20.
На следующий день все пошло как по одному месту. На самом деле все это началось еще давно, и только сейчас вся желчь вышла наружу и дала свои плоды. Минуты и часы сливались в бесконечное неисчислимое. Больше не грело ожидание перемены. Не было совместных прогулок и разговоров.
Дима остался один.
В какой-то момент он подумал: «Похоже, это конец». Конец всего, что он строил. Все это рухнуло как хрупкая башня из настольной игры, даже не дав ему возможности сохранить фундамент.
Катя игнорировала Диму. Не смотрела в его сторону, когда зашла в класс. Она не могла не заметить его присутствие, и все равно вела себя так, словно Димы здесь никогда и не было.
И это обижало. Ведь даже тогда, когда он, поддавшись эмоциям, вывалил все на нее, Катя не казалась настолько обескураженной, как сейчас. В ее словах даже проскальзывало принятие и смирение, но сегодня выяснилось, что никаким принятием тут и не пахнет. Зная ее, она наверняка уже начиталась чего-нибудь в интернете, и поверила чужим людям вместо близкого друга.
В сети появлялось с каждым днем все больше и больше новой информации о жизни таких людей, как Дима. «Гомосексуалы» - термин медицинский, использовался для констатации фактов, а «пидорасы» - общепринятый в стране, для шуток, насмешек и оскорблений. И именно второй термин вероятнее всего видела Катя на мелькающих заголовках статей. Хотя статьи - тоже громкое слово. Обыватели, считающие себя чистыми и «самыми правильными» высказывали свое мнение, а другие, точно такие же «святые», поддакивали им, и называли свою травлю «Научно доказанным фактом».
Толя зашел в класс, и повел себя идентично Кате - ни слова, ни взгляда, ничего. Сделал все так, как договаривались. Легенду об их ссоре так и не удалось создать. Мозг хоть и понимал, что придумать что-то стоит, но отчаянно отказывался придумывать хоть одну внятную причину, и постоянно сбивался с мысли. Так и остались только тревожный сон и пустая голова к утру.
Макс, кстати, тоже не обращал на Диму никакого внимания. Может это из-за того, что все свободное и несвободное время он проводил в кругу своих товарищей, а может ему просто наскучило подшучивать над ним.
За весь день Дима поймал только один косой взгляд, направленный на него. И это был учитель истории, у которого он завалил контрольную.
Дождь, весь день не прекращавшийся, только усугублял ситуацию. Настроение ни к черту, а тут хоть иди топись под этим ливнем. Все равно лучше не станет.
Домой он пришел промокший до нитки, что очевидно. Стянул с себя одежду, нырнул в душ, и варился в горячей воде до тех пор, пока не закружилась голова. Налил себе чаю. Крепкого, черного, в надежде что тот снимет признаки усталости хотя бы ненадолго.
Не помогло. Только голова сильнее разболелась.
Поискал в аптечке обезболивающее. Не нашел. Остался только пустой блистер и инструкция к применению.
Сдавшись, он лег на кровать, распластав мокрые волосы по подушке. Потер лоб рукой, закрыл глаза.
Понял, что отрубился на пару часов, только услышав щелчок входной двери. Мать пришла.
Подошло время ужина, и в надежде найти хоть что-то поесть, Дима отправился на кухню. В коридоре, глянув на себя в зеркало в прихожей, ужаснулся - на голове черти-что. Быстро пригладил волосы, попытавшись улучшить ситуацию, но помогло слабо. Плюнув, свернул на кухню.
Мать, стоявшая у плиты, не сразу заметила сына. Она будто изолировалась от внешнего мира, и даже себя не слышала. Телевизор не работал, а единственные звуки на кухне — противное тиканье часов и шипящая сковорода. Да и сама мать тоже молчала, только шмыгала носом и устало вздыхала.
— Что на ужин? — решился спросить Дима, когда устал наблюдать за такой картиной.
Мать дернулась, охнула едва слышно, повернулась к нему.
— Ой, ты уже дома? Не услышала тебя... — она поправила прядь волос, заправляя ее за ухо, но прядь все равно выбилась.
— Весь день вообще-то... — Дима недоумевающе на нее уставился, — Так на ужин-то что?
Она шумно вздохнула, проморгалась, и отвернулась от него, делая вид, что наблюдает за сковородой. Потрогала лопаткой что-то жарящееся, и отложила ее. Оперлась руками о столешницу, и тихим голосом произнесла:
— Курицу, вот, решила пожарить. А на гарнир... Не знаю, не придумала еще.
— Ясно. — пожал плечами Дима, кивнул пару раз, опустив глаза.
Мать продолжала так стоять, не говоря ни слова.
***
На следующий день ничего не поменялось. Катя все так же не смотрела в его сторону, Толя полностью игнорировал. А паника внутри только нарастала, как только возникала мысль, что это — конец, и так будет всегда.
