Love in the Dark

— Какого чёрта ты здесь делаешь?! — голос Вивиан прозвучал громче, чем она ожидала: высокий, острый, почти истеричный, словно выстрел. Она сама вздрогнула от собственного крика, но рука осталась твёрдой: пальцы сжали рукоять пистолета так, что суставы побелели.

Тёмная фигура, застигнутая её голосом, остановилась между рядами шкафов. Секунда — и он поднял руки, медленно, почти лениво, будто сдавался не по-настоящему. Лампа под потолком дрожала, бросая на его лицо зыбкий свет. Том.

— О, — сказал он мягко, и уголки его губ изогнулись в знакомой усмешке. — Вот так встреча. Признаюсь, я знал, что у тебя горячий темперамент, Вивиан, но думал, что наручники подошли бы больше, чем пистолет.

Он чуть склонил голову набок, будто оценивая её не как врага, а как очередную головоломку. Голос его был тёплым, ленивым, с той игрой, которой он всегда прикрывал собственные резкие мысли.

— Не шути, — процедила Вивиан. Она чувствовала, как бешено колотится сердце, как гул крови заглушает собственное дыхание. — Отвечай. Что ты здесь делаешь?

— А разве это преступление — интересоваться историей? — Том развёл руками. — Бумаги, книги... неужели они опаснее меня?

— Перестань юлить! — рявкнула она и сделала шаг вперёд, не опуская оружия. — Я давно замечаю, как ты появляешься там, где тебя быть не должно. Ты что, следишь за мной?

Он улыбнулся шире, но в глазах мелькнуло что-то колкое.

— А если да? Что тогда? Может, мне нравится смотреть, как ты злишься. Ты такая живая в эти моменты.

— Том, — её голос дрогнул, но не от смущения — от ярости. — Ты играешь. Ты думаешь, я этого не вижу? Всё твоё внимание, все твои слова... зачем они? Что ты хочешь?

— А что, если я хочу только тебя рассмешить? — он сделал шаг ближе, и свет упал на его лицо, обнажив тени под глазами. — Ты всегда такая серьёзная, Ви. Иногда мне хочется увидеть, как ты хотя бы раз улыбаешься не из вежливости, а по-настоящему.

— Хватит! — выкрикнула она, и пистолет в её руках дрогнул. — Не смей снова увиливать. Ты здесь не случайно. Ты приближаешься ко мне не случайно. Всё это — часть твоей игры, да?

Он резко выдохнул, и улыбка исчезла. Голос стал твёрдым, громким, почти грубым.

— Ты хочешь правду? Ладно. Слушай.

Он сделал шаг вперёд — настолько близко, что тень от её руки с пистолетом пересекла его грудь. В его взгляде не осталось ни капли насмешки.

— Да, я не просто так рядом с тобой. Да, я задаю вопросы, ищу ответы. Хочешь знать, почему? Потому что мой отец велел мне вытащить всё из тебя. Всё. — Том резко шагнул ближе, и в голосе прорезалась жёсткая насмешка. — Его приказ звучал просто: «Она — Морретти. Добывай через неё всё, что можешь. Хочешь — обольсти её, хочешь — используй, хочешь — трахни, если другого пути нет. Но Морретти должна заговорить».

Воздух будто сгустился, стал вязким. Вивиан почувствовала, как будто стены архива придвинулись ближе. Сердце гулко ударило в виски.

— Значит... всё? — голос её сорвался. — Все твои разговоры, подлизывания, помощь... это было частью приказа? Игрой?

— Нет. — Том почти выкрикнул, и это «нет» прозвучало так, что у неё задрожали пальцы. — Приказ — да. Но я не сделал этого. И не собирался. Потому что ты не заслуживаешь этого, и я не собираюсь поступать так низко. Я искал ответы сам, поэтому я здесь. Да, я пытался понять, что творится между нашими семьями. Но не через тебя. Никогда через тебя.

Тишина после его слов повисла в воздухе, густая и вязкая, как дым.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, а сердце металось между гневом, ужасом и... странным облегчением. Теперь всё было ясно: Том — сын Каулитца. Он сам это признал. Все её подозрения сложились в одну ясную картину.

И всё же, вместе с этим пониманием, в ней вдруг проснулась ещё одна мысль: он хотя бы не лгал. Впервые он сказал то, чего не прикрывал флиртом, шутками, полунамёками. Это была правда, жестокая и обжигающая, но правда.

Она почувствовала, как рука становится невыносимо тяжёлой. Пистолет опустился, стукнувшись о стол.

Вивиан выдохнула, резко, с надрывом, и отступила назад, хватаясь за край стола, чтобы удержать равновесие. Том тоже не двигался: он стоял напротив, мрачный, упрямый, словно готовый принять её любой ответ — выстрел, крик, ненависть.

