11 глава. Дом
Поезд, скрежеща тормозами, замер у крошечного деревянного вокзала, затерянного среди бескрайних уральских лесов. Воздух, ворвавшийся в распахнутые двери, ударил в лицо знакомым, пьянящим коктейлем - хвойной смолой, влажной земляникой и свежим ветром с гор. Не было ни морской соли, ни сладковатого дыма Хогвартса. Здесь пахло Россией. Домом.
Арин вышла на перрон, ёжась от прохлады июньского вечера. Сердце сжалось в странном, знакомом узле из радости и щемящей грусти. Она была дома. Но в этом доме теперь навсегда поселилась тишина.
Их родовое гнездо Раневских было не каменным замком, а огромным, в три этажа, деревянным теремом, почерневшим от времени и непогоды. Резные наличники, словно кружево, обрамляли окна, а высокое крыльцо с массивными столбами словно ждало гостей. Он стоял на отшибе, на опушке леса, и местные жители из ближайшей деревни обходили его стороной, шепчась о давних господах.
Арин медленно шла по утоптанной тропинке, и с каждым шагом воспоминания оживали.
Её не было дома в ту ночь. Её уже отправили в Колдовстворец, подальше от надвигающейся бури. Всё, что она знала, - это скупые, пропахшие слезами письма.
Пожиратели нагрянули на рассвете. Они хотели расправиться с «предательской кровью» или просто продемонстрировать силу. Дедушка, могучий и седой, как уральская сосна, вышел к ним на крыльцо один, с охотничьим ружьём в руках - он не доверял палочкам в серьёзных делах. Он что-то кричал им, его голос, громовый и яростный, раскатывался по лесу.
Защищая порог, чтобы дать время жене и сыну уйти в потайные комнаты, он принял бой. Не магический поединок, а настоящую, яростную схватку. Но против заклинаний пуля была бессильна.
Зелёная вспышка осветила лес. И могучий старик рухнул на ступени своего крыльца.
Скрипнула дверь на крыльце, и в проёме возникла фигура. Бабушка Рея. Невысокая, крепкая, как корень, с лицом, изрезанным морщинами, словно карта прожитых лет. Её седые волосы были убраны под платок, а в тёмных, не по-старушечьи острых глазах светились и безмерная грусть, и бесконечная любовь.
- Аринушка, - выдохнула она, и её голос, низкий, с хрипотцой, прозвучал как самое сильное успокоительное заклинание.
Арин бросилась к ней, и бабушка обняла её так крепко, словно боялась отпустить. Она пахла тёплым хлебом, сушёным чабрецом и родным, старым деревом дома.
- Домой, родная, домой, - прошептала бабушка, гладя её по волосам.
Из глубины дома, из-за печи, вышел дядя Теят. Высокий, молчаливый, с руками, исцарапанными лесной работой, и с медвежьей силой в плечах. Увидев Арин, он лишь кивнул, но в его суровом взгляде тёплой искоркой блеснуло облегчение.
- Выросла, - произнёс он хрипло. - Совсем большая.
Они сидели на кухне. Не в огромном зале, а в маленькой, уютной комнатке за огромной русской печью, которая была сердцем дома. Пили чай из самовара, который шипел и напевал свою уютную песню, и ели бабушкины блины с малиновым вареньем.
Было тепло и пахло берёзовыми дровами, топлёным молоком и свежей выпечкой. Но тишина была слишком громкой. Не слышно было тяжёлых шагов деда, его басистого смеха, стука его трубки о пепельницу. Его кресло в углу, у печи, стояло пустым. На спинке висел его старый, поношенный жилет.
Грусть здесь не была громкой и показной. Она была тихой, вплетённой в самую суть этого дома, в скрип половиц, в узоры на занавесках. Она стала частью семьи, как и память о нём.
- Ну, рассказывай, внученька, - сказала бабушка, наливая ей ещё чаю. - Как ты там, одна, в своих Англиях? Справилась наша волчица?
Арин рассказывала. О друзьях, о зельях, о страхах, о том, как чуть не потеряла Гермиону, и о том, как боролась. Она не приукрашивала, не делала из этого сказку.
Бабушка и дядя слушали, не перебивая. И в их глазах она видела не жалость, а понимание и ту же суровую гордость, что была в них всегда.
- Крепкая ты у нас, - наконец промолвила бабушка, положив свою шершавую, тёплую ладонь поверх её руки. - В деда пошла. Характером. Он бы… он бы рад был.
И в этих словах, в этом тихом вечере на уральской кухне, где пахло хлебом и хвоей, Арин почувствовала, что значит быть по-настоящему дома. Это было не место, где нет боли. Это было место, где твою боль понимали без слов и носили с собой так же, как и ты. И где тебя любили не несмотря ни на что, а со всем сразу - с памятью о потере, с суровой уральской зимой в душе и с тихой, несгибаемой силой, доставшейся по наследству.