Миша только создавал иллюзию своего присутствия, постоянно бегая туда-сюда от Димы к Максу. С ним даже общих тем для разговора не находилось, и все что оставалось, это обсудить домашнее задание и мерзких учителей.
Дима как-то вскользь упомянул при нем Серегу, хотел узнать, как тот живет и почему не выходит на связь. Миша ответил что-то кратко и невнятно, давая понять, что разговаривать об этом не хочет. А Серега по-видимому не очень-то и хотел общения с теми, кого называл друзьями. Может таковыми он их и не считал вовсе.
Обстановка дома нагнетала еще сильнее. Мать последние несколько дней позднее обычного возвращалась домой, вела себя непривычно тихо и нервно. В их кратких и редких разговорах упоминала только школу, спрашивала про успеваемость сына, а тот точно также кратко отвечал что-то в духе: «Нормально». На этом все их общение заканчивалось.
А на следующее утро, проснувшись к обеду, Дима и вовсе надеялся не пересекаться с ней дома. Слышать приевшееся «Какие планы на день?», «Что будешь на обед?», и прочее тем более не хотелось.
Удача на протяжении всей этой недели игнорировала существование Димы, и даже утреннее желание не было исполнено. Он пересекся с матерью на кухне, прошел к холодильнику, стащил оттуда завтрак, и хотел было сбежать, пока не начался утренний допрос.
— Доброе утро. — не поворачиваясь к нему, тихо поздоровалась мать, стоя у столешницы.
Дима дернулся, остановившись. Вгляделся в силуэт матери, гадая – повернется, или нет.
— Доброе... — внутри появилось чувство вины за то, что даже не поздоровался. Такой простой жест, а кажется невыполнимым.
Она стояла все так же, ее лица не было видно, но Дима знал — она хочет что-то спросить. Собиралась с мыслями, двигая по миллиметру баночки на столешнице. Глубоко вдохнула, как перед прыжком в воду:
— Сегодня снова с друзьями будешь гулять?
Дима замялся, явно ожидая другого вопроса.
— Э... Нет, наверное... Они заняты.
— Понятно, — она быстро закивала, что-то подтверждая самой себе, — Дома значит будешь?
— Да... Может, прогуляюсь. Не знаю. — Дима пожал плечами, делая медленные шаги в сторону своей комнаты.
— А Катя... Она чего, тоже занята? — мать повернулась к нему, когда расставила все баночки идеально ровно.
— Да. — он хотел уже развернуться, и покинуть кухню, как мама снова продолжила:
— Она давно не заходила... Поругались, что-ли?
— Нет. Мам, дай поесть спокойно...
— А остальные твои друзья, что? Работают, учатся?
— Не знаю, мам. Они заняты. Я пойду...
— У тебя много друзей? Так часто с ними пропадаешь...
— Мам. — отрезал Дима, уставившись на нее раздраженным взглядом.
Та замолчала, оставив рот в приоткрытом состоянии. У нее явно накопилось много вопросов, которые она жаждала задать ему прямо сейчас. Примирительно кивнула, и натянуто улыбнулась.
— Приятного аппетита.
Дима уже вышел из кухни, не смотря на нее. Кинул ей быстрое «Ага», и скрылся в коридоре.
***
Делать нечего. Все привычные до этого занятия вдруг начали казаться ему до того скучными и заезженными, что от бессилия единственным толковым занятием на день оставался сон. Но и он бы не помог, а сделал только хуже.
Часы на стене тикали, показывая полдень. Голова была как в тумане — ссора с Катей всё ещё жгла, слова их перепалки крутились в мозгу, как заевшая кассета. Толя тоже был где-то на другом краю вселенной — далёкий, молчаливый. Серега и Миша, похоже, нашли себе дела покруче, чем тусить с ним. Выходной день, а Дима — как птица в клетке, без крыльев, без направления.
Он сел на кровати, потёр глаза. Пальцы чуть пахли табаком — вчера, у подъезда, он выкурил сигарету, прячась за углом, чтоб мать не застукала. Она ненавидела курение, и Дима знал: если она учует запах или найдёт пачку, спрятанную в кармане рюкзака, будет конец света.
Тревога сидела в груди, тихая, но цепкая, как тень.
Комната давила своей теснотой. На стене — выцветший плакат с рок-группой, на столе — бардак из тетрадей, дисков и проводов. Компьютер, старый, с пожелтевшим монитором, гудел в углу. Дима включил его, пока тот грузился, уставился в окно. Двор шумел: пацаны гоняли мяч, бабки на лавке перебирали сплетни. Только экран компьютера загорелся, он тут же открыл аську. Сердце стукнуло — вдруг Катя написала? Или Толя? Но список контактов был пуст. Катин ник — серый, Толя — оффлайн. Он щёлкнул по их профилям, но писать не решился. А если не ответят? Или ответят, но холодно, как чужие? Аська осталась открытой, как немой упрёк.
