5
Конец напряженной речи повис в воздухе, словно последний аккорд симфонии. В зале царила абсолютная тишина, нарушаемая лишь моим собственным, учащенным дыханием. Судья, Ваша Честь, кивнув, медленно произнес, и его голос, до этого строгий и непреклонный, теперь звучал с оттенком если не одобрения, то, по крайней мере, глубокого осмысления: "Госпожа Графская, суд принял во внимание представленные вами доводы и признает обоснованность многих ваших утверждений. Действительно, наследие Майкла Джексона, его колоссальный вклад в мировую культуру и его широкомасштабная филантропическая деятельность неоспоримы. Однако, следует признать, что вопросы репутации и общественного мнения требуют тщательного рассмотрения и... определенного временного лага для полного восстановления справедливости в глазах общественности. Суд готов удовлетворить ваше требование о признании ложности выдвинутых обвинений и клеветнического характера кампании, но с определенными юридическими оговорками относительно дальнейших действий по защите репутации."
Заседание превратилось в настоящий марафон. Следующие два часа пролетели как одно мгновение, каждый нерв был натянут до предела, а каждое слово, произнесенное в зале, казалось, весило тонну. Мы рассматривали неопровержимые доказательства, свидетельские показания, экспертные заключения, которые безжалостно обнажали всю подноготную многолетней травли и манипуляций. Я вкладывала в каждое слово не только логику и юридическую точность, но и всю свою душу, свою веру в справедливость, в возможность восстановить честное имя человека, которого несправедливо очернили. Голос мой то набирал силу, то понижался до шепота, но всегда оставался уверенным.
И вот, спустя два долгих часа, когда горло болело от напряжения, а в висках стучало от умственного перенапряжения, наступил момент истины. Судья вновь поднял голову, и в его взгляде я уловила то, что искала – признание. Мои доводы были услышаны, и, что самое главное, они убедили. Зал замер в ожидании. И когда был оглашен вердикт, он прозвучал как гром среди ясного неба для тех, кто годами паразитировал на имени Джексона, кто стремился нажиться на его трагедии и разрушить его наследие.
"Суд признает виновными всех тридцать человек, участвовавших в клеветнической кампании, в преднамеренном распространении ложных сведений и попытке подрыва репутации... Они будут нести ответственность за свои деяния, отбывая срок в исправительной колонии согласно всем нормам закона."
Эти слова обрушились на меня волной такой силы, что я ощутила, как мир пошатнулся. Мои ноги, словно потеряв опору, резко подкосились, но я удержалась, цепляясь за подлокотник кресла. Руки затряслись так, что я едва могла их контролировать. В голове поднялся оглушительный шум, заглушая все звуки, кроме бешеного биения собственного сердца. Это была смесь шока, облегчения, невероятной усталости и невыразимого триумфа. О чудо, еще один, возможно, самый важный, успешный суд в копилку!
"Суд закончен. Все свободны," – голос Судьи, до этого такой размеренный, прозвучал теперь резко, обрывая наступившую тишину.
Первыми, под конвоем, из зала были выведены те, кто еще минуту назад выглядел столь уверенно, чьи лица были перекошены смесью ярости, отчаяния и неверия. Затем потянулись остальные – журналисты, зеваки, коллеги. Я же осталась сидеть, не в силах пошевелиться, словно меня пригвоздило к месту.
Как я выбралась из здания суда, как оказалась на скрипучей деревянной лавочке под раскидистым, старым дубом, что рос прямо напротив входа, – я помню смутно. Мои воспоминания фрагментарны, словно обрывки старой пленки. Но я отчетливо помню, как сидела там, сгорбившись, и безостановочно плакала. Это были слезы не горя, а абсолютного изнеможения, катарсиса, смешанного с глубоким, всепоглощающим чувством гордости. Каждая мышца ныла, каждый нерв был на пределе, но под всем этим физическим истощением таилось тихое ликование. Я сделала это. Я отстояла правду. Я, Софья Графская, внесла свой вклад в восстановление справедливости для Майкла Джексона. Это был один из самых сложных, но и самых значимых успехов в моей карьере.
В какой-то момент, из-за гипервентиляции или просто от чудовищного перенапряжения, я почувствовала, как грудь сдавливает, и воздуха не хватает. Начала задыхаться. Дрожащими руками достала из сумочки уже знакомую бутылку воды – ту самую, что сопровождала меня в этот напряженный день, ту, что спасла меня от паники в самом начале. Несколько жадных глотков, и постепенно паника отступила. Дыхание выровнялось, но мелкая, внутренняя дрожь все еще пронизывала все тело, отказываясь отступать.
Я сидела так, уставившись невидящим взглядом в пустоту, пока солнце медленно клонилось к закату, раскрашивая небо в оттенки оранжевого и пурпурного. Прошло, наверное, минут пятнадцать, а может и все двадцать. Я была полностью погружена в свои мысли, в эту смесь эйфории и опустошения. И вдруг, краем глаза я заметила движение. Передо мной остановился кто-то. Подняв голову, я увидела перед собой высокого темнокожего мужчину. Его лицо, хоть и выглядело усталым, излучало удивительное спокойствие и, казалось, глубокое облегчение. Он был одним из тех, кто все заседание сидел в первых рядах, демонстрируя молчаливую, но непоколебимую поддержку делу Майкла Джексона.