Глава 13
Анита Хейзел
Совершала я когда-нибудь необдуманные поступки?
Вряд ли кража конфет из кухни, не прочтенная молитва или не выученное стихотворение на урок литературы относились к ним. Даже, когда в детстве, я ссорилась на приемах с детьми бизнесменов Ирландии – это не было плохо. Если ты не улыбнулся, не пожелал доброго утра или косо посмотрел, ты не грешен, но вот это.
Разрешалось ли сидеть в соборе на месте священника? А подслушивать чужие исповеди? Сколько себя помню, я была правильной католичкой: отсиживала Мессы, постоянно говорила «Святой Отец» и не думала о близости до брака. Странное тепло проснулось в груди, коснулось кончиков ушей и заставило смущенно опустить голову вниз. Я пыталась не притворяться.
Мое детство было чистым, до того, как я подружилась с Юджином. Он постоянно дрался с мальчишками из Нола, а я смотрела. Он курил, пил пиво, а я мечтала попробовать. Младший сын О'Кеннет говорил грязные, такие постыдные вещи, а я, вместо того, чтобы заставить его замолчать, слушала. Вот он мой грех – наслаждение тайнами.
— Ты знаешь, как называется это место? — раздался шепот Юджина.
Я обернулась в его сторону. Обшивка ширмы была разорвана и протерта, но, из-за сумрака церкви, я видела его лицо в тени. Черные волосы, густые такие же брови – светились лишь его серебряные глаза. Они напомнили мне сосуд в руках священника, наполненный вином. Я часто припадала к нему губами.
— Собор Святой Патриции, — вспомнила я.
Мужчина удовлетворительно кивнул. Раздалось копошение; я заметила, что он достал пачку сигарет и преподнес одну из них к лицу. У него была железная медная зажигалка, которая отчетливо щелкнула и подожгла кончик. Юджин втянул в себя дым, и огонек вспыхнул ярче, пожирая бумагу с никотином.
— Ему больше двухсот лет. Здесь еще женились мои дедушка и бабушка. Знаешь в чем ирония? — слова пожирало завывание ветра. Несмотря на старинность этого здания, все окна сохранились, так что деревья били по стеклам: царапали их и скрежетали. — В такое запустение это место пришло через пару месяцев после того, как они сказали друг другу «да».
— И что бы это значило? — я все не могла уловить его мысли.
Я думала, Юджин произнесет «простите, Святой Отец, я согрешил» и расскажет о том, что его волнует, но он, будто загонял меня в ловушку. Пытался усыпить бдительность, испугать, заставить волноваться. Словно, мы поменялись местами, вот только он не был святым, а истинным злом. Тем самым Люцифером, склонившим Еву к запретному плоду.
— Не знаю. В нашей семье святы только деньги, а оскверненная святыня не смогла вынести такого тщеславия? — облако дыма полетело в мою сторону.
Я невольно втянула полные легкие и закашлялась. В горле запершила терпкость.
— Ты же понимаешь, что это не исповедь? — я немного сместилась на скамейке, чтобы лучше увидеть его.
Юджин улыбался. Нет. Он обнажил зубы в оскале. Ямочки живописно украшали бритое лицо – иногда от него исходил мятный запах геля. Его пиджак до сих пор согревал меня, что создавало иллюзию близости. Молочного цвета рубашка обтягивала спортивные, жилистые плечи и пряталась в деловых брюках. Бляшка ремня блестела обращенными друг к другу буквами G – Gucci.
— Простите, Святая Дева, — как же искусно он играл голосом. Роли Юджина не заканчивались сценой, за что он, вполне, был достоин тысячи Оскаров, — ибо я согрешил.
— В чем вы хотите покаяться?
Пульс в голове так стучал.
— В грехе. У меня было два шага к спуску вниз, — О Боги, должна ли я была это слушать? — Один из них произошел именно в стенах этого собора.
— Вам стыдно за свой поступок?