Гитара стояла у стены — потрёпанная, но всё ещё родная. Дима редко играл для себя. Обычно его звали бренчать в компании, когда друзья собирались во дворе или у кого-то дома. Они всегда просили одно и то же — песни, которые все знали, чтоб орать хором, пока соседи не начинали стучать по батареям. Дима брал аккорды, а сам думал о чём-то своём, растворяясь в шуме голосов. Но сейчас компании не было, а гитара молчала. Он взял её, сел на кровать, провёл пальцами по грифу. Струны отозвались глухо, неровно. Он начал наигрывать что-то своё, тоскливое, рваное, будто выплёскивал на струны всё, что копилось внутри. Пальцы споткнулись, мелодия оборвалась. Дима выдохнул, но гитару не отложил.
Он вспомнил тот вечер. Вечер дома у Сереги, когда его мир перевернулся с ног на голову. Они все были пьяные, наверняка мало что запомнили. Но Дима помнил все до последней мелочи. Все ощущения, запахи, касания, чувства. Помнил, какими глазами на него смотрел тогда Толя. Полными нежности и понимания, с легкой улыбкой на губах.
Вспомнился еще один его взгляд — усталый, отвергающий, полный разочарования. Совсем недавно, тогда, в подъезде его дома.
Дима попробовал наиграть ту песню, что звучала в доме Сереги в тот вечер, но пальцы не слушались, а мелодия звучала тускло, как эхо того дня. Дима закрыл глаза, чувствуя, как тоска сжимает горло.
Нужно чем-то заняться. Перекусить. Выпить чаю.
Кухня пахла вчерашним борщом и оладьями, что мать оставила на столе. Дима закинул одну в рот, но вкуса не почувствовал. Он налил чай, сел у окна, глядя во двор. Тревога не отпускала, цеплялась за мысли, как репей. Хотелось курить, но он только сжал кружку сильнее.
Вернулся в комнату, снова открыл аську. Пусто. Катя — оффлайн. Толя — оффлайн. Дима поджал губы, пытаясь внушить себе, что они заняты своими делами, но получалось плохо. Даже когда Катя была по уши в домашних делах, находила минутку, чтобы рассказать ему о новых дисках, которые видела в магазине.
Дима снова взял в руки гитару. Провел по струнам, стряхнул пыль с грифа, попытался настроить на слух. Перечислил в голове песни, которые помнит наизусть, и в которых знает только припев. Вспомнил начало «Everybody wants to rule the world», попробовал наиграть. Он выучил её когда-то втихаря, не для друзей, не для тусовок, а для себя.
Пальцы легли на лады, и он начал перебор — медленный, почти ленивый. Мелодия лилась плавно, с лёгким эхом, будто гитара сама шептала о свободе и времени, которого нет.
Дима закрыл глаза, растворяясь в этой атмосфере — задумчивой, но с искрой надежды, как будто песня обещала, что всё ещё можно исправить. Он доиграл куплет, перешёл к припеву, где перебор сменился ритмичным боем, но на середине сбился — одна струна дзинькнула фальшиво, слишком резко. Дима выдохнул, но не остановился, возвращаясь к перебору, к тому, что держало его в этой комнате, где всё остальное молчало.
Вечер полз медленно. Дима включил комп, нашёл фильм на жёстком диске. «Реквием по мечте» с хриплой пиратской озвучкой. Картинка мелькала, но он почти не смотрел на экран. Мысли были где-то там — с Катей, с её смехом, с Толей, с тем поцелуем на балконе, и неудавшимся в подъезде.
Он проверял аську каждые полчаса, но ничего не менялось. Катя не появлялась, Толя молчал. Тревога уже не просто сидела в груди — она душила, как дым, которого так хотелось вдохнуть.
Дима подошёл к окну, открыл его. Холодный воздух ворвался в комнату. Он просто стоял, вдыхая полной грудью, глядя на тёмные силуэты домов, на фонари, что мигали вдали.
Тоска, одиночество, тревога — всё смешалось в одну тяжёлую волну, что накатывала и не отпускала. Он закрыл глаза, чувствуя, как время ползёт. Завтра он попробует написать Кате. Или Толе. Или просто сыграет что-то своё, для себя, впервые. А пока — только гитара, комната и эта тишина, что была громче любого звука.
***
День пролетел незаметно. Дима и опомниться не успел, как время подошло к одиннадцати ночи. И за весь день он нормально не питался, только легкий завтрак и перекус ближе к обеду. Желудок неприятно зажурчал, напоминая о голоде. Выбора не оставалось, пришлось идти за едой.
Приоткрыв дверь своей комнаты, он выглянул в коридор, прислушался — спит ли мать? Тихо. Звучали только чертовы часы на стене.
Медленно, боясь лишний раз скрипнуть полом или дверью, он направился на кухню. Только хотел было обрадоваться, что остался незамеченным, как увидел едва заметный свет. Горела не люстра, а маленькая настенная лампочка. Может, мать забыла выключить?
