О генерале Летучем змее
Тишина. Мало какой звук нарушал покой и безмолвие прекрасной ночи.
Далёкие звезды любовались вместе с сестрой-Луной на малюток-притоков могучей Цюнзи, тихие заводи и на саму реку, что извивается лентой через всю долину, беря свое начало маленьким горным ручейком в горах на северо-востоке Ли Юэ. На её песчаных берегах игривый ветерок ласково шептал и ласкал тростники и бамбук, игриво посылал мелкую рябь по зеркальной глади вод.
Светлячки размеренно кружились среди зарослей на берегах, то на секунду появляясь из-за темно-зеленого листа, то вспыхивая и моментально исчезая в пушистых колосках. Тихо-тихо стрекотали в траве кузнечики, а к маленьким тусклым фонарикам слетались тучки мотыльков и ночных бабочек.
И разве что едва слышимый смех двух адептов разбивал ночное безмолвие. Они давно уже допили чай и съели все закуски, но уходить всё и не думали. Великий первый Якша крепко обвил всеми четырьмя руками ее маленькую, по сравнению с ним, фигурку и не отпускал уже который час. Не то что бы (Т/И) была против, даже наоборот – она была только рада оказаться в его сильных и надёжных руках и уютных объятиях. Сам генерал Летучий змей наслаждался покоем и духовной близостью не меньше неё, наконец услаждался желанным покоем: в последнее время его здоровье – как физическое, так и ментальное – подводило его. Что не могло не беспокоить Босациуса, ведь примерно так же погружались в безумие и отчаяние его младшие братья и сестры.
Конечно, (Т/И) практически сразу заметила, что у любимого на сердце не спокойно и, легко проведя кончиками пальцев по щеке и откинув голову ему на плечо, спросила:
— Тебя что-то гложет, хочешь мне рассказать?
— Нет, что ты, – Босациус натянуто улыбнулся – со мной все в порядке. Тебе не о чем переживать, ведь я, великий Якша, так просто не сдаюсь!
Если бы он произнес это со своей сверкающей улыбкой и привычным огнём в глазах, то она бы поверила, что перед ней «великий и неотразимый Босациус», однако он улыбается, словно нехотя, а в глазах - бездонная пустота.
— И все же, ты точно хорошо себя чувствуешь? Когти тогда ранили тебя достаточно глубоко.
Только не надо думать о (Т/И), как о глупом существе, которое не видит очевидного. Нет, она видит как генерал Летучий змей раскалывается под невыносимо тяжёлым долгом, просто она очень хочет надеяться на лучшее, но в глубине души понимает, что Якшей овладевает карма. И ей ничего не остаётся, кроме как уповать на иной источник болезни и самостоятельно искать решение проблемы.
— А, эти царапины уже давным-давно зажили, даже шрамов не оставили.
— Так уж не оставили...
(Т/И) задумчиво провела пальцами по стальным мышцам Босациуса, осторожно очерчивая фиолетовые линии на его теле и плотнее прижимаясь к нему. Бои с падшими богами не проходят бесследно и всегда оставляют отметины после себя; и если их не видно на теле, то шрамы точно остались на душе и рассудке. И Якша хотел бы утешить её, сказать, что всегда будет возвращаться к ней, но он понимает – вряд ли сможет исполнить обещанное.
Адепты прижимаются ближе – хотя казалось бы куда уж ближе – словно хотят слиться воедино или раствориться друг в друге и уйти в маленький мирок только для них двоих, где нет боли и оков, где есть место только для сладкого полусна и их тепла. Хотя у (Т/И) есть чайник безмятежности, там нет четверти от их мечты. Вот и остаётся адептам стараться растянуть редкие моменты уединения и абсолютного покоя, когда мир чудесным образом сокращается до всего двух нежно любящих друг друга душ.
***
Острая боль расцвела на щеке, как багровый цветок. Шок растекался по организму так же, как из ранки потек тонкий кровавый ручеек, а из глаз вот-вот грозились пролиться слезы. (Т/И) застыла на месте, не в силах поверить в происходящее.
Несмотря на то, что, казалось бы, кармический долг уменьшился, безумие все равно настигло Босациуса, словно оно насмехалось над адептами, дав им хрупкую надежду на светлое будущее и так вероломно сломав только пробившиеся росточки осуществившихся мечтаний.
Безумие своим хитрым ядом отравило и раскололо сразу несколько сердец разом: рассудок генерала Летучего змея пошатнулся, рассыпавшись до самого основания; будет пусто и разбито на душе у Алатуса, когда он узнает, что пробил час его старшего брата; от потери родной души надломилось всё внутри (Т/И). Нет в ней больше неиссякаемого фонтана энергии и сил, она больше не могла бы сражаться против четырехрукого Якши, даже если бы очень хотела.
