Конец прекрасной эпохи

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️

Обычно люди смотрят на деньги как на средство обеспечить себе известные жизненные удобства, но для финансиста деньги – это средство контроля над распределением благ, средство к достижению почета, могущества, власти. Т. Драйзер, "ФИНАНСИСТ"

***

Муравьиные круги или спираль смерти — природное явление, при котором один или небольшая группа муравьёв начинает бегать по замкнутому кругу, постепенно вовлекая в свой бесконечный цикл всё больше и больше других особей.

Неспособные вырваться из круговорота, муравьи погибают.

***

Просыпаются они на одной койке. Койка — одноместная, потому спать получается только на боку. Витя Пчёлкин обнимает Венеру сзади. Рука тяжёлая, лежит у неё на талии, но тяжесть эта приятная: она Венеру держит у земли, как воздушный шар, который если отпустить — он улетит и заблудится среди грозовых туч.

Венера не сразу вспоминает, где и почему находится, но вот что ей нравится чувствовать спиной чьё-то тепло — это ясно сразу. В первые секунды спросонья кажется, что это Миша; но иллюзия быстро рассеивается. Придя в себя, Венера всё равно нежится минуту-другую с закрытыми глазами в его объятиях, пока реальность не отберёт украденный у сонного марева короткий миг покоя.

Венеру давно никто не обнимал.

Но после ночи на неудобной постели ноют мышцы, затекает плечо и шея саднит так, отдаваясь тяжёлой пульсацией в затылке, что игнорировать бренность собственного тела становится невыносимо, как бы ни хотелось продолжать, не шевелясь, лежать возле Вити Пчёлкина.

А ещё хочется выйти и узнать, что с братом. Вдруг очнулся?

На тумбочке сиротливо лежит, завёрнутая в газету, половина батона. Венера отщипывает чуть очерствевшую скраю хлебную мякоть и с удовольствием жуёт. Принюхивается к горлышку бутылки: молоко за ночь не скисло. И Венера запивает им булку, мимоходом даже подумав, что жизнь не так уж плоха.

Она никогда и никому не была в жизни так благодарна, как благодарна сейчас вчерашнему Вите Пчёлкину и его предусмотрительности за нехитрый ужин, плавно перетёкший в завтрак.

Космос тоже просыпается. Позже, ближе к полудню. Видит Венеру и глупо растягивает отёкший рот в извращённом подобии улыбки. Венера думает, что могла бы больше никогда не увидеть на этом лице ничего, кроме застывшей маски смерти.

Завотделением, с которым Венера стоит у его постели, проверяет реакции Космоса, покачивает головой, хмыкает себе под нос. Потом выносит вердикт:

— Состояние удовлетворительное, — говорит он сухо.

Транспортировать Космоса всё ещё нежелательно. Венера спрашивает, когда же им удастся этим заняться; врач неоднозначно хмурится.

Венера звонит. Звонит много кому: друзьям, подругам, однокурсникам, папиным коллегам, его друзьям и его бывшим однокурсникам, дозванивается даже до Борис Борисыча (тот заверяет, что может выхлопотать место в подведомственном Бурденко). Но к вечеру того же дня находится палата в Склифе, потому от его предложения Венера отказывается, а Борис Борисыч настаивает, и тогда Венера в почти обвинительной манере спрашивает: разве ж можно в такое сложное для страны время занимать в военном госпитале место, если можно не занимать? Борис Борисыч пристыженно замолкает и прощается.

Столичный заведующий при Венере говорит с заведующим областным, и консилиумом надвоих они решают, что увозить Космоса на спецтранспорте можно будет через два-три дня. Неделю — если захотят перестраховаться.

— Не помнит, — с досадой морщится Витя Пчёлкин.

Венера рушится на больничную койку, совершенно обессилевшая от звонков и разговоров, в которых из раза в раз декламировала одни и те же слова («привет — или здравствуйте, — это Венера Холмогорова, помнишь — или помните — меня, я попала в беду, моему брату требуется срочная помощь, нет ли у вас контактов в хороших лечебных заведениях, например, в Склифосовского, или ЦИТО, или, если совсем повезёт, в ЦКБ»).

