VI
Ночь пахла дождём. Ветер цеплял ветви, будто хотел вырвать их с корнем, и в каждом звуке двора слышалось что-то лишнее, слишком живое. Айзек стоял в башне Яго, не зажигая свечи, и глядел в окно. Он вглядывался в темноту, будто мог найти там ответы. Хотя знал: ответы всегда были в нём самом — и это раздражало сильнее всего.
Его мысли — бесконечный поток, бурная речка, что шумит громче пения птиц. Всё казалось чужим и родным одновременно. Найт терялся в пространстве, оставаясь в мыслях. Вечные размышления: как лучше?
Страх, сомнения, вопросы… Всё менялось от сложности задач и поставленных целей. Но единственное, что оставалось неизменным, — его решимость. Не дать им сломать его. Не оборвать цель.
Всё, что он строил.
Айзеку часто говорили, что он холоден, шептали за спиной, будто в нём нет ни страха, ни сомнения. А он лишь усмехался.
Сердечные муки, увы, ему были присущи. Он много думал: что ждёт его там?
Какие сны в том смертном сне приснятся?
Раз слабое сердце однажды не выдержит и не погрузится в тишину. Ему было боязно представить, что в голове может стать пусто. Вся личность, которую он строил, все знания, что собирал по крупицам, растворятся, не оставив и следа.
Желанием Айзека было сделать мир лучше. Как бы банально ни звучало, но это так. Его изобретения могут стать началом… либо началом конца.
Но пока его душа металась, лицо оставалось всё таким же безучастным. Усталость, впрочем, проявлялась: шершавая ладонь Айзека скользнула по лицу, словно пытаясь снять с себя груз.
Тяжесть первых и сильных.
Став для Франсуазы единственным, на кого можно положиться, он не хотел подводить сестру. Но страх зарождался глубоко внутри: а если смерть всё же догонит его? Желанная?..
Все знали его как умного мальчика с хорошим потенциалом. Профессора возлагали на него надежды, и они неожиданно сильно легли на его плечи, обременяя. Но признания, которого он жаждал, он не чувствовал. Лишь сухие ожидания чего-то большего.
Он сам знал это. Знал, что может больше.
Айзек сделал глубокий вдох и горько выдохнул. Звуки ночи не стихали. Напротив — казалось, они только и ждали чего-то.
Шёпот судьбы, что так часто ударяла его.
Отойдя на пару шагов, он огляделся. В покрове ночи, при свете луны и звёзд виднелись лишь очертания. Но по ним можно было понять, что и где. И Найт, зная каждую деталь, мог легко перемещаться. Он знал каждый скол, каждый механизм и листок. Всё вокруг поглощало его с головой, и иногда ему хотелось просто исчезнуть.
Раствориться в лесу, в холодной реке, в густом воздухе. Чтобы не было ни обязанностей, ни взглядов, ни ожиданий.
Но он не мог себе этого позволить. Знал: уйти — значит проиграть. А проигрывать Айзек не умел и не хотел.
Найт закрыл глаза, и тьма перед ними стала другой — не ночной, а его собственной.
Слишком тёмные для этого мира мысли мелькнули как должное, как то, что должно быть. Но Айзек не позволил им пробраться глубже, выбирая нечто иное.
Он вспомнил себя мальчишкой. Слишком рано понявшим, что мир не щадит. Слишком рано научившимся стоять прямо, даже когда хотелось упасть. Тогда ему казалось, что сила — это всегда про кулаки, про умение ударить первым. Но потом пришло понимание: сила — это молчание, когда все ждут возгласа. Это шаг вперёд, когда каждый внутри тебя умоляет отступить.
Франсуаза тогда ещё смеялась звонко, искренне, не подозревая, что её брат каждую ночь сидит без сна, теряясь в царстве тёмных мыслей. Он прятал это от неё. И продолжает прятать. Она должна помнить его сильным. Не сомневающимся. Она не простит ему слабости.
Он возлагал на себя самые непосильные надежды.
Айзек пообещал себе, ей, может быть, самой судьбе: он будет стеной. Тем, кто стоит до конца.
Найт не тот, кто отказывается от слов и останавливается на полпути.
Иногда ему казалось, что он так и остался тем мальчишкой. Только кулаки стали крепче, а сердце — слабее.
Он открыл глаза. Ночь была вокруг как прежде. Это оставалось неизменным. Но огонёк внутри, тот самый, что шептал не сдаваться, зажёгся ярче. Теперь это не просто искра, а настоящий пожар. И он продолжал работать, зная, над чем трудиться.
Не в стиле Айзека гоняться за предрассудками, выбирать, кто достоин, а кто нет. Родиться в этом городке изгоем — означало постоянно слышать насмешки и унижения. Но он знал, что его дар — то, что делает его выше тех, кто считал себя достойным. А ум возвышал его среди тех, кто был похож на него.
Время текло неизмеримо быстро, и сердце всё чаще сбивало свой ритм. Оно болезненно сжималось, словно кто-то держал его в тисках. В такие мгновения Айзек возвращался в реальный мир, выходя из иллюзий. Он поднимал взгляд и всегда натыкался на слишком серьёзный, смотрящий насквозь взгляд Женевьевы. Найт знал, что девушка понимает куда больше, но молчала. А вместе с ней и он.
Каждая ночь была посвящена чертежам его нового сердца — того, что должно было биться исправно, если старое уже не годится. Он осознал, что эту работу нельзя откладывать, и посвятил себя целиком. Приступы становились чаще, и он старался отдалиться от Франсуазы, оправдывая себя тем, что это лишь на время.
