Последняя Бладмур

«Когда цветок раскрывается среди яда — он не становится менее ядовитым. Он становится красивее.»
— из дневника Графини Мариэль Бладмур

⸻

Огромные хрустальные люстры отбрасывали блики на стены древнего бального зала, где позолота потолков чередовалась с паутиной веков. Горели сотни свечей, отражаясь в старинных зеркалах, день рождения был похож на траур ,но в этом и заключалась изюминка этой семьи
мрак был им по нраву ,они видели в нем больше чем остальные

В центре  зала стояла — Элиза.
Высокая, изящная, в черном бархатном платье, расшитом серебром. На щеках — лёгкий румянец, в глазах — тот самый дерзкий, почти вызывающий огонь, который в детстве был едва заметным искорками.

Ей исполнилось шестнадцать.

Но вместо друзей — зал, полный родни: кузены, высокомерные тётушки
Все — потомки рода Бладмур. Все — они под бесовским покровом блестели своей красотой и нескончаемой молодостью

Элиза стояла прямая, будто сама стала частью архитектуры замка — живой готической скульптурой. будто покойница лежащая в гробу ,то что она жива выдавал лишь стук сердца
Служанки поправили складки платья. Музыка смолкла.

В зал вошёл её отец.

Граф Моррис Бладмур был всё тем же: безупречный, пугающий, с гербом рода на груди. на его лица играла несвойственная ему ухмылка
Элиза нахмурилась несвойственным переменам отца
Сегодня особенный день ,ты стала почти взрослой и совсем скоро станешь графиней замка Бладмур, будешь хозяйкой своего ритуала . Моя дочь преуспела в учениях ,в ее глазах я вижу огонь к оккультным наукам Произнес он обращаясь к толпе гостей поднимая бокал вина
-У тебя будет подарок .Особенный .-Его голос стал тише .-Такой ,какого не получала не одна Бладмур до тебя
Потому что  ни одна Бладмур не была так глупа и не покорна как ты
лицо Элизы не изменилось,но внутри уже начала накатывать тошнота от липкого страха .

Она знала: в этом доме слова «особенный подарок» не предвещали ничего обычного.

— Ричард, вноси подарок, — молвил граф с той же неизменной ухмылкой, холодной и тяжёлой, как лезвие ножа.

Слуга вошёл в зал, неся большую коробку, затянутую в бордовый бархат. Он подошёл к столу и поставил её прямо перед именинницей.

— Прошу, открывай. Не томи нас ожиданием, — в голосе отца сквозило удовлетворение. Как будто он заранее знал, какова будет её реакция.

Где-то в толпе родственников раздался голос тёти Харис:

— Ну, открой уже, милая!

Элиза сглотнула. Пальцы дрожали, когда она потянулась к крышке. Казалось, воздух стал гуще, плотнее. Деревянная шкатулка щёлкнула замком, и в следующее мгновение — её жизнь треснула.

Внутри лежала голова.
Натаниэля.

Глаза Элизы расширились от ужаса.
Кровь застыла в жилах.
Сердце... не билось.
Мир — оборвался.

Звон в ушах заглушил всё: разговоры, музыку, даже дыхание. Накатила тошнота. Захотелось исчезнуть, стереть себя, провалиться в землю. Но прежде... выжечь этот замок до основания. До камней. До корней. Уничтожить каждого, кто смеялся за этими стенами.

Перед её глазами, как вспышка, возникла последняя ночь.

⸻

За день до рождения.

Луна висела так низко, будто собиралась рухнуть.
Они сидели в саду среди роз — в том самом, где впервые поцеловались. Глупо, неловко. Ей было 14. Ему — 16.

— Тебе скоро шестнадцать, — сказал он, глядя в небо. — Скоро станешь настоящей Бладмур.

— Я не хочу быть настоящей Бладмур, — шептала она. — Я хочу быть собой.

— Собой? — Он усмехнулся. — А кто ты — без их правил, без их тьмы? Ты идёшь по их дороге, не по своей. У тебя даже желания не твои.

Она не ответила. Потому что не знала. Где её желания ,а где ее отца . О чем вообще она мечтает?

Тогда он резко повернулся к ней.

— Убежим. Завтра. До рассвета.

Элиза посмотрела на него. Серьёзно, впервые по-настоящему.

— Ты правда думаешь, у нас получится? Ты же знаешь, кто они.

Он взял её руку — тонкую, холодную, как стебель розы.

— Я не боюсь. Ради тебя — нет.

Она улыбнулась. Настояще. Без маски.

— Тогда приходи. До рассвета.

