Лимб

Примечание: некоторые географические объекты являются авторской выдумкой.

Музыка: Kate Bush — Army dreamers

— Твоя очередь, — с присущей ему ухмылкой на небритом лице произнёс этот странный человечек, которого все в нашей группе называли Францем Немецким: а все было из-за его неприлично (чисто по-европейски) извивающихся усов, от которых теперь уже и следа не осталось. — Поведай нам о своих истоках.

Было прохладно. На темно-синем небе мерцали крошечные звёзды, время от времени скрывающиеся за сероватыми облаками. Тишина обволакивала местность: лишь шорох листвы, потрескивающие в костре щепки и стрекот кузнечиков создавали приятную уху полифонию.

Я лежал на сырой земле, подложив руки под голову и уставившись в небесный свод. В этот миг я всеми силами бы хотел проигнорировать вопрос товарища, притвориться, будто вокруг нет ни души — есть только я, природа и удушающие воспоминания, которые уничтожают меня изнутри.

— Борис?

Я приподнялся и осмотрел поочередно каждого из сидевших.

— Давай, пожалуйста, без этого твоего фирменного, леденящего душу взгляда, — фыркнул Немецкий. — Мы все прошли через пекло. Понимаешь, держа все это внутри, ты просто губишь себя еще больше. Мы выживали не для того, чтобы после пустить себе пулю в висок.

Я тяжело вздохнул. Где-то в глубине души я ясно понимал, что он прав. Но с другой стороны мне было до невозможности сложно переступить через себя, через свои принципы, через свои воспоминания и страдания, которые мне пришлось пережить.

Вечер шестнадцатого июля 1948 года стал тем самым моментом, когда я впервые за три года вновь заговорил о войне.

***

Я не особо хотел распространяться о событиях сорок первого. Какой смысл было рассказывать о том, как меня буквально выдернули из семьи, которая так во мне нуждалась.

Так получилось, что с пятнадцати лет я де-факто являлся кормильцем. Отец умер за полгода до рождения Мишеньки. Последний, будучи уже подросшим мальчишкой, часто плакал из-за того, что «папочки никогда не знал, не видывал и в щеку не целовал». Я прижимал брата к себе, гладил его по темно-русым волосам и успокаивал его, говоря что отец каждую ночь заходит в комнату вместе с ветром сквозь открытое окно и шепчет ему слова родительской любви. Тем не менее, я был в какой-то степени даже рад, что Миша не застал этого человека при жизни. Меньше всего мне хотелось бы, что брат видел столь некрасивые сцены: отца, ломающего бутылки, не приходящего домой неделями и дающего мне сильнейшие подзатыльники, после которых я не знал, на каком свете нахожусь.

После этих слов несколько моих знакомых у костра кивнули с пониманием — оказывается, много кто из нас рос без отцовской любви.

Я продолжил. Рассказал о том дне, когда я подался добровольцев на фронт: о крокодильих слезах матушки, со всей силой сжимающей мое предплечье, о том, как она буквально висла на мне, рыдала и кричала не оставлять их, о том, что «должен быть другой выход». Но его не было. Во всех красках описал визжащего, словно раненное животное, Мишку, тянущего меня за рубашку и кидающегося на мою грудь. Перед глазами вновь всплыл этот кадр, будто все случилось буквально вчера. Я сделал паузу, чтобы не показать, что мой голос дрогнул.

«Я не хочу, чтобы ты умирал» — послышался детский голосок.

«Не умру и вернусь к тебе, к вам. Но сейчас мне нужно идти. Посмотри на меня, Михаил. Ты должен быть сильным, помогать маме и слушаться её, понял? Мой долг — идти воевать ради вас, а твой — быть здесь».

— А вот мой брат был бы рад, если б меня пристрелили, — задумчиво произнёс Франц. — Хороший у тебя малый.

Я кивнул.

***

Среди простых солдат была популярна фраза, что, мол, если тебя отправляют воевать в Северную Землю, значит гробовщикам страны не хватает работы.

Северной Землей назывался не только бывший архипелаг Николая II, но и важная опорная точка русской армии, находящаяся в Мурманской области, близ финской границы. Тяжелые климатические условия были не единственной трудностью, поджидающей пушечное мясо, коим мы, по сути, и являлись. Напряженные отношения с Финляндией и их хоть и кратковременный союз с Германией неплохо бил не только по самооценке и гордости нашей страны, но по нам в буквальном смысле.