Но разве это оправдание, если сестре горько от этого? А если страхи станут явью?..
Башня стала его домом, но не укрытием. Любой желающий мог спокойно войти, но желающих было мало. Вернее, их не было вовсе. Осень — пора любви и мечтаний. Кому какое дело до изобретений учёного?
Это было удобно: он мог творить, и никто его не тревожил. Но обратная сторона этой медали — отсутствие признания.
И в один из особенно дождливых дней в башне появился гость, которого Айзек меньше всего ждал.
Женевьва вплыла, словно хозяйка. Она скользила, не осматривая ни колбы, ни бумаги, будто уже знала, что и где. И Айзек не ощущал ни раздражения, ни признательности. Ровным счётом ничего, кроме лёгкого любопытства. Но оно быстро иссякло, когда его мозг осознал, зачем она здесь.
— Здравствуй, Женевьва. Чем обязан? — голос прозвучал так, словно вся усталость стала тяжелее. Она повисла в воздухе, и тот словно стал холоднее.
— Bonjour, mon ami, — в излюбленной манере ответила девушка. Её голос не излучал ничего, кроме холодного спокойствия. И такие обманчиво тёплые слова, звучавшие у других просто как набор букв, с её уст всегда были мёдом для ушей.
— Ты знаешь, зачем я пришла. — Не вопрос, утверждение. И Айзек был уверен, что знает.
— Из-за Франсуазы? — это казалось ему самым логичным: именно из-за него сестра ходит поникшей. А эмпатия Мажимель легко могла это уловить.
Но это было ложным домыслом.
— Я думаю, ответы на мои вопросы кроются несколько глубже. — Она встала у стола, не решаясь ни сесть, ни опереться, словно лишнее касание может что-то нарушить. Её привычная юбка сменилась прямыми классическими брюками в тон жакету. Тон кофе, старых опавших листьев, а сверху — траурное чёрное платье. Он впервые видел на ней столько чёрного. — Не стоит прятать от меня правду. Я не Франсуаза, чтобы горевать, но её горечь могу почувствовать.
Это было неожиданно, как снег на голову. Его разум ошибся — наверное, впервые за долгое время. Это пробудило интерес. Словно их возможности были равны. Как будто она прятала свои козыри, но и он не собирался вступать в игру с пустыми руками.
— Что за правду ты хочешь услышать?
В мыслях он молил, чтобы она пожелала большего. Чтобы это не было пустословием, а настоящим желанием. Он хотел рассказать ей всё. От «а» до «я». Но только если она попросит.
— Мне не стоит знать всё, Айзек.
Удар точно в цель, по слабому сердцу. Лёгкая мишень. От этого Найту стало противно из-за себя.
Он медленно поднялся, глядя ей в глаза, словно бросая вызов.
— Ты и так можешь всё узнать.
Айзек был уверен: в её способностях кроется нечто большее. Не та крупица, что она показывала, а по-настоящему сводящая с ума сила.
Женевьва не стала отрицать.
— Могу, — она стояла неподвижно. В её глазах сверкал огонёк от ламп, но Айзек видел нечто большее – её искру. — Но так будет неинтересно.
Они стояли, казалось, целую вечность, хотя секундная стрелка не успела даже сделать полный оборот.
— Тебя гложут страх и достижения. Я вижу вспышки отчаяния, вперемешку с ожиданием и… — Женевьва замолчала, взгляд её скользнул сквозь. — И вину.
Найт молчал. Ему и не нужно было говорить.
— Ты знаешь, что делаешь больно Франсуазе, отстраняясь от неё. Но всё равно это делаешь. Ради чего? Что может быть важнее, чем sang indigène?
— Что же ты хочешь услышать? Что моё сердце слишком слабо?! Или то, что оно может не протянуть до того момента, как я смогу помочь Франсуазе?!
Мажимель молча наблюдала, как Айзек теряет контроль, как слова, что изначально были холодными, теперь обжигали не хуже пожара. Она подмечала движения его рук, всплеск эмоций, как нервно поднималась и опускалась грудная клетка.
— Если ты умрёшь, не объяснив ничего сестре — будет лучше?
Женевьва сложила руки в карманы. Её лицо было холодным, как и голос. Слова резали лучше заточенного ножа.
— ТЫ ВООБЩЕ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?!
Крик разнёсся эхом по всей башне. Но ничего не изменилось: Женевьва всё так же молча смотрела на него. А Айзеку было уже не до этого. Сердце напомнило о своей особости. Сильнее, чем прежде.
— Уходи… — прохрипел он, прижимая руку к груди, там, где билась мышца. Ещё билась. Другая рука нашла поверхность стола и пыталась удержать всё тело.
Не было слышно шагов, ни тяжёлого дыхания.
Айзек вздрогнул, когда ощутил чужое касание. Он думал, что после крика и просьбы уйти, звучавшей как изгнание, она не останется.
Но у Женевьевы были свои планы. Она убрала руку Найта от груди, заменяя её своей. Он ощутил через плотную рубашку тепло её ладони. И всё.
Никакой боли.
Он выпрямился — медленно и осторожно, не веря. Её рука последовала за ним. Айзек посмотрел на Мажимель, и привычное безразличие сменилось болью. Его болью.
— как ты?.. — голос, ещё ослабший, прозвучал тихо. Айзек не знал, как описать то, что сделала девушка.
— так же, как ты поднимаешь предметы. — Её голос дрогнул. Отняв руку, нос слегка сморщился.
Теперь он смотрел на неё иначе. Увидел нечто большее, чем пустую оболочку. Осознал, что ею движет не просто интерес, а нечто большее. То же, что движет и им. Желание помогать.