Но она молчала. И он тоже.

Между ними стояла глухая, тягучая тишина, будто сам воздух пропитался их словами и теперь тяжёлой завесой давил на стены. Где-то вдалеке тихо щёлкнула лампа, сорвавшийся с потолка кусочек пыли упал прямо на папку с документами, но никто из них не двинулся. Вивиан вцепилась в край стола так, что костяшки её пальцев побелели, Том всё ещё стоял с сжатыми кулаками, дышал резко, коротко, и только глаза у обоих метались, словно каждый искал в другом хоть крупицу ответа, хоть намёк на то, что всё это не сон.

И именно в эту секунду тишину разорвали шаги. Тяжёлые, уверенные, не торопливые — такие шаги бывают только у людей, которым нечего бояться, потому что они сами — оружие. Вивиан резко повернулась к двери, сердце рванулось вверх, в висках стукнуло.

— Чёрт... — выдохнула она одними губами и тут же, быстрым движением, спрятала пистолет за пояс.

Том едва приподнял бровь, но не сказал ни слова. Вивиан метнула на него взгляд, острый, как лезвие, и молча показала пальцем вниз — сидеть. Его усмешка мелькнула мгновенно, но он подчинился, опускаясь на массивный стул возле стеллажа. Он устроился так, будто это его кресло, но Вивиан видела, что мышцы на его руках и шее напряжены.

Она схватила первую попавшуюся папку, прижала к себе и сделала пару шагов к столу, развернувшись так, чтобы прикрыть его спиной. В этот момент дверь с глухим скрипом распахнулась, и в полумрак архива вошли двое. Охрана.

Высокие, широкоплечие, в одинаковых тёмных костюмах, словно слепленные по одному лекалу. Их лица не выражали ничего, кроме холодной службы — ни злости, ни удивления, ни усталости. Только глаза, внимательные и жёсткие, цепляли детали, словно привычно проверяя каждый угол.

— Синьорина Вивиан, — заговорил первый, слегка кивнув, но не делая ни шага ближе, — ваш отец велел нам быть рядом. Он беспокоится.

Голос его звучал так низко, что будто исходил прямо из каменных стен архива.

— В этих стенах вы не должны находиться в одиночестве. С этого момента мы будем сопровождать вас постоянно.

Вивиан почувствовала, как злость моментально поднялась в горле, обжигая изнутри. Они ворвались сюда, разрушили ту зыбкую тишину, в которой только что решалась её жизнь. И рядом — Том, которого она должна скрыть. Её пальцы крепче сжали папку, но голос прозвучал ровно, хоть и холодно:

— Передайте моему отцу, — сказала она, отчётливо глядя прямо в глаза старшему, — что я не нуждаюсь в сопровождении.

— Но синьорина, — вставил второй, — приказ ясен. С вами должен быть кто-то рядом. Это вопрос вашей безопасности.

Она шагнула вперёд, и свет лампы упал на её лицо. В глазах её охранники могли прочитать раздражение, скрытую угрозу и твёрдость, которой не позволено спорить.

— Моя безопасность зависит от того, насколько я могу работать без помех, — холодно произнесла она. — Вы мешаете. И если я говорю, что хочу оставаться одна, значит, так и будет. Это не обсуждается.

Молчание повисло густое и напряжённое. Оба охранника, казалось, на секунду застыли, но первый наконец кивнул.

— Как скажете, синьорина. Но знайте — ответственность будет на вас.

— Она всегда на мне, — парировала Вивиан, и угол её губ чуть дрогнул в подобии холодной улыбки.

Её слова повисли в воздухе, как приговор. Охранники переглянулись, но всё же развернулись и медленно вышли. Их шаги стихли в коридоре, дверь закрылась тяжело, будто отсекла их мир от её мира.

Только тогда Вивиан позволила себе тихо выдохнуть и резко обернулась к стулу. Том уже не сидел расслабленно. Он склонился вперёд, в руках держал несколько листов из той самой стопки, которую она успела вытащить на стол. Его пальцы сжимали страницы так, будто они были оружием, а не пыльными обрывками прошлого.

— Так вот что держит тебя здесь, — негромко произнёс он, не отрывая глаз от текста. Его голос звучал странно — не насмешливо, не мягко, а серьёзно, с хрипотцой. — Ласкарис.

Сердце Вивиан сжалось. Она сделала шаг к нему, и её каблуки коротко щёлкнули по каменному полу.

— Отдай, — сказала она, но он прижал листы к груди, не сводя с неё взгляда.

— Значит, ты тоже думаешь, что всё это не выдумки? — спросил Том, и в его голосе появилась новая, почти опасная мягкость. — Тоже веришь, что это не просто забытая история?