Сделал еще один шаг, и сердце пропустило удар от громкого звука — пол скрипнул так, что услышала бы даже спящая мать. Сматерившись про себя, он все же продолжил путь, только теперь еще медленнее и осторожнее.
Выглянув в дверной проем его опасения подтвердились — свет был включен не просто так. Мать сидела за столом, подпирая голову рукой. Выглядела она до боли уставшей, даже измученной. Нахмуренная, о чем-то задумавшись, водила пальцем по краю чашки.
Дима, успокоив свою панику, понял, что отступать уже нельзя. Ровным шагом прошел дальше, вглядываясь в ее лицо. Глаза ее были покрасневшие, как будто плакала весь день. Бог его знает почему, а причину узнавать не очень-то хотелось.
Подошел к холодильнику, заглянул в него в поисках хоть какого-нибудь ужина. Нашел, поставил греться, оперся руками о столешницу. И все это в полной тишине. Кроме злосчастного «тик-так», откуда-то доносящегося.
Когда еда согрелась, Дима взял тарелку, и вновь посмотрел на мать. Та не смотрела на него в ответ, ее взгляд был направлен в пустоту. Никогда до сего момента он не видел мать такой потерянной.
Он нашел в себе смелость подать голос. Пусть и не в самый подходящий момент.
— Почему не спишь? — тихим голосом спросил Дима.
Мать быстро заморгала, будто прогоняя остатки сонливости. Потерла рукой глаз, тяжело вздохнула, и таким же тихим голосом ответила:
— Сон не идет. Уснуть не могу, ворочаюсь.
Дима понимающе кивнул, и удивился, что мать не спросила то же самое у него. На сына она все еще не смотрела, будто с пустотой общалась.
— Тебе бы отдохнуть как следует. Сама на себя не похожа.
Она ничего не ответила.
Дима шагнул на выход, не найдя больше слов. По правде говоря, даже эти слова дались ему с трудом. В них не было искренности. Может, только самую малость.
— Дима, скажи пожалуйста... — он повернулся, а сердце от чего-то заколотилось быстрее, предвкушая неприятный разговор, — У тебя друзья хорошие? Плохому тебя не учат?
Он застыл на месте.
Кто и что ей рассказал? Может, узнала, что он курит? Тогда вполне понятно, почему она такая встревоженная. Все-таки здоровье ее сына под угрозой. Да и кто мог рассказать? Свои бы точно не спалили. С матерью знакома только Катя, а к ней она хорошо относится. Даже больше, чем хорошо, считает ее чуть ли не своей дочерью. Но Катя даже под дулом пистолета не рассказала бы. Тогда как узнала? Сама увидела? Или ее подружки заметили, и наплели ей черти-что.
— Нормальные у меня друзья, — недовольно буркнул Дима, — ничему плохому меня не учат, да и с чего бы им?
— Ты с мальчиком одним общаешься, его вроде Толя зовут... И он тоже... Вы с ним близко общаетесь?
Сердце екнуло при упоминании Толи. Теперь еще и его мать приплела. Кто и главное что именно ей рассказал? Следовало уйти от темы как можно скорее, и не вызывая подозрения. Уж за что-что, а за куревом их могли видеть и вдвоем, и тогда прилетит не только Диме.
— Одноклассник это мой. Ну да, общаемся. А что такое?
— Вы близкие друзья, да? Он тебя не заставлял... Что-нибудь плохое делать? Ни во что не ввязывал?
— Мам, ближе к делу. Я есть хочу и спать. — его раздражение усиливалось с каждой секундой. Желудок, будто в подтверждение его словам, зажурчал.
Мать снова тяжело вдохнула, набирая в легкие как можно больше воздуха, и на выдохе произнесла:
— Я считаю тебе не стоит с ним общаться. Он на тебя плохо влияет. — и взглянула в глаза сыну.
Дима захлопал глазами, и через секунду до него дошло сказанное ей — что значит «не стоит с ним общаться»? Что значит «плохо влияет»?! Раздражение вперемешку со злостью вспыхнули в нем, и на одном дыхании он выпалил:
— Кто и что тебе про него наплел? Да ты вообще его не знаешь! Как ты можешь говорить такое?
Мать прикрыла глаза, собираясь с мыслями. Делала маленькие вдохи, будто успокаивая себя.
— Я тебе хорошего хочу... Прислушайся, пожалуйста, хоть раз к тому, что тебе мать говорит.
— Было бы еще к чему прислушиваться... — угрюмо хмыкнул он.
— Дима, ну не могу я сидеть сложа руки, когда из моего сына делают педика! — почти выкрикнула мать.
— Мам, ты че... — на секунду даже подумал, что ему послышалось. Но нет.
На глазах у нее навернулись слезы, рукой она быстро смахнула их, и продолжила:
— Я не могу позволить какому-то... выродку подстрекать моего сына на такое! Он тебя портит, сбивает с правильного пути, понимаешь?!