Жизнь в уральском поместье подчинялась не звонкам колоколов Хогвартса, а другому, вековому ритму - восходу солнца над таёжными холмами, крикам лесных птиц и размеренному, неспешному укладу.
Арин просыпалась не от звука мандрогор, а от стука дровяной печи внизу - дядя Теят растапливал её, чтобы прогреть дом. Воздух в её комнате под самой крышей был свежим и пахёл старым деревом и сушёной мятой, развешанной пучками у кровати для сна.
Спустившись вниз, она первым делом помогала бабушке Рее по хозяйству. Не с помощью «Вигридиуса», а по-настоящему: подметала широким веником полированные доски пола, вытряхивала половики, выбивая из них пыль на крыльце так, что она клубилась на утреннем солнце. Потом шла за водой к колодцу с тяжёлым деревянным ведром, чувствуя, как напрягаются мышцы.
После простого, но сытного завтрака - каши с маслом, домашнего хлеба, парного молока - начиналось её время с дядей.
Теят был человеком дела, а не слов. Он редко улыбался и почти никогда не заговаривал первым. Его общение было в действиях.
Он мог молча протянуть ей точильный камень и свой старый, потёртый топор. И они часами сидели на завалинке, и только звук стали о камень нарушал тишину. Он показывал ей движением руки, какой должен быть угол, с каким усилием вести лезвие. Она училась чувствовать металл.
Или они уходили в лес. Не для прогулок, а с делом. Теят проверял капканы (пустые, он лишь отпугивал ими слишком назойливых зверей, подходивших близко к дому) и учил её читать лес как книгу: где прошла лосиха с лосёнком, где барсук рыл нору, где грибница только тронулась в рост.
- Смотри, - мог он хрипло прошептать, указывая на сломанную ветку. - Не ветром. Рысь. Час назад.
Он учил её не магии растений, а тому, какие травы можно заваривать от простуды, а какие ядовиты; как отличить съедобный корень от опасного; как найти в лесу воду.
Иногда он брал своё ружьё (обычное, не магическое) и учил её стрелять по пустым банкам, выставленным на пне. Грохот выстрела оглушал, а отдача больно била в плечо. Но он стоял сзади, молча поправляя её стойку, и ждал, пока она перезарядит. Без похвал, но и без упрёков.
Однажды он вручил ей нож с костяной ручкой.
- Твой, - коротко сказал он. - Держи острее. Тупой нож опаснее волка.
Они могли молча колоть дрова, чинить плетень у огорода или просто сидеть на берегу ближайшей речушки, наблюдая, как солнце играет на воде. В его молчаливой компании не было неловкости. Было спокойное, уверенное понимание. Он не расспрашивал её о Хогвартсе, о битвах или страхах. Он просто давал ей делать что-то простое и настоящее. И в этом была его забота - дать ей почву под ногами, вернуть к корням, в прямом и переносном смысле.
Вечера были временем бабушки. Они пряли шерсть, чинили одежду, а бабушка тихо напевала старые русские песни или рассказывала семейные истории - не о магии, а о людях. О предках, которые строили этот дом своими руками, о любви, о потерях.
Арин ложилась спать с усталыми руками, пропахшими дымом и хвоей, и с невероятным чувством покоя. Здесь, в этом деревянном доме на краю леса, среди простых и таких важных дел, её хогвартские битвы, страхи и интриги казались далёким сном. Она залечивала раны не зельями, а тишиной, трудом и молчаливой, прочной любовью своей странной, но такой родной семьи. Она снова училась быть просто Арин. Не Блек, не ученицей, не дочерью предателя. А просто девочкой с Урала, которая умеет точить топор и читать следы на лесной тропе.
Наконец она решилась. Тот самый сверток, который она передала Фреду, был блокнот, подаренный дядей.
Арин открыла свой. Написала. «Поговори с Молли, пожалуйста.»
Ответ пришел через 10 минут. «Она согласна.».
Не прошла и неделя, как Арин дома, так она собралась обратно. Осталось сказать дяде…
Разговор прошел легко. Он согласился сразу.
Девочка собрала вещи и пошла на вокзал, оставляя позади Рею и Теята.
Деревянный вагон старого уральского поезда пах сеном, дымом и кожей. Арин устроилась у окна в пустом купе, положив чемодан на противоположную сиденью. За окном медленно проплывал знакомый пейзаж - бескрайние тёмно-зелёные волны тайги, уходящие к синим зубцам гор на горизонте.
Станция давно скрылась из виду. Проводив её молчаливым, твёрдым объятием, дядя лишь кивнул на прощание, а бабушка Рея, смахнув украдкой слезу уголком платка, перекрестила её. И вот теперь она была одна.
В кармане её мантии лежало смятое письмо от Рона, привезённое деревенской совой накануне. Кривой почерк, кляксы и восторженное: «...Фред и Джордж уже чтото затеяли, мама в ужасе, но мы все ждём! Приезжай скорее, тут скучно без тебя и Гермионы...»