Сетка под тонким матрасом койки скрипит. Зав предложил им место к гостинице (он-то мог договориться с неприступной тамошней администрацией, поскольку болеть и лечиться в городе имели свойство все, даже — и особенно — администрации), но Венера напросилась остаться здесь, возле брата. На всякий случай. Чтоб держать руку на пульсе.

— Куда гад этот делся, не помнит. Ищи его теперь-свищи... Непонятно, он местный или из наших... У Коса пушка при себе была. Но её с ним не нашли, значит кто-то забрал... Брат твой, Вень, одно сплошное недоразумение. Зачем носить с собой ствол, если он тебе — как собаке пятое копыто?

Венера хмурится. О пистолете, имеющемся у брата, она и вовсе предпочла бы забыть, как о страшном сне.

— Тебя только это сейчас волнует?

— А что ещё?

Она, опешив, молчит немного, потом озвучивает повод для опасений куда более нешуточный:

— У него серьёзная травма головы. Мозг тоже пострадал, несильно, но... Это всё может плохо кончиться. Я даже не заикаюсь о том, что в институте больничным не обойдёшься — придётся брать академический отпуск.

— Ты, Вень, сама не лучше. У тебя брат чуть богу душу не отдал, а ты про институт. Ал-лё, гараж, — театрально стучит Витя Пчёлкин указательным пальцем по лбу.

— Я же сказала, это меньшая из проблем, — Венера злится, поскольку её тут уж точно не в чем обвинять. — Мне в Склифе объяснили, что последствия вообще могут остаться с ним на всю жизнь. Я просто стараюсь не думать об этом, Вить, — Венера прислоняет ко лбу ледяные от страха пальцы и горестно вздыхает. — Просто хочу, чтоб всё обошлось академическим отпуском.

Витя Пчёлкин дёргает губами, точно Венера отвешивает ему хорошенькую такую оплеуху.

— Ну с этим-то я не помогу! — Он мечется по тесной палате, в которой по-прежнему жарко и душно, а от его метаний делается ещё жарче и ещё душней; перекатывается с пяток на носки, как будто не находит себе места; то прячет, то вытаскивает руки из карманов джинс.

— А с чем поможешь?

— Гада этого найду! — всем телом подаётся он вперёд, точно «гад этот» стоит сейчас перед Витей Пчёлкиным и Витя Пчёлкин ему небеспочвенно угрожает.

— А дальше?

Глаза его мечут молнии; и молнии эти точно разразили бы «гада этого», имей он неосторожность явиться сейчас перед ними как белый день.

Только Венера понимает, что это всё пустое и неважное, а думать надо совсем о других вещах. Она измученным голосом выдаёт инструкцию — просто по привычке, потому как знает, что от неё всегда жду инструкций:

— В общем, я буду ночевать тут, пока Космоса не заберут в Склиф. А ты можешь ехать домой, там...

— Нет, — веско отрезает Витя Пчёлкин. — Я тебя не оставлю. Вас не оставлю.

— Ты и правда здесь ничем не сможешь помочь, — закидывает Венера ноги на койку. Ей хочется сомкнуть глаза и провалиться в сон на целую неделю, пока Космоса отсюда не увезут. — За тебя родители наверняка уже переживают.

— Вень, — хмурится Витя Пчёлкин с оскорблённым донельзя видом. — Перестань разговаривать со мной так, как будто мне двенадцать лет и тебя оставили за нами присматривать, ладно? Родители не потеряют, не парься.

Она вздыхает. Руку на сердце положа, Венера и сама не знает, хочет ли, чтобы Витя Пчёлкин уехал: правда ведь спокойней и легче, когда рядом кто-то свой.

— Вдруг тебе что-то понадобится? — добавляет Витя Пчёлкин очков в свою пользу.

Но Венера своих позиций быстро сдавать не привыкла:

— Я найду, кого попросить. Медсёстры помогут... А заведующий после звонка из Склифа вообще в лепёшку расшибётся. Мне кажется, он готов был мне свою квартиру для ночёвки отдать и спать вместо нас тут. Так что тебе волноваться совсем не о чем. Езжай, Вить...

Витя Пчёлкин садится на противоположную койку, сцепляет руки в замок и буравит суровым взглядом Венеру.