Тревожное чувство еще в самом начале разговора не подвело. Теперь Дима даже жалел, что это не по поводу их совместного курения. Эта тайна намного хуже.
Слова вылились наружу прежде чем Дима успел придумать в голове план отступления:
— Откуда тебе знать, что он со мной делает? — нервный смешок вырвался из него, — Какое тебе дело? Ты никогда не была и не будешь на моем месте, и уж явно не тебе мне запрещать. Да и какой вообще вред от того, что я дружу с кем-то? Не должна ли ты беспокоиться о том, что я могу вообще не иметь друзей?
Накопленные обиды вылились на мать, освобождая место для новых. Дима не дал даже шанса своей матери выстроить с ним конструктивный диалог, вывалив все разом, но упуская моменты.
Неизвестно, сколько всего она разузнала, и каков масштаб проблемы. И наговорить лишнего сейчас только усугубит ситуацию. И не просто усугубит - угробит их едва уцелевшие и до предела напряженные отношения матери и сына.
Дима пошел характером в отца - вспыльчивым, а вместе с этим перенял черту от матери - истеричность. Ни о каких близких и доверительных отношениях тут нельзя говорить, будто судьбой было предопределено, что недомолвки между ними всегда будут.
С полминуты Дима так и стоял, глядя на ошарашенную мать, переводя дыхание. К тяжелым вздохам присоединилось колотящееся сердце, как перед прыжком в пропасть.
А она так и осталась сидеть, не осмеливаясь сказать и слова поперек. Открывала и закрывала рот - хотела было что-то сказать, но не говорила. Набрала в легкие побольше воздуха, опустила взгляд, не желая смотреть сыну в глаза, и тихо, едва слышно произнесла:
— Дима, я тебе хорошего хочу... Прошу тебя... Давай хоть раз спокойно поговорим. Мне так страшно за тебя...
Ее глаза покраснели, она быстро заморгала, и тут же быстро провела рукой, и смахнула подступившие слезы. Поджала губы в ожидании ответа.
Ярость сошла на нет. Теперь уже не хотелось кричать на мать, отрицая все, что она говорит. Хотелось только закончить этот нелепый, тягучий и неприятный разговор. Дима жутко хотел спать. Сонливость не позволяла сейчас придумать хорошую, похожую на правду отговорку, и вместо этого оставалось стоять и наблюдать.
Через минуту такого молчания Дима смирился с неизбежным. Поздно бежать. Поздно укрываться и врать. Правда сама сошла с его губ:
— Почему тебе страшно? За что? Мы никому ничего плохого не сделали... Да, мы целовались. А что плохого, мам?
— Что плохого? Это ты должен знать, что плохого вы делаете! Объясни мне, как так получилось? Что такого произошло, что ты решил на такое пойти?! — голос матери дрожал, то ли из-за страха, то ли из-за наступающей истерики. Может, из-за вместе взятого, — Он заставлял тебя? Может, насильно это сделал?!
— Мам, боже... — он накрыл лицо рукой, пытаясь смириться со словами матери, — Никто меня не заставлял, наоборот...
— Да я... Да я пожалуюсь на него всем! Пусть все знают, кто рядом с ними! Как такая тварь посмела... — мать определенно его не слышала. Или не хотела слышать. Ее голова сейчас забита только ее мыслями, причем не самыми позитивными. Если так пойдет дальше - не миновать беды.
— Мам! — громким голосом перебил ее Дима, — Ты меня слышишь вообще? Я говорю, я сам на это пошел. Осознанно. Он вообще ни в чем не виноват, это ты здесь устроила драму, и пытаешься обвинить всех подряд, кроме меня! А виноват только я.
— Не говори так! — она наставила на него палец, и взглянула исподлобья, — Ты не знаешь, что ты делаешь! Дима, это очень опасно, ты... Ты знаешь, во что это может обернуться?! Надо решить эту проблему, пока не стало слишком поздно! — мать поднялась со стула, оперевшись о стол, и теперь выглядела не жалобно, а угрожающе.
— О какой проблеме ты вообще говоришь? Это - нормально! Что в этом опасного? — Дима тоже повысил голос, надеясь, что так мать услышит его.
— Мы завтра же идем к врачу! Тебе помогут, тебя...
— Ты вообще с катушек слетела?! — он сорвался на крик, взбесившись только от одного ее слова «врач», — Какой к черту врач?! Теперь в психушку меня хочешь положить?
— Да нет же! — всхлипнула она, — Это хороший врач, он ничего такого не будет делать. Ты просто поговоришь с ним, он тебе поможет...
— Да не нужна мне никакая помощь! Иди к черту со своим врачом, и только попробуй еще раз про него упомянуть, больше меня не увидишь! — нервы сдали окончательно.
Бесило не только то, как мать старательно пыталась «помочь вылечить» его, но и ее полное игнорирование его слов. Она не хочет понимать, принимать, и слушать другие мнения. Она будет стоять на своем до конца. Только Дима теперь идет в наступление, ставит ультиматум.