Огонек вновь стал ярче, и он выпустил струю дыма через нос. Я сглотнула, на всякий случай, прижимая подол своего черного сарафана к ногам, и еще раз внимательно на него посмотрела.
— Нет. Мне не стыдно ни за один свой поступок. Знаете, Святая Дева, что здесь произошло? — вибрации его голоса коснулись моих ушей, прокладывая путь тока по всей левой стороне. — Мне было двенадцать. Я, как и всегда, играл с мальчишками в окрестностях поместья. Уже вечерело. Солнце клонилось к закату, компания расходилась, а я специально забрел в чащу леса покурить.
В двенадцать. Я помнила, что он пристрастился к этой привычке совсем в раннем возрасте. Курение – меньшее зло, на что был способен, тогда еще ребенок. По собору прокатился шелест листьев. Дверь хлипко держалась на петлях, отчего в щели проникали порывы. Я проследила за вихрем, что остановился у алтаря, и представила картинки того, о чем он говорил.
— Я любил сидеть на этих скамейках, потягивать пиво или травить шуточки с ребятами. В тот вечер я поступил так же. Подошел к церкви, прикурил, а потом услышал звуки, — Юджин облизал губы, а я заинтересованно притаилась, пытаясь понять, о чем он говорит. — Копошение, смех, стоны.
Господи.
Щеки вспыхнули. Я зажмурилась, начиная погружаться в его рассказ. Вот, я стою у дверей церкви. Они, как всегда скрипят, шевелятся и ударяются о стену. Вдруг пространство разрезает всхлип. Так звучат люди, когда им хорошо.
Между ног кольнуло, а веки утяжелились, не желая открываться. Одна часть меня та, что праведная, молила встать и уйти, но я оставалась на месте. Значит, тьма перевешивала?
— Я пробрался в собор, — продолжал Юджин. — Мне же было интересно, кто решил осквернить святыню. Я пролез с заднего входа, что здесь у исповедален. Сейчас он заколочен, но тогда был открыт. Осторожно, чтобы не нарушить уединение ребят, я спрятался за ширмой. Знаешь, что я увидел? Парня и девушку.
Мое дыхание сбилось. Я высунула кончик языка и облизала пересохшие губы. На них был сладкий вкус слов Юджина. Боже, это не правильно. Благочестивая девушка такого не будет позволять, но, видимо, я не она. Мне хотелось дослушать рассказ.
— Он трахал ее, Анита. Раком. Она стояла на четвереньках на одной из скамеек, где еще пару лет назад сидели прихожане, и орала во все горло. Знаешь почему? Почему она так сладко стонала для него, Лиси?
— Прекрати, — смогла выговорить я.
Сердце качало кровь с бешеной скоростью. Я то бледнела, то краснела, а все, потому что чувствовала. Грудь, как и в ночь после сна, стала чувствительной. Бюстгальтер сжимал соски, отчего они выстреливали разрядами по всему телу. Мурашки накатывали, терзали бедра и позвоночник. Низ живота уже нестерпимо пек.
— Почему она стонала, Анита? — надавил Юджин.
Я вздрогнула, разлепила глаза и столкнулась с его безумным лицом. Зрачки, то сжимались, то расширялись, губы кривились в улыбке, а кадык лихорадочно дергался. Наверное, мужчина думал, что я сбегу сейчас от него, но это было не так. Мои ноги, будто приросли к полу.
— Анита. Почему. Она. Стонала.
— Потому что ей было хорошо, Юджин, — разозлилась я, уверенно поднимая подбородок.
— Она чувствовала Господа, милая, — грязно прошептал он. — Как говорит твоя библия? По образу и подобию? Наверное, поэтому она все время повторяла: «О Боже, не останавливайся»!
Я представила, как парень держал ее за бедра и быстро, раз за разом, притягивал к себе. Мое дыхание сорвалось, как сделало бы у той девушки. Губы раскрылись проводить стон, но я не смогла его выговорить. Он сгорел грехом на губах, а язык слизал пепел.