Вивиан замерла. Она чувствовала, как кровь стучит в висках, как каждое его слово обволакивает её и одновременно разрезает вены. Ответа у неё не было — или, может быть, он был, но произнести его вслух она не решалась.

Том перевёл взгляд на страницы и, шепотом, будто самому себе, прочитал:

— «Никому нельзя доверять, даже тем, кто ближе всех». Чёрт... Они знали. Ещё тогда.

Он поднял взгляд и посмотрел прямо в её глаза — так, как будто хотел прочитать не только её мысли, но и её решение: будет ли она врагом или союзником в этой игре.

***

Утро тянулось холодное и серое, такое, что пробирало до костей даже сквозь одежду. Но Вивиан не чувствовала этого в полной мере. Сон так и не пришёл к ней за ночь, и когда первые признаки рассвета застыли на горизонте бледной полоской, она сдалась. Лежать в комнате, уткнувшись в подушку, было невыносимо — там каждый шорох напоминал ей слова Тома, каждое молчание отзывалось эхо его признания. Она чувствовала себя загнанной в клетку, и поэтому выбрала единственное место, где всегда могла дышать свободнее.

Она натянула джемпер поверх лёгкой ночной рубашки, заправила волосы под вязаную шапку и обула простые высокие ботинки, в которых легко идти по влажной земле. Пальто не брала — оно было бы только помехой в конюшне и наездке. Шарф набросила кое-как, лишь бы прикрыть горло от утреннего ветра. Так, тихо, не желая никого будить, она вышла из спальни и прошла через сад.

Ноябрь встречал её резким холодом и сыростью. Небо всё ещё оставалось тяжёлым и тусклым, но на востоке угадывалась тонкая бледная линия — там рождался день. Под ногами хрустела замёрзшая трава, и каждый её шаг отдавался в тишине особняка, будто напоминая: она одна, слишком одна в этом утре.

И всё же она знала — в конюшне её ждут. Там был единственный друг, которому не нужны были объяснения и который не требовал от неё ничего, кроме искренности.

Неро.

Его образ всегда был связан для неё с теплом и памятью. Ей было всего семь, когда двоюродный брат Джулиано, старше её на 11 лет, привёл в конюшню жеребёнка — угольно-чёрного, с тонкими ногами и ещё неуклюжей осанкой. В тот день он сказал: «Он твой. Ты ведь сильная, Виви, и он будет сильным вместе с тобой». Она тогда едва поверила, что этот подарок настоящий. Джулиано всегда был для неё примером: смелый, безрассудный, но в то же время тот, кто умел смеяться так, что мир вокруг казался легче.

Его убили через год. Глупо и несправедливо — не в бою, не на переговорах, а в случайной стычке на улицах Палермо, когда он даже не был вооружён. С тех пор Вивиан хранила в сердце этот разрыв, и каждый раз, когда подходила к Неро, ей казалось, что брат всё ещё рядом. Его голос звучал где-то глубоко внутри: «Ты сильная, Виви. И он тоже».

Она толкнула тяжёлую дверь конюшни, и тёплый, влажный запах сена и лошадиного дыхания окутал её. Внутри было темно, только несколько керосиновых ламп горели тускло, отбрасывая зыбкие тени на деревянные перегородки. Лошади переступали в стойлах, слышался ритмичный перестук копыт и редкое фырканье. Но её внимание сразу нашло нужное место — в дальнем углу, в просторном стойле стоял Неро.

Он был великолепен. Его шкура отливала в свете ламп мягким глянцем, словно сотканным из самой ночи, а грива спадала тяжёлой волной. Он поднял голову, когда услышал её шаги, и тихо фыркнул, будто приветствуя хозяйку.

Вивиан вывела Неро во двор, и холодное ноябрьское утро тут же окутало их обоих. Конь шумно выдохнул пар, подняв голову к небу, будто тоже жадно втягивая сырой воздух. Вивиан остановилась и провела ладонью по его шее, задержавшись в этом прикосновении, словно ища опору.

— Ну что, Неро, — тихо произнесла она, наклоняясь ближе, — снова я пришла к тебе, когда не знаю, куда себя деть. Ты всегда слушаешь. Может быть, лучше, чем кто угодно.

Его уши слегка дрогнули, уловив её голос. Она улыбнулась сквозь усталость.

— Знаешь... иногда я думаю, что если бы ты умел говорить, ты бы давал мне ответы. Потому что я уже устала задавать вопросы только себе. — Она провела рукой по его морде, — Устала быть «идеальной» Вивиан Моррисон, той, которой все восхищаются. В школе — президент, дома — дочь, которая должна оправдать имя. А внутри... внутри я разрываюсь.