Мать быстро заморгала, по-видимому укладывая в голове все сказанное. Поджала губы, сделала несколько коротких вдохов, опустила взгляд.
— Я уже договорилась. Вы просто поговорите. Это ненормально, Дима. Это страшно... Ты даже не представляешь, насколько... — всем телом она содрогалась от накатившей истерики. Вся злость, что вышла вместе с криками, сменилась паникой. Она действительно была готова сделать что угодно, лишь бы не видеть своего сына «таким».
Раз ей не нравится такой сын, значит не будет больше никакого.
Дима вылил на нее остатки скопившегося гнева:
— Да что вам всем надо от меня? Что мы плохого сделали? Это только наше дело, ты вообще не имеешь право в это вмешиваться! Еще и «вылечить» меня пытаешься от чего-то... Да какая ты мать после этого?!
Ее губы задрожали. Один ее вид давал понять, что последние сказанные Димой слова ударили сильнее остальных. Глаза ее покраснели, выступили слезы. Она закрыла лицо руками, сев обратно на стул. Пыталась сдерживать всхлипы, но не получалось. Сквозь слезы тихо проговорила:
— Я вас видела... Когда вы... Он тебя... целовал, я так испугалась... Он же... — часть слов разобрать не удалось, мать всхлипывала после каждого сказанного слова, — Это он плохой, не ты... Нет, я не верю... ты хороший мальчик, ты бы не стал... Тебе нельзя с ним дружить, я запрещаю...
— Что? — нервно усмехнулся Дима.
— Ты его больше... никогда... не увидишь... Пообещай мне, что... — она наконец убрала руки от лица, и заговорила четче.
Дима опешил от такого заявления. Стоял неподвижно, его будто током ударило, конечности оцепенели, и единственное, что он смог из себя выдавить, это тихое, разочарованное:
— Нет.
— Я сделаю все, чтобы вы больше никогда...
— Нет. Ты не посмеешь... — угрожающе уставился на нее Дима, — Запереть меня вздумала?
— Я не знаю, как, но я обязательно добьюсь своего, — стояла на своем мать, — И чтобы этот... Толя получил по заслугам. Будет знать, как моего сына совращать...
— Делай что хочешь, но его не трогай. А если посмеешь - не будет у тебя больше сына.
— Дима... — начала было мать, но не успела договорить - он вышел из кухни быстрым шагом, хлопнув дверью.
А когда очутился в своей комнате, его накрыло осознание только что произошедшего: мать узнала про них, и более того - видела своими глазами, а теперь хочет «вылечить» сына, доверив его мошенникам, которые только искалечат неокрепшую психику.
Чем она руководствовалась, когда приняла такое решение, непонятно. Залезть в ее голову он не может, а понять ее поступки и подавно.
Да что вообще происходит? Как будто целая вселенная была против Димы - лучшая подруга отвернулась от него, лучший друг нашел себе новых товарищей, тот, в кого он влюблен, отрезал его от себя, не давая и шанса побыть хоть секунду вместе. К Сереге обращаться за помощью бессмысленно - Дима не знает его отношение к «таким» людям, и уж подавно не сможет узнать наверняка, как тот отреагирует, расскажи Дима ему все от начала до конца. Поддержкой тут и не пахнет. С Женей все точно также. А к новоиспеченным друзьям даже обращаться за помощью страшно. Они не настолько сильно сблизились, хоть и казалось, могут открывать друг другу свои тайны и секреты, но только незначительные. На кону стоит не только репутация Димы, но и Толи. Узнай его друзья о нем, что тогда будет? Тогда он подведет и Толю, а этого уж тем более не хотелось. Тот и так раздражен поведением Димы в последнее время, а это может окончательно разрушить их отношения.
Но как ни посмотри, единственным вариантом оставался именно он. Только так он сможет избежать лишних ушей и решить проблему. Терять уже нечего. Дима уже показал, что не может достаточно хорошо скрываться, что ему нельзя доверять. Назад пути нет.
Но что о нем подумает Толя? Промолчит, заблокирует везде, где только можно, перестанет общаться с ним и в жизни? Может, и Катю будет игнорировать, лишь бы пресечь все попытки общения на корню? Или сжалится, успокоит, и даст надежду на какое-никакое счастливое будущее? Только в его объятиях Дима ощущал, что мир вокруг - ничто, и важны только они, дающие друг другу свое тепло и чувства. Больше ни от кого он не сможет получить такую поддержку, как от него. Все осуждающие взгляды, разговоры, угрозы, все это ничто рядом с ним.
Эта мысль всплыла в голове как пробивающийся лучик солнца сквозь темные тучи. Только он хотел включить компьютер, написать Толе, объяснить всю ситуацию, разобрать все по полочкам и получить ответы, как в дверь его комнаты постучались.