Служба на Северной Земле научила меня не бояться вражеских самолетов и сыпящихся с неба бомб — такую картину приходилось видеть довольно часто. Бомбили, как правило, склады с оружием, находящиеся дальше от наших позиций. Но, тем не менее, сам факт происходящего был довольно жутким: ты смотришь на серое небо, ты видишь этих страшных железных птиц и думаешь: «Через считанные минуты кто-то погибнет. Возможно, даже я».

Наш штаб размещался в посёлке Небесный. Название слишком светлое и воздушное для точки невозврата, но уж принимай как есть. Помимо ветхих домиков местных жителей, которые едва ли были сильно рады нашему прибытию в их скромную глушь, в Небесном располагался большой госпиталь (бывшее помещичье здание какого-то там Щепкина) — краса данной местности. Белые колонны, пилястры и балюстрады — все компоненты навевали мысли о совершенно другой эпохе, в которую мне отчаянно захотелось попасть.

В своём повествовании я решил опустить пустые россказни о том, как нас обучали, наказывали, читали патриотические наставления — все парни через это прошли.

«На фронте приходится быстро учиться — не успеешь моргнуть, а немец уже бьет тебя со всей дури, бомбит твою провизию, ворует твоё оружие, крадет твоих женщин...» — уже совсем разгорячившись вещал наш командир, оглядывая толпу собравшихся в тускло освещённом амбаре.

— Сжигает памятники культуры. Почему об этом так редко упоминают? — прошептал стоящий рядом со мной паренёк, не сводя своих зеленоватых глаз с деревянного ящика, служившего своеобразной сценой для нашего главаря.

По отношению к принятым нормам нас было ничтожно мало в седьмом отряде. Его сформировали в основном из таких же новобранцев, как и я, хотя мелькали где-то и закаленные вояки, смотревшие на нас, как на беспомощных щенков.                        

Этого паренька я видел не впервые, но знакомы до сих пор не были. «Какой здесь смысл в друзьях?» — этот вопрос часто всплывал в моей голове, и как раз из-за него я и держался особняком, хмурился и ни с кем не вступал в диалог. В тот вечер я решил это изменить.

— Ты пишешь? — спросил я своего товарища по несчастью, кивнув на маленький блокнот и тупой карандаш, торчащих из переднего кармана его рубашки.

— Немного.

— Прозу или поэзию?

— Смотря какое настроение, — он улыбнулся какой-то лисиной улыбкой, обнажив выпирающие клыки. Да и сам парень уж больно походил на лису: кривовато постриженные волосы цвета красного дерева, острые скулы, о которые, казалось, можно порезаться, длинное худощавое тело и практически белая кожа.

— Артемий, — он протянул мне свою бледную руку.

— Борис.

На секунду мы застыли в таком положении: не отводя друг от друга глаз и не разжимая рук. Тогда я не мог даже предположить, что в тот самый момент судьба свела меня с одним из самых ценных и близких людей, которые когда-либо были в моей жизни. И пусть наша с Артемием дружба продлилась недолго, я считал его своим братом, доверял ему, читал его произведения...

Ещё один образ предстал предо мной, пока я рассказывал ребятам об этой роковой встрече. Ещё один призрак прошлого явился. Но если раньше я считал, что эти фантомы приходят для того, чтобы мучать меня, то с годами мое мышление круто перевернулось: теперь мне кажется, что они возникают в моей памяти для того, чтобы я помнил.

***

Когда обстановка была более-менее благоприятной, то мы с Артемием часто собирались на досуге. С каждым днем я узнавал все больше и больше о его жизни за линией фронта, а он в свою очередь — о моей.

Но однажды случилось так, что он исчез. Летом, в ходе Мурманской операции, мы оказались разделены, но тогда я не особо на этом зациклился. Помнится, как меня буквально трясло от возбуждения вперемешку со страхом — именно тогда я по-настоящему влился в войну не просто на словах, но и на деле. Конечно же, больше всего мне хотелось выжить.

Июнь только-только подошёл к концу, а погибших уже было пруд пруди. Мне было тяжело перешагивать через труппы людей, которых буквально недавно видел живыми-здоровыми, слышать крики раненных, смотреть на оторванные конечности. Но больше всего я боялся увидеть частью этой картины своего друга. В голове проносился рой самых ужасных сценариев его исхода. Я всячески старался отогнать эту чёрную тучу.

Сильный толчок. Я упал в грязь, еще неясно понимая, где я и что вообще случилось.