Она сделала паузу, взглянув в темноту сада, где постепенно серел рассвет. Слова сами текли, как будто она выговаривала то, что никогда бы не осмелилась сказать живому человеку.

— Можно ли доверять ему? — её голос сорвался на шёпот. — Или он предаст меня, как отец предал мать? Как предают все, когда речь заходит о власти, о фамилии, о войне?

Она сжала пальцы в гриву Неро, прижалась лбом к его шее.

— Я ненавижу, что всё оказалось правдой. Что эти догадки... что мои страхи не просто игра воображения. Он — действительно сын Каулитца. Какая ирония, да? — губы её дрогнули в печальной усмешке. — Парень, с которым я спорила на дебатах, которому могла доверить свои мысли, который всегда умел говорить так, что мир вокруг становился... легче. И всё это время он носил в себе имя, которое должно быть моим врагом.

Конь тихо фыркнул, словно отвечая на её сбивчивую исповедь.

— А знаешь, Неро, — продолжила она чуть мягче, — я не могу ненавидеть его так, как должна. Это неправильно. Я ведь чувствую... когда он смотрит, это не просто игра. Когда он шутит, чтобы разрядить обстановку, я... я верю ему, даже если не хочу верить. — Она тяжело выдохнула. — Что со мной не так, Неро?

Она погладила его по шее, потом резко отстранилась, будто сама испугалась своих слов.

— Нет, всё. Я несу бред. Нужно отвлечься.

Вивиан резко подтянула поводья и, привычно поставив ногу в стремя, вскочила в седло. Неро послушно вскинул голову, чувствуя её напряжение.

— Давай, милый, — сказала она уже тверже, — поехали.

Он рванулся вперёд, и они вылетели на аллею сада. Холодный воздух хлестал по лицу, волосы вырвались из-под шапки и хлестали по щекам. Ветер впивался в кожу, обжигал лёгкие, но именно в этом ощущении свободы было что-то очищающее. Каждый скачок будто выбивал из неё куски тяжести, накопленной за ночь.

Садовые аллеи мелькали мрачными коридорами, редкие фонари горели бледным светом, и казалось, что они мчались сквозь сон, сквозь ночь, сквозь всё то, что рвало её изнутри.

На несколько минут Вивиан почувствовала, что может дышать. Что ещё есть в мире свобода — пусть только в этом бешеном скаку, в холодном ветре и в черной гриве, развевающейся рядом.

И в этой свободе она нашла ответ на свой собственный вопрос: да, её сердце уже выбрало. Но именно это и было самым страшным.

В это же утро, когда в доме Морретти за окнами только занимался рассвет, в особняке Каулитцев царила совсем иная тишина — глухая, тревожная, как перед бурей. Том шёл по коридору босиком, сонный, когда изнизу донёсся звук — не просто стук, а удар, звонкий и хлёсткий. А за ним — резкий вскрик женского голоса.

Он замер. Кровь в жилах будто застыла, и он уже знал, что там. Но ноги сами понесли его вперёд.

Тяжёлая дверь в гостиную приоткрылась, и перед глазами Тома предстала сцена, от которой его охватил спазм в груди.

Виктория стояла у стены, волосы растрепаны, на щеке расплывался багровый след, губы дрожали. Но глаза — тёмные, усталые, прожившие слишком много боли — сверкали яростью. Она держалась прямо, словно из последних сил бросала вызов. Перед ней возвышался Гюнтер. В одной руке он держал кнут — старый, тугой, ещё с тех времён, когда в их доме были конюшни. В другой — бокал с недопитым виски. Лицо отца было искажено презрением и холодным, привычным гневом.

— Ты совсем потеряла рассудок, — его голос звучал как хриплый рык. — Сколько раз я говорил тебе: не смей вмешиваться в мои дела!

— А я буду вмешиваться, — выплюнула Виктория, прижимая ладонь к щеке, но не отводя взгляда. — Это мой сын. МОЙ. И я не позволю тебе калечить его жизнь, как ты калечишь всё вокруг!

Гюнтер ухмыльнулся, сделал шаг ближе. Его тень накрыла её целиком.

— Твой сын? — он почти выплюнул слова. — Этот мальчишка — моя собственность. Моё продолжение. Я решу, кем он будет. И если ты думаешь, что твои слёзы и жалкие уговоры что-то изменят...

Он резко хлестнул кнутом по столу рядом с ней. Дерево треснуло, искры боли мелькнули в её глазах, но Виктория не шелохнулась.

— Ты трус, Гюнтер, — тихо, но жёстко сказала она. — Всю жизнь прячешься за властью и деньгами. Даже сына ты не способен воспитать без угроз и приказов. Всё, что у тебя есть, — страх. Страх, которым ты душишь людей.

