Ночь на Ивана Купалу
Лето в тот год выдалось жарким, и даже ночью воздух был густым, как мёд. Фёдор пробирался через лес, спотыкаясь о корни, которые в темноте казались живыми. Где-то впереди уже слышался плеск воды – Влад, как и обещал, ждал его у реки.
Он вышел на поляну, и дыхание перехватило.
Влад стоял по пояс в воде, освещённый лунным светом. Капли стекали по его плечам, по тёмным волосам, прилипшим к шее. На голове – венок из папоротника и иван-да-марьи, который он, видимо, сплёл в ожидании.
— Опоздал, – сказал он, но улыбка выдавала, что не сердится.
Фёдор сбросил рубаху и шагнул в воду. Холодная волна обняла бёдра, но он не дрогнул – только потянулся к Владу, цепляя пальцами за венок.
— Это же не цветёт, – прошептал он, касаясь листьев папоротника.
— А ты попробуй найти цветущий, – Влад притянул его ближе, и их лбы соприкоснулись. – Говорят, кто найдёт – тому счастье откроется.
— Мне не надо, – Фёдор провёл рукой по его мокрой спине. – Я уже нашёл.
Влад рассмеялся, и звук разнёсся по реке, смешавшись с треском кузнечиков в траве.
— Дурак.
Они плавали, брызгались, ныряли друг за другом, пока не выбились из сил. Потом вылезли на берег, падая в мягкую траву, ещё тёплую от дневного солнца. Влад перевернулся на бок, выжимая воду из волос, и Фёдор не удержался – потянулся, чтобы стряхнуть каплю с его ресниц.
— Ты знаешь, что в эту ночь нельзя спать? – Влад поймал его руку и прижал к своей груди. – Иначе нечисть утащит.
— Какая ещё нечисть?
— Ну... – Влад приподнялся, нависая над ним, и его тень слилась с ночью. – Вот я.
Их поцелуй был влажным от речной воды, солёным от кожи, сладким от предвкушения. Фёдор запустил пальцы в его волосы, сбивая венок, и папоротник рассыпался по плечам.
— Врешь, – прошептал он, переворачивая Влада на спину. – Ты не нечисть. Ты...
Он не договорил. Влад засмеялся и потянул его за собой в траву, где пахло мятой и нагретой за день землёй.
— Ты дрожишь, — прошептал Влад, проводя пальцами по его обнажённым рёбрам.
— От холода, — солгал Фёдор, хотя тело пылало.
Влад рассмеялся — звук глухой, будто издалека, потому что губы его уже прижались к Фёдоровой шее, *именно туда*, где пульс бился, как пойманная птица.
Они опустились на разостланный кафтан. Влад был сверху, его колени грубо раздвинули Фёдоровы бёдра, но поцелуи оставались нежными — будто пробовал на вкус впервые: соль кожи у ключицы, сладость в изгибе локтя, горьковатый оттенок у запястья, где сегодня резал папоротник.
— Ты знаешь, что в эту ночь всё дозволено? — Влад дышал ему в губы, руки уже там, где никто не касался Фёдора прежде.
— Даже это?
— Особенно это.
Фёдор вскрикнул, когда пальцы вошли в него — не от боли, а от неожиданности. Влад прикрыл ему рот ладонью:
— Тише. Лес же живёт...
И правда: шелест листьев сливался с их тяжёлым дыханием, сверчки трещали в такт движению бёдер, а где-то вдали кричала пустельга — точь-в-точь как Фёдор, когда Влад, наконец, вошёл по-настоящему.
Они двигались в такт крикам совы за рекой. Влад шептал на ухо нежные слова.
Когда Фёдор кончил, не дотронувшись до себя, Влад засмеялся - хрипло, по-звериному - и перевернул его на живот.
"Теперь моя очередь".
Где-то вдали кричали девушки, искавшие цветок папоротника. Где-то прыгали через костёр. А здесь, в этой маленькой ложбинке у реки, было только двое, и никому больше не было дела до их счастья.
Утро застало их в переплетении конечностей, с высохшим маслом на бёдрах и следами зубов на плечах. Влад первым поднялся, отряхивая с коленей лепестки иван-да-марьи.