Надо мной навис кто-то достаточно габаритный. Молодой человек чуть старше меня с пренеприятным квадратным лицом. Мы виделись с ним не раз: в нашу первую встречу мы умудрились подраться, скрыв это от начальства. Затем последовала похвала командира, адресованная мне, что, видимо, вызвала шквал эмоций в душе этого самолюбивого, агрессивного товарища. Он был хорошим бойцом, я бы сказал одним из лучших. Всегда везло мне вступать в конфронтацию именно с подобными Владиславу людьми.

— Удивительно, что ты до сих пор жив, — проскрежетал он зубами, сдвинув светлые брови к переносице. — Многие бравые люди увидели свой конец здесь, например генерал-майор Журба, земля ему пухом. Истинный герой. А всякие сопляки как-то выживают, зря дышат этим воздухом.

— С таких сопляков и начинается история.

Владислав долго смотрел на меня с нескрываемым презрением, после чего сплюнул рядом с моим сапогом и зашагал прочь.

Молодец, Борис, говорил я себе тогда. Ты пережил не только сражение, но и открытую провокацию.

***

Спустя пару дней, проведённых будто в аду, я узнал о том, что большое количество пострадавших направлено в госпиталь в Северной Земле, куда нас вновь перенаправили. А среди них, по словам нашего местного сплетника Ярика, и пару ребят из седьмого отряда.

Пока обе стороны зализывали раны, не предпринимая суровых действий по отношению друг к другу, я решил совершить вылазку в бывший дом Щепкина и попытать свою удачу.

Словами не предать, какова была обстановка: стоял сильный запах мочи, повсюду кровавые ведра, снующие туда-сюда сёстры, непрекращающиеся стоны, доносящиеся из каждого помещения.

Меня несколько раз чуть не вывернуло наизнанку. Я бы поспешил скорее на выход, если бы мое внимание не привлекла виднеющаяся в одной из комнат копна отросших волос интересного красного цвета. Я кинулся туда с надеждой, что глаза меня не обманывают.

Это действительно был Артемий. Он казался еще бледнее обычного, на лбу выбивались капли пота, а дыхание его было тяжелым, но тем не менее мой друг мгновенно оживился, когда я предстал перед ним.

— Сестра, скажите, что вы тоже видите этого человека, — прохрипел он, обращаясь к хрупкому на вид существу, которого поначалу я даже не заметил.

Миниатюрная девушка с аккуратно заплетенными чёрными волосами сидела у койки Артемия, вертя в своих маленьких руках окровавленную повязку. Она внимательно посмотрела на меня снизу вверх и кивнула моему другу.

— Ох, спасибо вам, а то я уж думал, что мой единственный глаз решил пошалить.

Только тогда я осознал, что же произошло. Голова Артемия была перебинтована так, что правая часть его лица была наполовину скрыта.

— Осколком выбило заразу, — произнёс он, стараясь улыбнуться. Не думаю, что будь на его месте я бы смог вести себя так же непринуждённо. — Черт бы тебя побрал, прекрати на меня так холодно смотреть! Видишь, все хорошо, не умер.

Я широко улыбнулся и потрепал Артемия по плечу.

— Ну и вшей у тебя, наверное, завелось в этих джунглях, — указал я на его сальные локоны.

— О, вы слышали, Аглая? Лишь только узнал о том, что его лучший друг жив, так сразу принялся издеваться, — с наигранной обидой затараторил товарищ, обращаясь к миловидной сестре. — Борис, это, кстати, Аглая. Она хорошо шутит в отличие от тебя.

Я легонько пожал руку девушке, при этом наслаждаясь её смущенным видом. Таким образом я приобрёл еще одного важного для себя человека.

***

При каждом удобном случае я бегал в госпиталь. Мне хотелось видеть не только Артемия, но и Аглаю, которая часто бывала слишком занятой, чтобы уделять мне много времени. А в выдающиеся свободные минуты она, как правило, ругала меня, что я не верю в Бога. Я по-доброму смеялся  и отвечал, что скорее всего именно поэтому я такой живучий.

***

— Понятно все с тобой, используешь меня как предлог, чтобы обжиматься с сестрицей, развратник.

— Кажется, я её люблю.

— Ну, кажется, она тебя тоже. «Борис то, Борис се». Фу, лучше выколите мне второй глаз и оглушите в придачу, чтобы не мучился.

С шутливой ноты нашего диалога я решил перескочить на кое-что более серьёзное.

— Артемий, я давно хотел задать тебе один вопрос, — мой друг внимательно на меня посмотрел в немом ожидании. — Что ты чувствовал, когда тебя ранили? Ты помнишь, какого это было?