Удар пришёл мгновенно. Его ладонь врезалась в её лицо так, что Виктория едва удержалась на ногах. Но она снова выпрямилась, тяжело дыша, и сквозь зубы процедила:

— И всё же однажды он станет другим. Не твоей тенью.

— Замолчи, — прорычал Гюнтер, и в этот момент Том не выдержал.

— Хватит! — крик сорвался с его губ, резкий и рвущий. Он ворвался в гостиную, кулаки сжаты так, что костяшки побелели. — Оставь её в покое!

Гюнтер обернулся медленно, слишком спокойно. На лице отца не было ни смущения, ни злости — только ледяное презрение.

— А вот и наш герой, — протянул он, будто встречая старого знакомого. — Подслушивал?

— Я слышал достаточно, — Том сделал шаг вперёд, не сводя взгляда с его руки, всё ещё сжимающей кнут. — Ты ударил её. Свою жену. Моего мать.

Гюнтер хмыкнул, отпил виски.

— Жену, которая не знает своего места, — сказал он, словно читая лекцию. — Это разное. В этой жизни тот, кто забывает, где его место, получает по лицу. Так всё устроено.

— Нет, — прошипел Том, — так устроен только твой чёртов мир.

Виктория посмотрела на сына, и в её взгляде было всё: гордость, страх, мольба. Она слегка качнула головой — не вмешивайся. Но Том уже не мог остановиться.

— Ты думаешь, что можешь всё купить, всех сломать? — его голос дрожал, но не от страха. — Но знаешь, в чём твоя слабость, отец? Ты никогда не понимал, что значит любить. Ни мать, ни меня, никого. Всё, что у тебя есть — пустота и твоя гребанная агрессия.

Тишина повисла гулкой стеной. Гюнтер смотрел на него, и на секунду угол его губ дёрнулся. Но это не была улыбка. Это было предупреждение.

Он медленно положил кнут на стол и шагнул к сыну.

— Том, — его голос звучал почти ласково, но за этой лаской слышался яд. — Ты ещё многого не понимаешь. Этот мир держится не на любви. Он держится на страхе. И твоя задача — не подвести меня. Ты уже знаешь, что я хочу от тебя.

Он резко швырнул ее на диван. Виктория ударилась о диван со звонким стоном, её тело отозвалось болью так резко, что дыхание на секунду сбилось. Подушки смялись, блестящая цепочка сорвалась с шеи и упала на ковёр. Она сжала подлокотник пальцами, будто вцепилась в последнюю опору, но глаза её горели не покорностью, а ненавистью.

Он подошёл стремительно, схватил Тома за шиворот и впечатал в стену так резко, что в груди у парня перехватило дыхание.

— Посмотри на себя, — процедил он сквозь зубы, сжимая ткань, пока воротник впивался в кожу. — Та же жалкая порода, что и твоя мать. Те же глаза. Те же пустые слова.

— Оставь его! — сорвалась Виктория, пытаясь подняться с дивана.

— Замолчи, — рявкнул Гюнтер, не оборачиваясь. — С тобой я ещё не закончил.

Он встряхнул сына так, что голова того ударилась о стену. Том сжал зубы, не издав ни звука, хотя перед глазами поплыли тени.

— Ты живёшь под моей крышей, — прорычал Гюнтер. — Ты дышишь моим воздухом, пользуешься моим именем. И запомни: я могу отнять всё это в одну секунду. И у тебя. И у твоей драгоценной матери.

Он наклонился ближе, так что горячее дыхание обожгло лицо сына.

— И у твоих дружков тоже, — добавил он медленно, почти шёпотом. — Не думай, что я не знаю, кто рядом с тобой. Одно слово — и их не станет.

Том почувствовал, как его кулаки сжимаются сами собой, ногти впиваются в ладони до боли. Ему хотелось ударить, но руки оставались скованными.

Виктория снова попыталась подняться, шагнула к ним, но Гюнтер обернулся и одним движением вытянул руку, указывая обратно на диван:

— Сядь.

Она застыла, на секунду встретилась взглядом с сыном. В её глазах читалась мольба: «Не делай ничего, не дай ему повода». И всё же, сжав губы, Виктория подчинилась и опустилась обратно на диван, словно проглотив собственное достоинство, лишь бы удержать его от ещё худшего.

Гюнтер толкнул Тома в грудь, отпуская. Тот пошатнулся, но удержался на ногах, тяжело дыша.

— Запомни, — бросил Гюнтер, разворачиваясь к окну, словно разговор был окончен. — Здесь хозяин один. И это не ты.

В комнате повисла тишина, гнетущая и липкая, нарушаемая только тяжёлым дыханием троих. Виктория сидела неподвижно, Том стоял, прижавшись плечом к стене, а Гюнтер смотрел в ночь за окном, будто весь мир принадлежал ему одному.

