VII
не торопясь, он достал из недр карманов заветную пачку и лениво извлёк из неё одну сигарету. совсем немного размял тонкими пальцами, чтобы чертов табак, что был забит под завязку, курился легче. показательно поднёс смертоносную палочку к носу и вдохнул этот терпкий, ни с чем не сравнимый аромат независимости, вольного, противоправного действия человека, который, скрутив сие творение, проявил себя полноценным хозяином собственной жизни. так пахла свобода.
веки сомкнулись в единое полотно, и фест принялся смаковать ядовитый дым.
первый вдох всегда, как томительный первый раз. сдерживаешься, чтобы не оплошать, но если партнерша хороша, кончаешь быстро.
от ощущения моментального расслабления блондин довольно закатил глаза. никогда ещё приятная усталость не настигала его вот так язвительно и врасплох. а потом властно пришло оно — удовлетворение. ощутив, как никотин расползся по крови, вскружил голову, расслабил рассудок, ти понял: всё, о чем он будет думать спустя несколько часов, это о новой смертоносной палочке, потрясающей силы, именуемой среди людей «штакеткой»
с каждой новой тягой Кирилл позволял смогу всё глубже проникать в обессиленное тело, выедать легкие, обжигать их до самых альвеол. ну же, давай! всё равно уже терять нечего.
выдохнув в последний раз, светловолосый безжалостно погасил красный огонёк. не важно как именно: в пепельнице или же о столешницу – он просто покончил с этим уже безо всякого удовольствия. ведь самый кайф разливался по венам в процессе, а не в завершении, и тут речь не только о курении.
— кто ты и зачем пришёл? — наконец обронил голубоглазый, вяло потирая переносицу. оправа солнцезащитных безжалостно надавила и оставила след на нежной бледной коже.
— я увидел прямую трансляцию, где молоденькая девчонка, совершенно не имеющая представления о журналистике, расспрашивала тебя о том случае на Кобылянской.
— названия улицы не звучало в интервью. — Незборецкий насторожился. немое выражение застыло на лице вместе с ужасающими догадками.
— верно, я — тот самый ублюдок, который кинул в вас самодельной петардой.
— и чего же ты хочешь на этот раз? добить меня? — ухмыльнулся Кир, терять-то нечего. смерть так сильно обесценилась за долгие годы, что чайный мальчик наплевал на её существование.
— я хочу знать, как? как у тебя получилось забыть о боли, но помнить, чему она тебя научила? тебя же сломали, так почему же, пройдя адской дорогой, ты, ебаный любимец всемогущего, переплюнул границы высот имеющихся пьедесталов? в чём твой секрет успеха и силы? — с пеной у рта, буквально захлёбываясь, повторял вновь и вновь. ублюдок кричал о своей несостоявшейся карьере, оправдывал отвратительный поступок тем, что его бросила любовь всей жизни, но слепой музыкант, казалось, не слышал его. певец отчужденно внимал звуку стучащих по оконному стеклу тяжелых капель и наслаждался дождем.
наконец невозмутимое спокойствие переступило грань допустимого, начало раздражать. незнакомец не сдержался и ударил Кирилла. раз, второй... до тех пор, пока на безупречно-завидных скулах не выступила алая кровь.
— отвечай же! я не уйду просто так. — и вновь молчание, разбавленное звонким смехом.
— думал, что моё горе — твой триумф? ты жалок. без капли самоуважения и достоинства. и доказывать не надо, ты подкрепил всё действиями. нам, людям, свойственно создавать себя, проектировать, кропотливо собирать по крупицам, даже когда умышленно разбивают нашу глупую головоломку. а ты же воссоздал монстра. уготовив персональную «Голгофу для феста», ты подписал смертный приговор.