Стук был тихим, боязливым. Мать стояла за дверью, не издавая не звука. Дима подошел к двери, но не спешил открывать. Прислушался, но так ничего и не услышал.
— Чего тебе?
— Дим... Димочка, открой дверь, пожалуйста...
— Не открою. Говори так.
— Поговори со мной, я прошу тебя... — голос матери все еще дрожал.
На секунду Дима засомневался - правильно ли он поступает, так грубо обращаясь с матерью? Следом пришла другая мысль - нечего было предлагать ему всякое, и обзывать всех вокруг главными врагами общества.
— Не о чем нам с тобой говорить. Иди в свою комнату, может, успокоишься.
— Неужели ты не хочешь меня понять? Мне так страшно за тебя, я... я бы все отдала, лишь бы ты был счастлив. Я и так отдаю все, что у меня есть, но не могу дать тебе большего. Прости меня за это... Но выполни хоть одну мою просьбу, нам обоим станет легче...
— Разговор окончен. С меня хватит.
И как по иронии судьбы краем глаза Дима заметил лежащий у кровати рюкзак, а из него высовывалась пачка сигарет и зарядка от телефона. Решение не заставило себя ждать. Пожалуй, это единственный выход сейчас. Мать поймет, чтоб была не права, говоря ему такое, только после того, как увидит своими глазами последствия своих слов.
Надо уйти. Пусть задумается, что натворила.
Сделав два быстрых шага в сторону кровати, он подхватил рюкзак с пола, закинул туда едва не вывалившийся зарядник, прислушался. Мать все еще стояла у двери, ожидая хоть какого-то ответа от сына.
Нет, нельзя чтобы она заподозрила побег. Надо подождать, когда она уснет, и тогда действовать.
Тихо, медленно, без лишних телодвижений, он положил рюкзак на свое место, сел на край кровати, и вновь прислушался: мать легонько подергала ручку двери, проверив, заперта ли, и всхлипнув, ушла в другую комнату. Тихий щелчок - выключила свет на кухне. Шаги снова послышались около его комнаты - мать прошла рядом, остановилась, и снова куда-то ушла. Но дверь не закрыла, и свет из ее комнаты все еще пробивался сквозь щель под дверью.
Надо только дождаться, когда свет погаснет, а после подождать еще примерно час, чтобы она точно ничего не услышала и не увидела.
Мать еще несколько раз подходила к его комнате, может, проверяла, уснул или нет. Дима тоже проверял, прислушивался ко всему, что происходит дома.
Сидя на кровати, он считал секунды, минуты, и молился неизвестным богам о том, чтобы остаться незамеченным.
Проверил время на телефоне - перевалило за полночь. Подхватил сумку, быстро глянул в нее, перепроверил наличие всего необходимого: пачка сигарет, зарядник, кошелек с остатками карманных. На секунду вновь засомневался, стоит ли оно того. Даже стало жалко мать. Но сомнения развеялись, стоило только вспомнить всю ту грязь, что она на него вылила сегодня.
Он приоткрыл дверь свой комнаты, выглянул в коридор. Разглядеть что-то было трудно, свет исходил только от окон. Осторожно, вспоминая все скрипучие места на полу, он обходил их, и наконец подобравшись к куртке накинул ее, не застегиваясь, влез в ботинки, и как в замедленной съемке открыл входную дверь. Переступил порог, все так же медленно и аккуратно передвигаясь. Закрыл дверь.
Тяжелый вздох сорвался с его губ. Самая сложная часть плана выполнена, дальше дело за малым.
Пробежавшись по лестницам вниз, он оказался на улице. До того там оказалось тихо, что Диме показалось, что человечество вымерло, и во всем мире остался только он один. Фонари еще горели, ветер угрюмо завывал, разбрасывая волосы в стороны. До первого снега еще далеко, но первые заморозки уже наступали на пятки, угрожая ночными низкими температурами.
Дима прошелся по двору, пачкая ботинки в образовавшихся лужах после недавних дождей. Вдохнул свежего воздуха, вобрав побольше, ощутил что-то давно потерянное, или никогда не приобретенное, что-то до боли знакомое, но забытое.
А в голове вновь промелькнули слова матери: «Ты его больше не увидишь. Я сделаю все, чтобы...». К горлу вновь подступил ненавистный ком, заставляя глаза краснеть, а сердце колоть.
Он прошел уже достаточно, чтобы прокрутить в голове весь их диалог, и кучу раз про себя дать отпор матери, убедить ее в том, что она не права, но в итоге прийти к здравому выводу - уже поздно что-то менять. Все слова уже сказаны, все действия уже совершены. В прошлое вернуться нельзя.
Дима дошел до неизвестного ему двора: две скамейки, одна из них поломана, старая карусель, и разваленная песочница. Освещения не было, ближайший фонарь светил где-то за домами. Только тусклый свет луны придавал очертания этим заброшенным построениям.
