать нож по назначению и с размаху резанув одного из мужчин по груди, она помчалась по улице.

Дарио отвлекся на нее и заплатил за свою ошибку. Тяжелый удар противника пришелся на его челюсть и во рту тут же возник неприятный металлический привкус. Превосходя из без того рослого Конте по росту и телосложению, мужчина умудрился дважды дать ему под дых, прежде чем Дарио вновь возобладал контролем над ситуацией.

Его самообладание нарушил выстрел, раздавшийся рядом. Испугавшись от мысли, что Элодия могла не успеть отбежать достаточно далеко, он обернулся. Но пострадавшим оказалась не она, а Бат. Его труп с простреленной головой лежал там, где он секунду назад жался к стене. «Черт, сотрудничество с оппозицией накрылось медным тазом.»— подумал Дарио и в ту же минуту его ударили в спину.

К сожалению, он не учел, что второй нападающий очнется настолько быстро. Оказавшись в тисках его крепких рук, лишенный дыхания, Конте пытался отбиться, но получая удары под ребра, один за другим от первого противника, у него не было шансов.

В его прошлом было достаточно подобных ситуаций, чтобы он не спешил прощаться с жизнью, но в этот миг Дарио действительно о многом пожалел. В основном не о совершенном, а о неисполненном, о стремлениях и мечтах, которые он просто не успел претворить в реальность. Осознавать это было даже более горько, чем чувствовать как ломаются его ребра под шквалом ударов мужчины напротив. Впиваясь ногтями в предплечья второго, что пытался его придушить, Дарио широко растянул губы в кровавой ухмылке, криво улыбаясь в лицо своей смерти. Если уж уходить, то не выказывая страха.

В этот момент тело первого нападающего дернулось вслед за громким выстрелом, и что-то со звоном разбилось, после чего и тот, кто держал Конте за горло, ослабил хватку и завалился на него. Задыхаясь в попытке вдохнуть, Дарио вывернулся из-под обмякшего тела и позволил тому повалиться на землю.

Его глазам предстала растерянная, но при этом свирепая Элодия, уверенно стоящая над бездыханными телами мужчин. Пистолет, который она скорее всего подобрала с земли в пылу драки и розочка от разбитой бутылки, виденная Дарио возле мусорного бака, зажатые в ее ладонях говорили о том, что этоонасделала выстрел, после чего оглушила второго нападавшего. А это в свою очередь означало то, что онавернуласьза ним. Ради чего? Об этом Дарио мог поразмышлять позже, однако факт оставался фактом — Элодия спасла его задницу.

— Теперь мы квиты. — откашлявшись произнес Дарио, не отрывая от нее завороженного взгляда. «Полностью.»— пронеслось в мыслях.

Элодия ему не ответила, даже не посмотрела в его сторону. Ее глаза были прикованы к первому мужчине, чье тело распласталось на земле в неестественной позе. Дырка на его одежде в районе ключицы, но ближе к сердцу, свидетельствовала о том, что пуля угодила именно туда.

Дарио, слегка обеспокоенный ее молчанием, посуровел и спешно обыскал обоих — не найдя ничего интересного, кроме оружия и старой фотографии Элодии, он проверил у обоих пульс. У второго нападающего он был слабый, а вот у первого его не было вовсе. Он был мертв. Тогда то до Конте и дошло почему Элодия застыла на месте, бледная как полотно.

Ее веки дрожали, а руки тряслись так сильно, что розочка выпала из них и разбилась об асфальт. Она дернулась от резкого звука и Дарио угрюмо вздохнул, зная, что не сможет подобрать нужных ей слов. Вместо этого он подошел к ней и мягко привлек к себе за плечи, заслоняя собой от убитого. Без какой либо лишней мысли, он поддался внутреннему порыву и обнял ее, скользя рукой по спине. Погладил по волосам до того нежно, что сам удивился своей чуткости.

Он не был создан для утешения и нежностей, но глядя в остекленевшие глаза Элодии, Дарио был готов сделать что угодно. Потерянная в страхе и панике, не до конца осознающая что натворила и чего сегодня лишилась, Канаверо уткнулась ему в грудь и не смея себя больше сдерживать, разрыдалась.

— Я его... Я... от-тняла жизнь. — захлебываясь слезами, прохрипела она.

— И я тебе всегда буду за это благодарен. — Являясь убийцей с малых лет, Дарио знал законы жизни и улицы. Он не видел резона переубеждать Элодию, к тому же в таком состоянии. Врать что ее вины в этом нет было глупо, но что-что, а зло во благо спасения ближнего или самого себя, не казалось ему таким уж страшным грехом, если бы он верил в высшие силы.

Первое убийство всегда пробуждало потаенные, сдерживаемые эмоции и до поры до времени, или до нового преступления, человеку некуда было от них сбежать. Они преследовали в кошмарах, на яву и перед кончиной. Именно тот самый миг, когда принимаешь решение, что твоя жизнь стоит больше, чем другая, когда защищаешь или обуян яростью. Отправленная к звездам, душа убитого оседает на дне хранилища секретов и скребется, запертая вдали от света. Процесс не обратим, но контролировать куда тебя заведет этот путь все же возможно.