На адепте всего одна кровоточаящая рана, - та глубокая царапина на щеке - и будто сквозь нее вытекает её воля к битве и стремление бороться. На ослабевающих ногах она оседает на исполосанные, раздробленные камни, оружие выскользает из дрожащих пальцев, взгляд пустеет и направляется в никуда.
— Босациус... – шёпот адепта был едва громче опускающихся туч, пыли и скорбного стона ветра, будто тоже ослабшего вместе с ней, – Это же я... Ты не узнаешь меня?
Ответом ей стали полная тишина и взгляд полный ярости и гнева, и умей Якша испепелять взглядом – её давно бы постигла печальная участь. (Т/И) кажется, что время остановилось; она смотрит на него, он – на неё. Оба не двигаются, практически не моргают и (по крайней мере не Якша) дышат едва заметно. Однако её сердце бьётся настолько быстро, что его биение кажется звоном грозного набата, и оно само готово вырваться из груди, как птица выпарихивает из клетки.
Возможно, прошло не так много времени с начала удушающей тишины, но перед глазами (Т/И) за это время прошло не одно тысячелетие, и когда Босациус сделал шаг в её сторону, сжав оружие в руках, она подняла на генерала взгляд без страха, даже выпрямившись перед лицом подкрадывающейся кончины. Её тело настолько напряжено, что адепт чувствовала себя вырезанной из камня, а камни, хоть и могут впитать в себя воспоминания, боли не знают, и раз она сама сотворена из камня, то смерть её не будет мучительной.
И вот глядя в глаза, которые не так давно казались родными и знакомыми, ставшие сейчас синонимом кончины, адепт приготовилась к смерти. Как дикий кот, безумный Летучий змей шаг за шагом приближался к (Т/И), не сводя с неё глаз, горящих зловещим фиолетовым пламенем. То ли от предвкушения близкой победы, то ли от напряжения его руки пробила крупная дрожь, однако Босациус не скрывал наслаждения от заигрывания с «демоном». Улыбка Якши была едва ли не самой страшной картиной за её долгую жизнь: в его улыбке было что-то давно знакомое, что-то, что раньше дарило покой и утешение, и вместе с этим на нем оставило тень страшное, разлагающее душу проклятие Якш – карма.
Сейчас заносил свое острие над (Т/И) не её Босациус, а совершенно иное существо, порожденное самыми страшными проклятиями, ядовитыми обидами и необузданной даже самим временем жаждой крови. Однако старший Якша всё же иногда находил силы пробиться сквозь пелену извращенных мыслей, возвращая себе контроль хотя бы на некоторое время. Что и случилось буквально за одно мгновение до завершающего удара. Перед искрой ясности расступилась пелена дурмана, и Босациус ужаснулся.
Свершился один из его самых страшных кошмаров - по мановению тьмы ранить близкого. Воин отступает от (Т/И), которая подняла взгляд и смотрела на него с недоверием и надеждой одновременно. Если у адепта оставались последние крошки надежды, то для Якши печальный исход был очевидней палящего пустынного солнца.
— Прости! Прости меня, если можешь – надрывно хрипит Босациус, – и беги! Беги, пока я не ранил тебя ещё больше!
Правильно, пусть кажется, что из повреждений на ней только злополучная царапина на щеке, но после битвы с Летучим змеем уйти со столь незначительным повреждение невозможно, и четырехрукий адепт помнит это. Ему больно думать о том, сколько боли он причинил ей, и ещё больнее осознавать, что он может ранить в разы сильнее, если не уберется подальше.
Босациус в последний раз ласкает огрубевшими ладонями её лицо, шепчет последнее:
— Прости.
И стремительно, как молния, воплощением которой он отчасти является, бежит прочь, оставляя позади места, вечно покрытые золотом ностальгии в его все реже проясняющемся рассудке, всех, кто занимал особое место в его сердце, и мчась в объятия неизвестности, перепутья которой покрыты непроглядным мраком, поднявшимся из самых глубин Разлома.
***
Затуманивает взор, размывая звезды в единую полупрозрачную фату на волосах небосвода и оставляя открытым лишь прекрасное белое чело, озаряющее своей, воистину, небесной красотой, пелена слез, чистых как маленький горный ручеек, который перекроет любой крупный камень, и льются из её глаз они вот уже какое столетие, точно капли дождя ниспадают на землю, иногда превращаясь из благодати небес в стихийное бедствие, унося все, что встанет на пути.