***

Вечер в особняке тянулся вязко и медленно, словно кто-то специально замедлил время. После ужина дом опустел — отец уехал к Альдо, мать закрылась в гостиной с Сильвией, а в длинных коридорах слышался только мягкий шаг прислуги и глухие удары старых часов. Вивиан сидела у себя в комнате, устроившись с ногами на широком подоконнике. За окном разливался ноябрьский вечер: чёрные ветви деревьев царапали серое небо, а в саду ветер шуршал листвой, унося последние следы осени.

На коленях у неё лежала тетрадь с выписками — всё, что она сегодня нашла в архиве, но глаза упрямо скользили мимо страниц. Мысли возвращались туда — к Тому, к его голосу, к его грубым словам, где каждое «Морретти» прозвучало словно приговор. И к той тишине, когда он впервые не играл, не прятался за ухмылкой, а был до конца настоящим.

Телефон завибрировал рядом с ладонью. Она вздрогнула, но тут же ухмыльнулась, увидев знакомое имя.

Tom:
«Не спишь?»

Vivian:
«А ты?»

Tom:
«Ну, я же не могу спокойно спать, когда ты наверняка сидишь и всё ещё копаешься в бумагах.»

Vivian:
«Смешно. А может, я просто пью чай и думаю о красивой жизни?»

Tom:
«Сомневаюсь. Ты не из тех, кто мечтает о красивой жизни.»

Vivian:
«А ты из тех?»

Tom:
«Я из тех, кто не знает, как она вообще выглядит.»

Она уставилась на экран, на секунду задумавшись, а потом быстро написала:

Vivian:
«Ты любишь усложнять.»

Tom:
«Ты тоже. Мы вообще чем-то похожи.»

Vivian:
«Похожи? Только не говори, что мы ― команда.»

Tom:
«Нет, скорее два игрока, которые пытаются понять, по каким правилам вообще идёт игра.»

Vivian:
«И кто выигрывает?»

Tom:
«Точно не мы.»

Она закусила губу и набрала с лёгкой улыбкой:

Vivian:
«Ну хоть честный ответ.»

Tom:
«Я всегда честный... иногда.»

Vivian:
«Звучит, как признание опытного лжеца.»

Tom:
«А звучишь, как человек, который умеет разгадывать чужие игры.»

Vivian:
«Может, я просто хорошо угадываю.»

Tom:
«Тогда угадай: почему я всё ещё пишу тебе?»

Она помедлила. Потом написала коротко:

Vivian:
«Не знаю. Наверное, тебе скучно.»

Tom:
«А может, просто интересно.»

Она уставилась на экран, сердце почему-то ударилось сильнее.

Vivian:
«Интересно наблюдать, как я ломаю голову над этим всем?»

Tom:
«Нет. Интересно наблюдать, как ты никогда не сдаёшься.»

Vivian:
«Не сдаюсь? Ты явно меня переоцениваешь.»

Tom:
«Ага. Особенно учитывая, что половину ночей ты проводишь с бумагами.»

Vivian:
«Может, я просто люблю историю?»

Tom:
«Любишь настолько, что готова спорить даже с профессорами. И я, конечно, должен поверить, что всё это из-за чистого интереса?»

Vivian:
«Ага. Чисто интерес. Просто люблю старые документы, пыль, потрёпанные страницы.»

Tom:
«И фамилию Ласкарис на каждой второй странице?»

Она закатила глаза и машинально усмехнулась.

Vivian:
«Вот ты и спалился. Значит, ты тоже ищешь одно и то же.»

Tom:
«Может быть. А может, я просто догадался.»

Vivian:
«Извини, но ты не выглядишь как гений-детектив.»

Tom:
«Зато выгляжу как тот, кто может вовремя подсмотреть через плечо.»

Vivian:
«Подсмотреть? Значит, ты реально следишь за мной?»

Tom:
«Ну, только когда ты начинаешь слишком глубоко копать.»

Vivian:
«И что, ты теперь мой надзиратель?»

Tom:
«Нет. Скорее сосед по библиотеке.»

Vivian:
«Очень страшно звучит.»

Tom:
«Да, я знаю. Но согласись, с Ласкарисом всё слишком странно. Словно он нарочно оставил зацепки.»

Vivian:
«Ты думаешь, это была игра?»

Tom:
«Похоже на то. И самое смешное — мы играем в неё спустя десятки лет.»

Она задержала пальцы над экраном, потом написала коротко:

Vivian:
«Иногда мне кажется, что он предвидел всё это.»

Tom:
«Если так — у него явно было слишком много свободного времени.»

