19 глава
Лалиса
Я не хотела, но, должно быть, я заснула. Когда я открываю глаза, очень знакомый запах щекочет мои ноздри. Весь такой мужественный, сильный и... гипнотизирующий.
Искра пробегает по моему позвоночнику и проникает в сердце. В это неисправное сердце. В это испорченное, глупое сердце.
Я растянулась на груди Чонгука. Мягкость моей груди сливается с его мускулами, такими тугими и твердыми. Даже мои ноги переплетены с его, будто это самая естественная вещь, которую можно сделать. Словно это то место, которому я всегда принадлежала, и богохульство идти куда-то еще.
Я шевелюсь, но не меняю позы. Это слишком хорошо, чтобы двигаться. Его теплая кожа на моей, его дыхание на макушке моей головы. Кокон его сильных рук.
После того, что я узнала об Адаме, я не в настроении думать о внешнем мире. Находиться здесь кажется правильным. Это навевает воспоминания из давних времен, когда в том подвале были только он и я.
Когда я положила голову ему на плечо и притворилась, что мы в другом месте. Его пальцы запутались в моих волосах, массируя кожу головы, и пробуждая
покалывание внизу живота.
Прикосновение такое нежное, что хочется закрыть глаза и снова заснуть. Мое самосохранение единственное, что меня останавливает. Быть рядом с Чонгуком никогда не просто.
Понижение бдительности это, пожалуй, худшая услуга, которую я могу себе оказать. Он манипулирует и непредсказуем, и эти факты подводят меня к краю каждый раз, когда я хочу расслабиться.
Да, мое сердце и тело зудят и разрываются от желания слиться с ним. Они также посылают все правильные сигналы: трепет, покалывание, феромоны.
Однако те, кто играет за команду проигравших, и стратегию, он же мой мозг, не позволил бы им поступить по-своему.
Пальцы Чонгука останавливаются на моей голове, словно он может почувствовать мое следующее движение, прежде чем я его сделаю.
Я перекатываюсь на бок и сажусь, медленно продвигаясь к другой половине дивана. Делая вид, что откидываю волосы назад, я успокаиваюсь. Желание броситься в его объятия переполняет. Это похоже на животного, которое царапается и визжит, чтобы его освободили. Требуется каждая унция силы воли, чтобы держаться на расстоянии.
— Не надо.
Резкость в его голосе отвлекает меня от мыслей. Я украдкой смотрю на него. Мрачное выражение его красивого лица застает меня врасплох.
— Не надо чего?
Я искренне сбита с толку.
— Не отстраняйся от меня.
— Я не отстраняюсь.
— Я называю это бредом. Ты снова становишься Холодным Сердце для меня.
— Тебе не кажется, что ты этого заслуживаешь? — я свирепо смотрю на него.
— Единственное, чего я заслуживаю, это тебя.
— Новости, Чонгук. Ты едва дал мне повод быть с тобой теплой и уютной. Теперь, когда моя голова занята игрой, трудно видеть тебя в позитивном свете.
— Да?
Нет. Это ложь. Неважно, насколько логично было бы держаться от него подальше, я знаю, что в глубине души, в темных уголках души, быть с Чонгуком это единственное, что делает меня цельной.
Он дополняет меня. И не в Диснеевском стиле. Его тьма говорит со мной на уровнях, которые пугают до чертиков.
Так что, да, возможно, я разыгрываю свою последнюю карту побега. Что? Девушка должна заботиться о себе сама.
— Ты сказал, что отвезешь меня домой позже. — я задираю юбку. — Уже поздно.
— К черту это.
Он берет мои руки в свои. По спине пробегает электрический разряд. Нет, нет, нет. Ему нужно перестать прикасаться ко мне, если что-то из этого сработает.
Прежде чем я успеваю убрать руку, он кладет мою ладонь себе на грудь. Мои глаза расширяются от его бешеного сердцебиения. Я всегда забываю, как часто может биться сердце Чонгука.
Как гроза. Смертоносная, но в то же время живая. Такая, такая живая.
— Ты в долгу передо мной из прошлого, Лалиса.
Иной вид трепета змеится в сердце. Он болезненный и разрушительный. Я смотрю на свои колени.
— Э-это была моя мать, а не я.
— Она мертва. Ты жива. — он наклоняет голову. — Я беру то, что могу.
— Это удар ниже пояса, придурок, — бормочу я себе под нос.