Мысль о «Норе» - этом сумасшедшем, тёплом, шумном доме - вызывала странное чувство. После уральской тишины и молчаливой силы дяди представить себе этот хаос из рыжих волос, взрывов и бесконечных разговоров было почти невозможно. Но в то же время... заманчиво.
Поезд набирал скорость, стуча колёсами по стыкам рельсов. Ритмичный стук убаюкивал. Арин прикрыла глаза, вспоминая прошедшую неделю. Она чувствовала себя... заземлённой. Буквально. Руки, привыкшие к палочке и пергаменту, ещё помнили тяжесть топора и шершавость древесины. В душе утихла привычная тревожная дрожь, сменившись спокойной, глубокой усталостью.
Она не ехала в гости. Она ехала из одного дома в другой. Совершенно разных, но в каком-то смысле - одинаково важных. Один дал ей тишину и силу, чтобы исцелиться. Другой, она знала, даст ей шум и смех, чтобы снова почувствовать себя живой.
Поезд нырнул в длинный тоннель, и в купе на мгновение стало темно. Арин улыбнулась про себя в темноте. Она везла с собой в чемодане бабушкины пирожки с капустой и маленький, идеально отточенный нож с костяной ручкой - молчаливый подарок от дяди. И чувство, что за её спиной стоит целая крепость - не каменная, а деревянная, пахнущая лесом и печным дымом. И это придавало ей уверенности для встречи с предстоящим летним безумием семьи Уизли.
Дорога заняла почти четверо суток, но для Арин это время пролетело в странном промежуточном состоянии - ни там, ни здесь. Она читала, смотрела в окно и чувствовала, как уральская стойкость понемногу разбавляется предвкушением хаоса.
И вот она стоит на маленькой сельской станции в Девоне. Воздух уже другой - влажный, солёный, пахнущий морем и цветущими лугами. Она ещё не успела сделать и шага, как услышала знакомый визгливый крик:
- АРИИИН!
Из-за угла станционного домика, словно из рога изобилия, высыпала вся рыжая орда Уизли. Впереди, размахивая руками так, что казалось, он вот-вот взлетит, бежал Рон. За ним, чуть смущённая, но сияющая, - Гермиона. А следом - неистовый вихрь в лице миссис Уизли, которая двигалась с скоростью, несоизмеримой с её комплекцией.
- Дорогая моя! - миссис Уизли первой накрыла её объятиями, пахнущими свежей выпечкой и яблочным пирогом. - Худющая! Рон, забери её чемодан!
Рон, красный от смущения и усилий не уронить чемодан, пробормотал:
- Привет. Ну, поехали, что ли.
Но тут же его оттеснила Гермиона. Она сжала Арин в объятиях так крепко, что у той перехватило дыхание.
- Я не могу поверить, что ты здесь! - прошептала она, и в её глазах блестели слезы. - Спасибо. За всё. За те зелья, за... просто за то, что ты есть.
Арин, тронутая до глубины души, могла только кивнуть, чувствуя ком в горле.
И тут раздался оглушительный хлопок, и из ниоткуда появились Фред и Джордж, осыпая её дождём из конфетти, которое мгновенно превратилось в маленьких жёлтых канареек и с чириканьем разлетелось во все стороны.
- Наша русская шпионка прибыла с задания! - провозгласил Фред, хватая её за свободную руку.
- Рапорт о проделанной работе ожидается в течение часа, после того как ты отведаешь маминого пирога, - добавил Джордж, подхватывая её с другой стороны.
Они потащили её к старенькому форду, который, казалось, сам радостно подпрыгивал на месте.
Дорога до «Норы» представляла собой весёлый хаос. Миссис Уизли с переднего пассажирского сиденья пыталась расспросить Арин о здоровье, перекрикивая Фреда и Джорджа, которые с заднего сиденья наперебой рассказывали ей о своих новых разработках. Рон и Гермиона, зажатые между ними, то и дело вскрикивали, когда близнецы нечаянно (или совсем наоборот) тыкали в них локтями.
И когда Нора наконец показалась впереди - кривой, уютный, многоэтажный дом, похожий на сложенную из карт башню, - Арин почувствовала, как на душе стало тепло и беспорядочно, как будто внутри у неё тоже всё перевернулось с ног на голову. Это был полная противоположность уральской тишине. И это было прекрасно.
Её втолкнули в дом, где пахло жареным цыплёнком, тёплым деревом и жизнью. Навстречу выскочил Гарри, с растрёпанными волосами и улыбкой до ушей. Даже загадочный портрет в прихожей закричал: «Опять эти уизлевские отродья весь дом перевернули!»
И Арин поняла, что её лето только началось. И оно обещало быть самым громким, самым сумасшедшим и самым лучшим в её жизни.