— Нет, — решительно мотает он головой лишь единожды и замирает каменным недвижимым изваянием, что делает его высказывание ещё категоричней, а решение — неизменней. — Здесь останусь. Ты одна не справишься.

Венера без особого успеха пытается растормошить для мягкости старую тяжёлую подушку, набитую давно свалявшимся гусиным пухом. Спорить ей не хочется.

— Всю жизнь справляюсь, — говорит она бесцветным от усталости голосом. — И сейчас справлюсь.

Витя Пчёлкин с какой-то неясной нежностью следит за её вялыми движениями, за тем, как Венера трёт слипающиеся глаза, как укладывает чугунную от тревог голову на подушку — такую же точно налитую чугуном и очень неудобную.

— Это точно... Помнишь, как мы с Косом в больницу загремели? — говорит он и откидывается на свою заправленную постель. — Лето, каникулы, а мы оба с бронхитом. Мозги от температуры плавились...

Венера тихо усмехается. Вспоминает, как дежурила в больнице у брата тоже почти ежедневно. Еженощно не получалось: выгоняли. Но Венера приходила, едва только открывались поутру больничные двери, и коршуном следила, чтобы Космоса лечили как следует.

В дверь стучат: заходит нянечка с почти пустой тележкой, на которой порций питания осталось только на двоих. Их палату ужином обеспечили, но в последнюю очередь, чтобы не ущемлять больных; трапеза представляет собой склизскую рисовую кашу и такой же остывший чай. Венера кривит рот, проглатывает пару ложек разваренного риса, похожего на мокрые сугробы за окном, и откладывает тарелку подальше.

Витя Пчёлкин это видит, сам перестаёт есть и встаёт, уходит куда-то на час-другой, а возвращается с раздобытым где-то почти полноценным ужином: на тумбочке у кровати появляются цыплячьи ножки с румяной поджаристой корочкой, жёлтое, как солнечный диск, пюре и даже квашеная капуста с ярко-оранжевыми морковными вкраплениями. Картошка и курица ещё тёплые — Витя Пчёлкин говорит, что кафе тут совсем недалеко.

— Вот видишь. А ты говоришь, я не нужен, — довольно улыбается он и сам облизывает сальные от мясного жира губы. — А пошли завтра там вместе и поужинаем? Ты мне обещала ведь. Не ресторан, конечно, но там неплохо. И вкусно вроде.

Венера с удовольствием обгладывает кость с хрящом и даже облизывает пальцы.

— А деньги? — находит она уязвимое место плана Вити Пчёлкина и тут же задумывается: а не раздобыт ли сытный ужин каким-нибудь нечестным путём?

— А деньги не проблема, — щурит он один глаз.

— Да?

— Ага.

— Ты никого случаем никого не обокрал? — кладёт она на место вторую куриную ногу, уже успев сжевать румяную запёкшуюся кожу.

— Чего ты сразу? — обижается он.

— Чего-чего, — объясняет Венера. — У нас вчера на двоих было двадцать рублей и финские сапоги, а теперь ни одного финского сапога и рублей, если вычесть заплаченное медсёстрам, тоже кот наплакал. С такими капиталами по кафе ужинать не ходят.

— Дремучая ты, Вень, — по-турецки садится Витя Пчёлкин на больничной койке и спиной прислоняется к стене. — Вот тебе первый урок рыночной экономики: чтобы купить что-нибудь нужное, нужно продать что-нибудь ненужное.

Венера фыркает, но куриную ногу снова кусает — правда, не без стыда и тревоги за честность её появления на их с Витей Пчёлкиным столе. Ей осеняет внезапная догадка.

— Я надеюсь, ты не машину на картошку променял? — эта самая картошка встаёт у неё как кость в горле от таких предположений. Её милый вишнёвый жигулёнок дорог Венериной душе, как, быть может, не дорог сам Витя Пчёлкин.

— Ну ты за кого меня считаешь? — возмущается Витя Пчёлкин. — Я дурак, что ли, тачку отдавать? А вот бензин — запросто, за ним тут очередь выстроилась. Так что мы теперь, Венька, по местным меркам очень даже обеспеченные люди.

— А мы на ней как ездить будем?