Он знает, как я чувствую себя виноватой в поступках мамы, но, как первоклассный
социопат, он использует это против меня.
Чонгук приподнимает плечо.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы добраться до тебя. У меня нет границ, когда дело касается тебя, Лиса.
— Чонгук...
— Шрам на моей лодыжке образовался от того, что она приковала меня металлическими наручниками к тяжелым цепям. Шрамы на моей спине образовались от того, что она била меня хлыстом снова и снова, пока я не потерял сознание. Не думаю, что она остановилась бы, даже когда я безжизненно лежал на полу.
— Чонгук. Остановись.
Он не делает этого. Он вонзает осколок все сильнее и глубже в мою кожу с каждым словом, слетающим с его губ.
— Она не давала мне есть и пить. Мне приходилось ходить в туалет там, где я спал. Она обращалась со мной хуже, чем с собакой, и самое смешное было то, что она никогда по- настоящему не видела меня. Она видела кого-то другого, смотря на меня. Когда я наконец вернулся домой, единственный человек, который мог бы все улучшить, тоже исчез.
Слезы текут по моим щекам к тому времени, как он заканчивает. Губы дрожат, а челюсть болит от необходимости сдерживать рыдания.
Чонгук говорит так небрежно, что это пугает больше, чем если бы он говорил с эмоциями. Теперь я понимаю, почему он не питает высоких чувств. Они были устранены из него давным-давно. Их избивали, морили голодом и сжигали в огне.
— Ты знаешь, каково это, когда тебя бьют кнутом до тех пор, пока не рвётся кожа? Пока капли крови не упадет на пол? — его челюсть сжимается, совсем чуть-чуть, прежде чем все возвращается в норму. — Это было чертовски больно, особенно для восьмилетнего ребенка, который не знал настоящей боли.
Слово «стоп» вертится у меня на языке, но я проглатываю его. Чонгук пережил эти ужасы, и самое меньшее, что я могу сделать, это выслушать. Даже если он использует мой фактор вины против меня.
Еще более трагично, что он использует свою боль, чтобы удержать меня рядом с собой. Я бы чувствовала себя особенной, если бы моя грудь медленно не превращалась в окровавленное месиво.
— Тебе больно это слышать? — он вытирает слезу под моим глазом подушечкой большого пальца. — Я могу остановиться, если хочешь.
— Ты не должен, — слова выходят сдавленными, умирающими, странными.
— Я остановлюсь, если ты поцелуешь меня и сделаешь это лучше.
Меня пронизывает дрожь. Он сделал все это только для того, чтобы я его поцеловала? Нет. Чонгук может быть бесстрастным монстром, но я знаю, что смерть Алисии повлияла на него больше, чем что-либо еще. Это была последняя капля, изменившая его навсегда.
— Нет? — он приподнимает плечо. — Стоило попробовать.
Я хватаю его за щеки и прижимаюсь губами к его губам. Чонгук на мгновение
ошеломлен, но я не останавливаюсь. Я покусываю его нижнюю губу, как сумасшедшая.
Я хочу поцеловать его и сделать лучше.
Нет. Я хочу поцеловать его и заставить все это исчезнуть к чертовой матери. Эта тень, преследовавшая нашу жизнь в течение десяти лет, должна, блядь, исчезнуть.
Чонгук открывается с рычанием. Его поцелуй грубее, чем в любой другой раз, который я помню. Он заявляет на меня права, поглощая целиком. Интенсивность его страсти воспламеняется, и мы сгораем в совершенно несовершенной гармонии.
На мгновение в этом ужасном мире остаются только он и я. В мире, который превратил его в монстра и отнял у меня мою жизнь. На мгновение он становится самым важным человеком в мире. Я хочу запечатлеть себя под его кожей, чтобы ничто больше не могло нас разлучить. Я хочу быть с ним единым целым.
Мысль о том, чтобы жить отдельно, разрушает меня, как ничто другое. Эта мысль пытка, будто тебя держат под водой. Я тонула и наконец-то выныриваю, чтобы глотнуть воздуха.
Мы отстраняемся, переводя дыхание, но Чонгук не позволяет мне покинуть его орбиту. Словно я центр указанной орбиты.
Он прижимается своим лбом к моему. Кончики его пальцев гладят мою щеку, изгиб губ, впадинку на шее, линию ключицы.