Ради всего святого.
— Знаешь, кто тот парень? — он приблизиться лицом к решетке, и усмехнулся: — Дезмонд. Я следил за тем, как мой брат трахал одну их своих девчонок. Все наблюдал, курил, слушал их стоны. Знаешь, что я сделал потом, Ани? — О'Кеннет подался еще ближе – если бы не перегородка, его губы коснулись бы моего носа. Я испуганно сжалась, страшась в эту минуту самой себя. — Я сел на эту скамейку. Спустил свои штаны, достал член и начал ласкать себя. Девка кричала, ее грудь раскачивалась, Дезмонд ускорялся и все втроем мы одновременно кончили.
Трусики натянули промежность. Я почувствовала, как грубая мокрая ткань, начала натирать складочки, и всхлипнула. В соборе было довольно прохладно, но я горела. Совсем не в праведном огне, а в том котле, которым пугают учения. Дыхание Юджина ласкало кожу лица. Вена на его шее набралась и начала пульсировать, а по вискам стекал пот.
Ему нравились его воспоминания. Ему нравилось меня провоцировать.
Нравилось.
Голова закружилась. Так бывает, когда ты выпьешь больше одного бокала. Перед глазами поплыло, сердце упало куда-то в живот, а в горле образовался ком. Я шумно втянула носом воздух, испивая его одеколон.
— С тех пор, практически каждый вечер, я приходил сюда. Дезмонд всегда был помешан на контроле: трахал своих девчонок чуть ли не по расписанию. Мне было всего двенадцать, Анита. Тогда я просто смотрел и фантазировал. Будь я старше и присоединись я к ним, как бы все было? Она взяла бы меня в рот? Или, может, мы с братом одновременно бы имели ее?
— Остановись, — со всех сил вцепившись в его руку, взмолила я. — Юджин... Прекрати говорить. Прошу тебя.
— Почему? Анита, разве то, что я говорю - плохо? — мужчина перевернул мою ладошку и надавил большим пальцем на вену, лаская.
Этот такой простой жест, наполненный нежностью, взволновал еще сильнее. Под кожей произошло короткое замыкание. Искры начали сверкать в груди, в животе, в голове – абсолютно везде. Я не могла понять, что со мной происходит. Никогда такого не чувствовала. Мое тело никогда не говорило со мной. Оно никогда не кричало, не звало кого-то глубоко внутрь. Я не стыдилась рассматривать себя голой в зеркале, но и не прикасалась. Ни разу.
А теперь мне хотелось.
— Это ужасно, — завертела я головой, пытаясь уговорить себя встать. — Юджин, зачем ты такое мне говоришь? Господи, отпусти меня.
— Тебе не нравится? Это так противно? Анита, — мужчина еще раз дернул на себя, и я прекратила сопротивляться. — Всегда, в любой ситуации просто скажи мне «нет», и я умолкну. Это совершенно не приемлемо для тебя?
Да! Мне не нравилось это слушать!
Я набралась решимости сказать ему это в лицо, но запнулась. Ком в горле надавил на стенки, перекрывая любые слова. Я пыталась еще и еще, но все не выходило. Юджин молча следил за мной. Должно быть, он уже затушил сигарету, потому что дымом пахло только из его рта. Я дышала так часто, что грудь неслась, будто на американских горках. Вверх-вниз, вверх-вниз. Я подняла на него взгляд из-под ресниц и потерялась.
Я не могла солгать. Я могла сказать «нет». Просто потому что...
— Мне...нравится это. Боже, это же так плохо, Юджин.
Веки запекло. Начало мутнеть, и одинокая слеза скатилась на правую щеку. О'Кеннет вздрогнул. Он подался вперед всем телом и накрыл ладонями мое лицо.