И как хочет (Т/И), чтобы те же воды, что уносят жизни, заливают поля, размывают горы и дома, смыли её печаль или карму, пятна которой остались на ней после битвы с Босациусом. Или её саму. Адепт устала. Устала от всего: тоски по четырехрукому Якше, судьба которого неизвестна (однако она потеряла всякую надежду на его возвращение), глухой печали, проросшей на благодатной почве боли и отчаяния, в конце концов кармы, к которой в её сущности нет сопротивления. И поэтому чёрный яд, липкий, как сахарный сироп, растекается по её телу, проникая все глубже и глубже, в самую суть адепта. Даже если (Т/И) не бьётся изо дня в день с демонами и падшими богами, этого ей более чем достаточно.
И все же этих капель темной энергии для адепта слишком много. Если бы не они, то древнее создание давно бы выпуталось бы из удушающих пут серой тоски, и, несмотря на то, что у неё ещё есть шансы на спасение, она не очень-то спешит разбивать, позволяя им утаскивать все глубже в непроглядный мрак. Долгое время после исчезновения Босациуса (Т/И) через силу продолжала верно нести службу Мораксу, надеясь найти отдушину в работе, в едва ли не материнской заботе о Сяо и бесконечных тренировках, чтобы быть сильнее, чем вчера. Однако когда Лорд Гео предложил изменить условия контракта на более щедящие, она сразу же согласилась, увидев в этом прекрасную возможность, как она хотела изначально - очиститься от кармы, а поддавшись яду, адепт решила полностью погрузиться в безумие.
Совесть совсем не терзала её, когда она удалялась в свою пустую обитель на забытой практически всеми земле, ведь в случае необходимости адепт снова возьмёт в руки оружие, чтобы встать нерушимой скалой за горячо любимое Ли Юэ. А так времена настали более мирные, - не чета событиям, происходившим пятьсот лет назад, или войне Архонтов - пусть и Бездна подозрительно активна в последнее время. В гавани стало настолько спокойно, что время от времени к (Т/И) приходили старшие адепты, совсем редко, когда карма не была совсем невыносимой, заглядывал Сяо, а бывало навешал сам Моракс, принося с собой гостинцы: чаи, новые десерты, придуманные смертными, и очищающие снадобья. Но в большинстве своём их попытки не приносили пользы, только средства Рекс Ляписа давали плоды, возвращая, хоть и ненадолго, из чёрных пучин прежнюю (Т/И).
Лишь изредка под покровом ночи адепт выбиралась из серого и холодного убежища. Взбиралась по отвесным скалам и любовалась спящей землёй с высоты полёта птицы, разбиралась с лагерями похитителей сокровищ или хиличурлов, истребляла случайных монстров-одиночек и просто прогуливалась по Ли Юэ со своим не так давно обретенным другом - темнотой. Несколько сотен лет назад слишком много произошло с ней плохого за короткий промежуток времени, поэтому в душе адепта укоренились и проросли семена дурмана, не позволяя (Т/И) вернуть прежнюю, здоровую себя, из-за чего жизнь её стала настолько же мрачной, насколько пустой.
В ней так сильно распрастранились отравленные цветы кармы, что из всех возможных обителей, пещер или просто заброшенных в глуши домах выбрала такое место, которым побрезгует даже самый аскетичный поломник. Туда, где она живёт, пробивается катастрофически мало света, от голых каменных стен отражается даже малейший шорох, там всегда холодно, будто Царица здесь частая гостья, и благо, что нет сырости. Властелин Камня, ведомый чувствами схожими с любовью отца к ребёнку, пытался при каждой встрече снова зажечь тот ласковый и яркий огонёк внутри неё, который стремительно затухал в ней с тех пор, как безумие взяло верх над Босациусом. И хотя (Т/И) ещё на подсознательном уровне стремилась к свету, от кармы очиститься крайне сложно; не помогал и тот факт, что воля падших богов расползается в ней всё быстрее и надежда на счастливый финал таяла, как свечка.
Но Моракс и (Т/И) не будут самими собой, если так просто сдадутся и поплывут по течению. Нет, они оба будут бороться до последнего. Адепт ведёт день за днем изнурительную борьбу с подавляющим безумием внутри себя, а Рекс Ляпис с терпением и дотошностью, свойственной человеку мудрому и опытному или кому-то, кто прожил не одно тысячелетие, помогал в поиске лекарства, которое поможет ей и Алатусу.
И они справятся. По крайней мере, им хочется в это верить.
=========================================
***
=========
================================
Примечания:
Оформление может шалить. Но я правда пыталась отредактировать
Очень жду отзывов и критики (особенно меня интересует мнение о качестве зарисовок: написание улучшилось или наоборот стало хуже)
Прочла «Собор Парижской Богоматери», из всех персонажей меня особенно тронула история Пакетты Шантфлери (второстепенного персонажа, узницу Роландовой башни)