Артемий томно вздохнул и слегка приподнялся.

— Наверняка прозвучит странно, но, когда я понял, что что-то не так, я падаю, погибаю (не знал, что и думать) у меня было такое ощущение, словно я пребываю в лимбе.

— Что?

— Лимб.

— Прости за мое невежество, но я не понимаю, что это.

Мой друг снова вздохнул.

— Проще говоря, лимб — это и не рай, и не ад. По Данте все поэты попадают туда. Понимаешь, я просто не чувствовал себя ни живым, ни мертвым, ни успокоенным, ни взволнованным, ни преступником, ни святым. Это была обычная пустота, перерастающая в нечто большее по мере того, как я отдалялся от реального мира.

Мы оба замолчали.

Лимб.

Я смаковал это слово так, будто предчувствовал, что вскоре сам окажусь в этом неописуемом состоянии.

***

Мой утопический мирок, сформировавшийся за этот короткий период, рухнул при первых порывах сурового осеннего ветра. Враг напирал все сильнее и сильнее, продвигался вглубь Севера, в очередной раз намеревался взять Мурманск и в целом составлял широкомасштабные планы насчёт наших портов и территорий. Мне не помешала бы такая уверенность в себе, какая есть у немца или финна, штурмующего Северные границы России ранней осенью.

Я знал, что за победу нужно дорого платить. Борьба была жестокой и выматывающей. И вражеские, и наши солдаты могли просто раствориться на глазах, а ты стой и думай, привиделась ли тебе эта толпа людей или действительно за пару мгновений слегло столько народа.

Было страшно. Мною уже было застрелено несколько пехотинцев. В мыслях то и дело проносилось: «Если кто-нибудь из них подойдёт поближе, придётся вступить в рукопашную». Одно дело, когда тебе необходимо стрелять в другого человека с определенного расстояния — это как бы немного отодвигает тебя от удушающей ответственности за убийство. Совсем другое же — сражаться с кем-то лицом к лицу, будто этот конкретный солдат нанёс тебе личную обиду.

Я перезаряжал винтовку, присев за большой валун. Мы располагались рядом с заброшенной скотобойней — вот, насколько плохим было положение. Это была одна из окраин маленького Небесного, которого мы ни в коем случае не должны были потерять.

Кто-то из командиров кричал на свои отряды, и все дружно кидались вперёд навстречу смерти. Глава нашего седьмого отряда погиб примерно час назад, но большого значения для остальных этот факт не играл: нас уже и так можно было пересчитать по пальцам, поэтому каждый остался сам по себе.

Руки тряслись и совсем не хотели слушаться. Я слегка выглянул из-за валуна, оценивая обстановку. Мне показалось, что в вражеской группировке, что находилась так близко, началась не просто суматоха, а самая настоящая паника. Неужели у нас есть шанс?

— Ещё чуть-чуть наддать, и они разбегутся. Они уйдут отсюда, Артемий!

Душа моя рвалась на части, когда я в очередной раз вгляделся в бездыханное тело товарища, лежащее рядом. На левой части груди красовалось большое красное пятно. Прямо в сердце. Хорошо, что это случилось для него быстро, думалось мне. Как быть?

Но ждать ответа долго не пришлось. Раздался мощный взрыв. Граната попала прямиком в госпиталь. Придя немного в себя от увиденного, я просто не был в состоянии сложить у себя в голове целостную картину, что же мне делать дальше со своей жизнью. Все мои письма домой оставались без ответа, тело моего лучшего друга медленно остывало подле меня, в где-то там, в руинах этого некогда красивого, буржуйского здания лежала и Аглая...

Второй взрыв, но уже совсем рядом. Перед глазами — туман. Я ощущал соленые слезы, катящиеся по щекам, то ли от дыма, то ли от боли. Повсеместно мерцали разные огоньки, гул окружающего мира слышался, словно под водой, в ушах звенело, я будто бы бежал от смертоносного тумана, стремительно настигавшего меня.

Кто-то взял меня за руки и принялся волочь по земле. Удивительно, что я это осознавал, хотя и с трудом понимал, где я вообще нахожусь.

— Не сегодня, сопляк.

Если раньше к Владиславу я испытывал по большей части ненависть с долей восхищения, то теперь же ненависть сменилась лишь бесконечным уважением.

«Если я выживу, то я навек буду у него в долгу. Хорошие у нас всё-таки люди: суровые, но благородные».

На этом воспоминания обрывались. Теперь настал мой черед бродить по таинственному лимбу — пристанищу заблудших душ, коей я и являлся.