— Разве? Если Господь создал нас его копией, для чего он подарил удовольствие? Анита, ты стыдишься своих рук? — я покачала головой. — Верно, ни рук, ни ног. Так чего же церковь говорит, что член и твоя мокрая киска – это грех? Секс – это разговор с Господом. Однажды, Анита, ты почувствуешь его.
Он был так близко. Я перевела внимание на его губы и сглотнула. Юджин проследил за мной, закатил глаза, так и оставаясь на месте. Боже, а чего я хотела? Чтобы он поцеловал?
Но...
Впервые за эти три недели я не думала о своей боли, холоде и пустоте внутри. Она странным образом наполнялась рядом с О'Кеннетом младшим. Я не думала о Дезмонде, о разрыве на свадьбе и одиночестве по утрам. Все это было ново, остро, странно и безумно желанно. Мне казалось, что мое сердце обледенело, перестало стучать и вовсе умерло, но... оно же было в груди. Значит, живо?
Что такое любовь? С Дезмондом – это было ожидание, трепет, невинная улыбка и порхание. Я словно каталась на покрышке, что привязана к перекладинам. Взлет – адреналин, падение – слезы. Я ощущала ее, как легкость, после отпущения грехов, как улыбку новорожденного дитя и нечто эфемерное. Ни разу с ним мне не хотелось близости, ни разу я не думала о плохом, ни разу не фантазировала в ночи, и ни разу он мне не снился.
Ни разу...
Юджин О'Кеннет
Нарочно ли я провоцировал ее? Нет.
Убегая тогда с кладбища, я просто хотел уединения. Похороны отца, прощальная речь, истерика матери, Дезмонд... Она отстранилась, стоило ему подойти к нам, и этот поступок вонзил нож глубоко в ребра. Анита любила его. До сих пор. А чему я удивлялся? Сам за долбанных три года не смог перестать болеть ею, а здесь ожидал, что пара моих грязных фраз, объятия и вот Ани в моей постели?
В этом Соборе Святой Патриции прошла большая часть моего детства. Обряды в масках, вечеринки, уединение с девчонками – вся молодежь Дублина обожала это место, и мы с братом не исключение. В таких местах лучше слышатся мысли, переживания становятся понятными, а всякий тупик освещается выходом. Но в этот раз моя исповедь самому себе превратилась в очередное соблазнение.
Лиси бросилась за мной – что удивило – и своим волнением, и присутствием здесь, спровоцировала на маленькую шалость. Она могла уйти, перестать слушать меня, вернуться на кладбище, попросить Дезмонда отвезти ее домой, но девчонка ничего из этого не делала.
— Мне...нравится это.
Боже, так сладко с ее губ могли срываться только признания мне в любви. Анита не была такой правильной, как ей казалось. Ее воспитали такой, но всякое дикое животное тоскует по степям и просторам. Я готов поклясться всем, что у меня есть – ее трусики мокрые, а киска пульсирует. Она жаждет члена и именно моего.
— Разве вера – не притворство? Ты поклоняешься Иисусу, просишь его о помощи, но отвергаешь дарованную им плоть.
— Потому что так правильно, — кивнула Ани, взволнованно вздыхая.
Она высунула язык и провела им по сухим губам. От этого в животе полыхнуло, и член еще сильнее уперся в ткань брюк. Твою мать, у меня секса не было с приезда в поместье! Я так сильно хотел ее, что начинал дрожать. Представлял жар невинной промежности, судороги ее тела, объятия ножек и сладкие стоны, а по спине пробегали мурашки. Я получу ее и сделаю все правильно: без боли, без крови и прочей ерунды первого раза.
Я ждал три года, смогу потерпеть еще немного.
— Тебе сказали, что это правильно, но и еще научили не лгать, — я провел пальцем по соленой дорожке, спускаясь ко рту. — Не лги сама себе, милая Анита. Думаешь, если секс был грехом, Господь благословлял бы рождение детей? Или как мы должны это делать? В темной комнате, без света, без удовольствия? — ее глаза согласно блеснули, и я рассмеялся. — Ты не знаешь, что это такое. Можно трахаться, заниматься сексом или любовью – у всего разные ощущения.