Его прикосновения повсюду. Будто он заново учит меня и получает от этого удовольствие. Наше прерывистое дыхание наполняет воздух, как две отчаявшиеся души, сталкивающиеся только для того, чтобы найти убежище друг в друге.
Все становится обостренным. Скрип кожи под нами. Запах сосен снаружи. Тихий свист ветра. И Чонгук.
Я так потерялась в его мужской красоте и взъерошенных волосах. В его коже, прижатой к моей, и в металлическом взгляде. Во всем нем. Он говорит против моей кожи.
— Не было дня, чтобы я не думал о тебе. Каждый раз, когда мне удается заснуть, я вижу тебя во сне. Ты была моей навязчивой идеей с детства, но сейчас все намного хуже, черт возьми. Не знаю, как мне удалось провести восемь лет без тебя в жизни, когда теперь я задыхаюсь, если не вижу тебя часами.
Мои глаза наполняются слезами.
— Чонгук...
— Выбери меня, Лиса. Выбери нас.
Больше всего на свете я хочу этого. Я так сильно хочу быть с ним, что это гложет меня изнутри. Это сводит с ума. Это разрывает сердечные струны.
Его рука скользит от моего лица к горлу. Он сжимает его пальцами. Его лоб отрывается от моего, и тучи в его глазах темнеют.
— Я веду себя чертовски хорошо, Лиса. Я был терпелив, но я так близок к тому, чтобы сказать «к черту все» и забрать тебя к себе. Не. Подталкивай. Меня, — подчеркивает он, поглаживая большим пальцем точку пульса. — Даже я не знаю, что предприму.
Мой гнев вспыхивает от этого.
— Знаешь что? Не всегда все идет так, как ты хочешь, Чонгук. Если ты хочешь быть со мной, тогда тебе придется научиться кое-чему, что называется компромиссом. Погугли. Я не стану той, кто всегда будет склонять голову, пока ты добиваешься своего. Отношения устроены не так. — я отталкиваю его руку и вскакиваю на ноги. — Отвези меня домой. Папа, должно быть, волнуется.
Его левый глаз дергается, и я ожидаю, что он дёрнет меня обратно. Он этого не делает. Просто встает и уходит.
Я смотрю на его напряженную спину с разочарованием, бурлящим в венах. Я была в нескольких секундах от того, чтобы растаять в его объятиях, но он вынужден был все испортить, вернувшись к своим идиотским привычкам.
Я следую за ним к его Феррари. После того как я показываю ему дорогу к новому дому моего отца, он не произносит ни слова. Весь путь проходит в молчании. Тот вид молчания, который ты ощущаешь в воздухе, горький и кислый.
Чонгук держит руку на руле, а другой кулак на подлокотнике, между нами, но не прикасается ко мне.
К черту его. Он не единственный, кто сейчас в бешенстве.
Еще через несколько мгновений я размышляю о том, чтобы нарушить тишину. Не находя слов, я молчу, пока машина не останавливается перед моим домом.
— Спасибо.
Я хватаюсь за ручку двери. Он продолжает смотреть вперед, не обращая на меня внимания. Достаточно, черт возьми. Я опускаю руку на колени и смотрю ему в лицо.
— Из-за чего ты так злишься? — ответа не следует. — Значит, теперь это молчаливое
обращение?
— Иди в дом, пока я не похитил и не трахнул тебя до беспамятства.
Мой пульс учащается при виде этого изображения, а кожа становится горячей и
холодной. Я бы хотела, чтобы это было от ужаса, но это от чертового возбуждения.
Что-то не так устроено внутри меня.
Грязные слова Чонгука погубили меня. Когда я не двигаюсь, он наклоняет голову набок. Садистская ухмылка приподнимает его губы.
— Или тебе бы этого хотелось, милая?
Раздается стук в окно. Я вздрагиваю, выходя из оцепенения. Чонгук выпрямляется, отпуская руль. Я оживляюсь, когда вижу того, кто ждет за окном.
Папа.
О чем я думала, прося Чонгука подвезти меня? Ох, подождите-ка. В то время я не
думала. Я опускаю окно.
— Привет, папа.
— Привет, принцесса. — он улыбается. — Заходи внутрь.
Я двигаюсь, чтобы открыть дверь. Папа заглядывает в окно, и его улыбка пропадает.
— Ты тоже, Чонгук.
Дерьмо.