— Придумаем, — просто пожимает плечами Витя Пчёлкин. — Сама ж сказала: зав об стенку расшибётся, если ты попросишь.

Венера с сомнением надувает губы.

— И что, он нас вместе с "Жигулями" до Москвы, что ль, толкать будет?

Витя Пчёлкин смеётся и запивает смех остатками молока, морщится и говорит:

— Скисло.

Венера не удивляется: в такой-то духоте.

— Ну и хорошо, — вытягивается она, сытая и чуть более довольная жизнью, плашмя на постели. — Вздумал тоже, кислую капусту молоком запивать. Тебя ещё потом лечи...

— Да я гвозди переварю, — храбрится Витя Пчёлкин.

После еды так клонит в сон, что она уже и не спрашивает, откуда у Вити Пчёлкина, только вчера приехавшего в незнакомый город, так быстро сыскались покупатели на топливо. Не журит она его и за антисоветские экономические подходы, а вместо этого думает, что раз пришлось продать что-то ненужное ради покупки нужного, то никто от этого особенно и не пострадал. Хоть бензин, в общем, был Венере не таким уж и ненужным...

Но пусть это всё будет заботой Вити Пчёлкина, раз уж он пожелал остаться вместе с ней.

— Как же я пойду... — смотрит она уже соловеющим от сонливости и сытости взглядом на обувь возле своей постели: — В кафе и в этих тапочках, что ли?

Витя Пчёлкин, накрываясь тонким покрывалом, тоже зевает и чешет лоб.

— Что-нибудь придумаем, — машет он рукой на Венерину проблему, и они оба уже готовы засыпать.

Но ближе к ночи Борис Борисычу взбредает в голову вновь перезвонить Венере. В палату заглядывает медсестра, зовёт к телефону; Витя Пчёлкин, не переставая зевать и потягиваться, тоже выходит вслед за Венерой и трётся рядом, пока Венера докладывает о положении дел.

— Нужна ещё какая-нибудь помощь? — гудит его приглушённый голос в проводах. — Из Склифосовского уже позвонили? Я просил Ермолова набрать вам лично... он позвонил?

— Да, ещё днём, — подтверждает Венера. — Если всё будет хорошо, через пару дней его транспортируют.

— Венечка, не переживай, я этот вопрос, кто на Космоса напал, я поставлю на особый контроль. Начальник местного управления милицией мой давний друг, он сам будет следить, чтобы... Злоумышленников обязательно найдут, поверь мне.

Венера закусывает губу и вспоминает, что ей говорил Витя Пчёлкин насчёт вмешательства в это дело органов правопорядка. Сам он тенью маячит неподалёку, возле окна, по стеклу которого тихо барабанит костяшками пальцев. Взгляд его настороженно следит за Венерой: Витя Пчёлкин слушает, что скажет Венера в помешавшую им заснуть трубку, и по изменившемуся выражению её лица понимает — дело неладно. Поэтому отлипает от подоконника.

— Борис Борисыч, я наоборот... — пытается придумать что-нибудь на скорую руку Венера. — Мне сказали, что Космоса не нужно волновать. А ведь следствие будет расспрашивать, будут его мучать... Борис Борисович, может, наоборот — как-нибудь обойдёмся? Или потом, попозже, когда он должным образом поправится... Преступники ведь никуда не денутся... И потом, ну разве нет сейчас более важных дел? В такое тяжёлое для страны время, Борис Борисович, отвлекать аж начальника управления... Мне неловко, поймите, это оскорбляет моё чувство гражданского долга. Не надо. Не стоит. Я не могу и не хочу об этом просить.

В трубке повисает молчание. Венера скрещивает наудачу пальцы, с отчаянной надежой смотрит замершему напротив Вите Пчёлкину в лицо и безмолвно шевелит губами.

— Венечка, у тебя... — Борис Борисович делает долгую паузу, — у тебя точно всё хорошо?

— Конечно, — старается не выдавать голосом своего волнения она. Решимость Вити Пчёлкина, расправившего плечи, ей в этом помогает.

Борис Борисович ей не верит — Венера это слышит в его скомканном прощании, когда она пытается побыстрее повесить трубку, сославшись на усталость и неудобство от того, что занимает государственный телефон — вдруг позвонят по важному медицинскому вопросу?

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️