Она улыбнулась, в то время как в груди стало чуть теплее.

Vivian:
«Хочешь сказать, у тебя его нет?»

Tom:
«Я трачу его на переписки с президентом академии. Довольно дорогое удовольствие.»

Vivian:
«Дорогое?»

Tom:
«Ну да. Могу лишиться сна, спокойствия и пары нервных клеток.»

Vivian:
«Жаловаться не смей. Ты сам написал первым.»

Tom:
«И не жалею.»

Вивиан накинула на плечи шерстяной жакет, под ним тёплый свитер, шарф она наспех обмотала в два круга, так и не поправив край, свисающий на грудь. Волосы остались распущенными — не хватило сил и желания собрать их. В зеркале в прихожей она мельком заметила собственное отражение: тёмные круги под глазами выдавали бессонную ночь, взгляд был затуманенный, будто всё тело двигалось по инерции, без чёткой цели. И всё же ноги сами вынесли её из дома.

Холодный воздух впивался в лицо, обжигал ноздри и щёки, словно пытался отрезвить её от вязкой усталости, которая сидела внутри. Вивиан плотнее прижала шарф к подбородку и ускорила шаг, чувствуя, как гравий скользит под подошвами ботинок. Она давно знала этот путь — от главного входа особняка до конюшни было всего несколько десятков метров, но сегодня он тянулся, будто целая дорога в никуда. С каждым шагом в груди крепла тревога, а разум цеплялся за телефон, светящийся в её руке, как за спасательный круг.

Vivian:
Ты иногда слишком самоуверен. Даже моя лошадь умнее — он хотя бы всегда знает, когда мне плохо.

Tom:
Хорошо. Значит, если ты вдруг исчезнешь, я первым делом поеду к коню. Он скажет, где тебя искать.

Vivian:
Он не скажет. Он просто посмотрит. Но мне хватит.

Пальцы слегка дрожали, когда она отправляла сообщение. Мороз делал их деревянными, но дрожь шла не только от холода. Это чувство было ей слишком знакомо — как будто внутри растёт невидимый комок, который нельзя выкашлять, нельзя вытолкнуть. Комок тревоги.

Конюшня вырастала впереди тёмным силуэтом, застывшим на фоне едва розовеющего неба. Обычно отсюда уже доносились звуки — тихий перестук копыт, шорох сена, фырканье Неро, который всегда ждал её, вслушиваясь в каждый шаг. Она привыкла к этому. Привыкла настолько, что тишина сейчас казалась ненормальной, как будто кто-то выключил весь звук в мире.

Телефон снова загорелся.

Tom:
Что, он сегодня забыл о тебе? Даже твой Неро имеет право на выходной.

Vivian:
Нет. Он никогда не забывает.

Она остановилась в двух шагах от двери конюшни. Сердце колотилось так громко, что она слышала его в ушах. Обычно в этот момент он уже стучал копытом по полу, уже звал её, будто подталкивал войти. Но сейчас — тишина. Настолько глухая, что казалось, мир задержал дыхание.

Её пальцы скользнули по тяжёлой деревянной створке. Она не спешила толкнуть её — как будто подсознание кричало, что лучше повернуть назад. Но воспоминания накатывали одно за другим. Как Неро впервые позволил ей забраться в седло. Как она падала и брат смеялся, а конь терпеливо ждал, пока она снова встанет. Как в самые трудные дни подросткового возраста она убегала к нему, ложилась на его спину и говорила всё, что не могла сказать никому.

И сейчас, стоя перед дверью, она вдруг поняла: боится. По-настоящему. Больше, чем в любых дебатах, больше, чем при взгляде врага. Потому что здесь — её сердце. Если с ним что-то не так...

Vivian:
Слишком тихо. Мне это не нравится.

Она задержала дыхание и толкнула дверь.

Дверь скрипнула, едва поддавшись её толчку, и этот звук разрезал тишину так резко, что Вивиан вздрогнула. Внутри было темнее, чем снаружи. Воздух — тяжёлый, застойный, густой от запаха сена, дерева... и чего-то ещё. Резкого, металлического. Она сразу узнала этот запах, хотя старалась не признавать его: запах крови.

Сердце подпрыгнуло к горлу, и на секунду ей показалось, что всё внутри оборвалось.

— Неро?.. — её голос прозвучал почти шёпотом, дрожащим и тонким, словно чужим.

Ответа не было. Не последовало привычного фырканья, нетерпеливого топота, не донёсся тёплый вздох, которым он всегда встречал её. Тишина была оглушающей.

Она шагнула внутрь. Телефон в её руке светил тусклым экраном, выхватывая из темноты деревянные перегородки денников, ворохи сена, ведро, опрокинутое на бок. Лёд прошёлся по её позвоночнику, когда на полу она увидела широкое тёмное пятно. Сначала разум цеплялся за мысль: «Может, вода? Может, пролили что-то?» Но запах не оставлял шанса на самообман. Это была кровь.