— Почему? — невинно шмыгнула она носом.
Блять. Поцелуй она меня сейчас, я кончу. Только одна девушка заставляла испытывать такое.
— Трахал Дез ту девчонку. Раком, быстро, жестко – вот, что это значит, — ее щеки отлили румянцем, а тепло уютно уместилось в моих ладонях, просачиваясь в каждую клеточку тела. — Сексом занимаются, когда не просто хотят кончить, а сделать это именно с этим человеком. А любовью, милая Анита, занимаются души. Это совершенно другое ощущение. Я такого еще не испытывал.
Хейзел вновь пристыженно отвела взгляд, уступая внутри себя место Святой Деве. Когда-то она раскрепостится; нужны годы, чтобы вытрахать из нее всю чушь Воскресной школы, но я сделаю это.
Обязательно сделаю.
Я даже не мог думать о том, что она не будет моей.
Ветер из щелей в стенах церкви подул мне в спину, заставляя шарфик Аниты колыхаться. Она всегда собирала волосы на затылке или позволяла им болтаться косичками. Подавшись порыву, я завел ладонь на затылок девушки, отыскал пальцами гребешок и осторожно отколол его. Упругие локоны благодарно осыпались на ее плечи. Хейзел улыбнулась, тряхнула головой и блаженно закатила глаза.
Какая же она красивая.
Волосы отливали самой чистой рыженой. Коричневые веснушки усыпали вздернутый нос, трогали щеки и даже прятались на веках. Сейчас она слегка подкрасила ресницы, что кончиками касались бровей. Они всегда были идеально выщипаны, уложены домиком и тронуты гелем для фиксации. Анита ухаживала за собой. Это не были яркие макияжи, красные помады и румяна.
Они и ни к чему ей.
— Тебе так лучше, — прочистил я горло.
Если бы Анита была кошечкой, в эту минуту она начинала бы мурлыкать. Ее потрясающие глаза стали глубже. Удивительная особенность: когда она взволнованна, зеленый в них угасает, заполняясь карим цветом. Они кажутся темными и пугающими, а когда радуется или веселится, наоборот. Две души – Ангел и салемская ведьма. Только Ани могла сочетать их в себе.
— Нас будут искать, — нерешительно прикусила губу Хейзел. — Не то, чтобы мне с тобой здесь не нравится... Просто... Миссис Сибил и...
Я рассмеялся.
Мы еще не закончили, дорогая.
Я провел пальцами по шелку ее волос, повторил длину прядей. Обвел ушную раковину, с торжеством отмечая, что девушку колотит. Анита сжала в кулаках ткань черного простого сарафана с атласной лентой под грудью, и ее лицо накрыла тень чего-то темного. Такого грешного. Не будь она девственницей, я бы сейчас удовлетворил ее киску.
Всему свое время.
— Обязательно. Нужно спуститься к кладбищу, — закивал я, подаваясь вперед.
Ани насторожилась, но не отпрянула. Одной рукой продолжая удерживать ее за затылок, я притянул к себе, второй развязал шарф на шее и склонился к узде шрама. Он, и вправду, был широкий, выступающий, но не безобразный. Запах ее тела коснулся носа. Клубничное молочко, аромат ацетона и у меня сорвало крышу. Я коснулся губами того, чего она стыдилась, и поцеловал.
— Ох, — только и выдохнула девушка.
Я принялся сцеловывать ее глупые мысли, пальцами массируя застывшие мышцы шеи.
— Юджин, — Анита облизала пересохшие губы и наклонила голову, открывая мне больше места.
Я скользил по яремной вене, чувствуя, как она пульсирует, сжимал в руках дрожащее тело, с каждым глотком кислорода уверяясь все больше и больше: она никогда не скажет мне «нет».
В Аните есть места для греха и скоро я заполню его собой.