Сев, он достал из пачки сигарету. Закурил. Что делать дальше? Просто сидеть и ждать здесь до утра? Холодно. Возвращаться точно нельзя, путь домой попросту перекрыт. Он сам отрезал все пути, сам создал себе проблемы, а теперь еще и не только себе. Что о нем подумает Толя? Недоглядел, не уследил, не был достаточно бдительным. Из-за Димы это все началось, из-за него же они оба нарвались на огромные неприятности.
Может, еще не поздно все закончить, сделать вид, что ничего не было? Стать теми едва знакомыми одноклассниками, забыть все, что было между ними. Или то, что испытывал Дима. Он никогда не мог точно утверждать, что к нему чувствует Толя, чем обоснованы его действия, почему он так себя вел? Играл с ним, пробовал на вкус новые ощущения? Может, этого знать не стоит. Не стоит рушить сказку, которую он сам создал у себя в голове. Стоило только вынырнуть из этого моря эмоций, реальность нахлынула жесткой волной, прибив к берегу.
Он докурил сигарету, бросив ее на холодную траву. Из пачки пропала еще одна, и тоже стала подожженной. Мысли вновь закрутились по одному и тому же сценарию, но уже упуская некоторые моменты, какие-то перемешивая, а какие-то добавляя. Заставив себя перестать думать об этом, Дима принялся размышлять, что делать дальше. Из дома он сбежал, нужно где-то переночевать. Воющий ветер, пробравшийся под куртку, напомнил ему о теплой кровати в его комнате.
Фонарь где-то вдалеке раздражающе мерцал, лампочка почти перегорела. Руки предательски задрожали, когда лавина тревожных мыслей вновь нахлынула. Глаза все еще щипало от напряжения и усталости, ком в горле не спешил уходить.
Он нащупал в кармане мобильный, пытаясь включить его. Заряда осталось мало - мигала последняя палочка. Хватит дай бог на один звонок. Громко хлопнула подъездная дверь одного из домов. Дима дернулся и инстинктивно обернулся - из подъезда вышла пьяная парочка. Девушка в коротком платье с накинутым на плечи пальто держит под руку своего молодого человека. Она хохочет, а ее парень пытается удержать ее на ногах. Наверняка они замечательно провели вечер. Мерзкие.
Палец дрогнул над кнопкой вызова. Он все не решался позвонить ему, попросить о помощи. Опять. Опять показаться беспомощным и не умеющим постоять за себя.
Можно и не звонить ему.
Ну да. Струсить, и остаться замерзать на этой проклятой скамейке в неизвестном задрипанном дворе. Ну уж нет.
Сердце от чего-то заколотилось быстрее, руки вспотели. Резко нажав на звонок, Дима зажмурился, будто нажал кнопку самоуничтожения.
Зазвучали тихие гудки. Длинные, резкие, заставляющие содрогаться при каждом последующем. Ожидание сводило с ума.
Вдруг не ответит? Вдруг уже уснул? Или проснется и сбросит?
Дима считал гудки, как секунды до приговора. Пятый... Шестой... Тишина. Последующего гудка не последовало. Он приложил телефон к уху, вслушиваясь. Вдруг услышал тихое шуршание. Вызов не сбросился, Толя ответил.
— Алло? — решился подать голос Дима. Проверить, не чудится ли ему.
— Ты идиот? Время видел? — хриплый голос Толи послышался в трубке.
Дима облегченно выдохнул, уголки его губ приподнялись. Ему не показалось.
— Извини. Я разбудил?
— Еще бы не разбудил. Час ночи, блин.
— Прости... У меня тут... Эм... проблема, — сказать все сразу он не осмелился.
— Дим... Это не может подождать до утра?
— К сожалению...
— Если у тебя разыгралась фантазия, то запрись в комнате и подрочи без моей помощи. Я не буду шептать тебе нежности в час ночи.
— Боже, нет... Это... вообще не связано... Погоди, Что?
— Что..?
— Эм... Ты сейчас один дома?
— Намекаешь, чтобы я тебе еще и лично помог? — усмехнулся голос в трубке.
— Нет. Мне нужно где-то переночевать...
Несколько секунд из трубки не доносилось ни звука. Дима перепроверил, идет ли еще звонок. Вдруг сбросил? Но нет.
Толя громко вздохнул.
— Ты, блять, издеваешься?
— Мне реально больше... не у кого просить помощи...
В трубке что-то зашуршало.
— Тебе очень... очень повезло, что отец сегодня в ночную смену, — Дима облегченно выдохнул после его слов.
Место для ночлега есть.
— Ты где?
— Зашел в какой-то двор. Тут даже света толкового нет... И жутко холодно. — он посмотрел по сторонам, вновь изучая дома и узкие дороги.
— Сам дойдешь, надеюсь?
— Дойду. — Дима устало хмыкнул.
— Ну иди. Квартиру помнишь. Надеюсь.
— Помню. Все помню... — он медленно поднялся со скамейки, отряхивая джинсы от невидимых соринок.