Шаг. Ещё шаг. Каждое движение отдавалось в висках гулом.

И наконец, её глаза нашли его.

Неро лежал на боку, огромный, неподвижный, как сломанная статуя. Его чёрная шерсть поблёскивала при слабом свете телефона, но там, где должна была быть жизнь — в блеске глаз, в трепете ноздрей — теперь было только пустое, стеклянное. Вокруг шеи, где когда-то ложилась её ладонь, расплывалась зловещая тьма.

— Нет... — голос сорвался на хрип. — Нет, нет, нет...

Телефон выскользнул из её пальцев и глухо ударился о деревянный пол, экран мигнул и погас. Но ей уже не нужен был свет — она видела всё слишком ясно. Её ноги подкосились, и она рухнула рядом, на колени, прямо в холодное пятно, не чувствуя ни сырости, ни холода.

— Неро... — она протянула руки, гладя его шею, где шерсть была жёсткая, пропитанная кровью. — Мальчик мой... прости... я должна была... я должна была...

Слова рвались наружу бессвязными, захлёбывались рыданиями. Грудь сжимала такая боль, что казалось, мир треснул пополам. Слёзы лились без остановки, сливаясь с его шерстью, и она прижималась щекой к его неподвижному боку, как когда-то в детстве — только тогда он дышал, тепло жил в каждом движении, а теперь была лишь холодная пустота.

Она вспомнила, как впервые сидела на нём, как брат держал её за ногу и смеялся. Вспомнила, как в самую первую ночь после его смерти она тайком пробралась к Неро и рыдала в его гриву, потому что больше не к кому было идти. Сколько раз она делилась с ним страхами, которые боялась произнести вслух. Сколько раз он спасал её от самой себя — тёплой мордой, терпеливым взглядом, живым сердцем.

А теперь — его сердце остановилось. И вместе с ним остановилось что-то внутри неё.

Вивиан не заметила, как пальцы нащупали что-то рядом. Холодное, металлическое. Она подняла дрожащую руку и увидела кольцо. Широкое, тяжёлое, в крови. На нём — выгравированный силуэт ястреба с распахнутыми крыльями. Символ чужой силы. Символ того, кто убил её друга. Символ того, кто хотел разжечь огонь войны.

Кольцо упало обратно на пол с глухим стуком, а она снова уткнулась в Неро, обняв его шею обеими руками.

— Ты не должен был так... не ты... — слова тонули в рыданиях. — Ты был единственный, кто никогда... никогда меня не предаст...

Слёзы жгли кожу, дыхание сбивалось, грудь разрывалась. Она сидела так долго, пока не исчезло всё: чувство времени, голос телефона, который остался на полу. Она не слышала, как приходили сообщения.

Tom:
Всё в порядке?

Tom:
Ты слишком долго проверяешь конюшню.

Tom:
Вив, всё хорошо?

Эти слова застыли на экране, оставшись непрочитанными. Вивиан не могла и не хотела отвечать. Мир сузился до холодного тела её единственного друга и боли, которая теперь была больше, чем она сама.

Она сидела, обнимая его, и ночь становилась всё темнее. Сидела рядом с телом Неро, сжимая в руке кольцо, и впервые за долгое время почувствовала, что осталась совершенно одна.

***

Что-ж мои дорогие...

Кто-то этой ночью остался в постели переписываясь с милым мальчиком, и верил, что мир можно удержать от хаоса. И кто-то вышел в холодный ноябрьский воздух - и потерял единственное существо, которые никогда не предавало.

Говорят, в крови всегда тонет правда. Сегодня это доказано снова: Морретти не сдержали собственных стен. Лошадь - друг, символ, память - теперь всего лишь труп в луже крови. Жестоко? Возможно. Но войны редко заботятся о ваших чувствах, малышка.

А кто-то, уверяю вас, в этот момент ухмыляется, наблюдая, как президентка академии рыдает на сене, вцепившись в мертвого жеребца. Какая жалкая, но такая красивая картина.

Каулитцы и Морретти хотели перемирия? Пф. Перемирие - иллюзия. А ястреб, оставивший свой знак в конюшне, только расправляет свои крылья. Держитесь крепче дети мафии, потому что спектакль лишь начинается.

ХОХО ...

________

вот вам, в честь начала учебного года и прошедшего день рождения наших любимых мышек🥹 хочу извиниться за задержку главы, и также хотела предупредить, что в связи началом учебы, я буду выпускать главы реже, но не в коем случае не заброшу. Буду рада обратной связи🙏🏻