Он кивнул.
— Я приду. Даже если будет смерть.

Когда он уходил, она смотрела ему вслед. А потом — на звёзды.
Те же, что в ту первую ночь, когда она шептала в пустоту:

Пусть хоть кто-то любит меня за то что я есть
Смех.
Это было первое, что вырвало меня из воспоминаний.
Смех — и аплодисменты.

Я медленно подняла взгляд, полный слёз, на отца.
На моём лице застыл немой, отчаянный вопрос:
— За что?

— Элиза, дочь семьи Бладмур... — с насмешкой произнёс граф. — Спуталась с каким-то сыном рыцаря. Это, по меньшей мере, забавно.

Толпа за моей спиной снова засмеялась. Кто-то искренне. Кто-то — из страха.

— Твоего будущего мужа мы с Мариэль уже выбрали, — продолжал он. — И знай: такая участь ждёт каждого, с кем ты попытаешься сбежать. Каждого, кто посмеет потянуться к тому, что принадлежит дому Бладмур.

Я повернулась к залу. Лица родственников — как мраморные маски. Никто не сочувствовал. Никто даже не моргнул.

И тут голос тети Мари послышался сзади Элизы

— Милая, ты разве не рада?
Если ты действительно любила этого мальчика — теперь его голова останется с тобой навсегда. Ты сможешь любить его, даже  выйдя замуж.
А если не хочешь с ним расставаться... — она сделала лёгкий глоток вина, — твои повара могут приготовить его плоть. Съев его, ты станешь его частью. Навеки.

Тишина. Мир оборвался снова.

— Ты ведь не хочешь его потерять, правда?

Она безумна.
— пронеслось в моей голове.
Они все безумны.
И я поняла это слишком поздно.

Натаниэль был первым, кто показал мне другой мир. Мир, где можно было смеяться — не прячась. Где прикосновение не означало боль, а слова — приказ.

После него я впервые осознала, насколько больна моя семья.
Насколько несчастлива я.
И как глубоко я — безвольная игрушка в руках отца и матери.
Без имени. Без права. Без будущего.

Девушка выбежала из бального зала, не оглядываясь.

Её дыхание сбивалось, платье цеплялось за мраморные углы, сердце колотилось в груди, будто хотело вырваться наружу.
Но музыка осталась за спиной. Смех, звон бокалов — всё продолжалось, будто ничего не случилось.
Именинница ушла — и что с того? Праздник рода Бладмур не зависит от чувств.

Элиза ворвалась в свои покои, захлопнула дверь и, споткнувшись, упала лицом в подушки.
Она не кричала. Она выла беззвучно, вжимаясь в шелковую ткань, пока не стало трудно дышать.
Смысла больше не было. Ни в бегстве. Ни в сопротивлении. Ни в самой себе.
Где бы она ни скрылась — её всё равно найдут. Вернут.
И снова заставят делать «как положено».

Стук.
Тихий. Размеренный.
Элиза даже не успела удивиться — в дверь вошла мать.

Мариэль подошла молча, села на край кровати. Простыня чуть смялась под её весом.
Она не взглянула на дочь. Лишь смотрела вперёд, сквозь комнату, как будто говорила в пустоту.

— Съешь его останки, — спокойно произнесла она. — Так будет правильно.

Элиза резко села. Красные глаза, испачканные тушью щёки.

— Что?.. Что ты сказала?..

— Это семейная традиция, — продолжила графиня всё тем же ровным, почти убаюкивающим голосом. — Я тоже ела. Мой первый возлюбленный. Мы не могли быть вместе. Я знала это. Он тоже. Поэтому я сама... — она на мгновение замолчала. — Я сделала всё, как велит кровь.

— Вы... вы безумны... — голос Элизы дрогнул. — Все вы... ненормальные...

— Кто-то убивал сам. Кто-то — поручал отцу. Но суть одна: мы не оставляем чувства незавершёнными.
Плоть — это память. Вкус любви, который больше не повторится.

— Мама, — голос Элизы сорвался. — Это больное, это безумие! Я не буду этого делать!

Она вскочила, отступая, будто мать могла броситься на неё прямо сейчас с подносом.

— Вы... вы нелюди.
Вы чудовища.
Я ненавижу вас всех!

Крик сотрясал стены, дрожал в груди. Но Мариэль даже не дёрнулась.
Она лишь встала и, поправив платье, направилась к выходу.
Уже на пороге, не оборачиваясь, произнесла:

— его тело в картере ,если надумаешь скажи поварам что б его достали и приготовили ,пока он не начал гнить
Подумай.