День 2
День второй. Отражение истины
Наступило мое второе утро в особняке господина Милера. Проснувшись, я первым делом обратил внимание на наброски, созданные накануне. Взяв их в руки, я медленно перелистывал листы бумаги, изучая каждую линию, каждый штрих. Они были элегантны, исполнены утончённости и грации, но главное — запечатлённая на них мадемуазель Мишель являлась именно той, какой я её увидел вчера: живой, искренней, настоящей.
Однако, стоило мне вновь вглядеться в этот образ, как в груди появилось странное чувство. Оно было тёплым, мягким, но вместе с тем чуждым, непривычным. Я поспешил отогнать его прочь, сочтя за излишнюю сентиментальность. Что это — восхищение? Или, быть может, нечто более глубокое?
Не желая поддаваться размышлениям, я аккуратно сложил наброски, переоделся и направился вниз, где меня уже ожидал за завтраком господин Милер.
Мадемуазель Мишель, как оказалось, позавтракала ранее и сейчас находилась в дальнем углу гостиной. Я заметил её сразу. Она сидела на ковре, окружённая мягким светом утреннего солнца, и играла с котом Грэйсом.
Зрелище, представшее передо мной, было неожиданным. Передо мной больше не было надменной леди с холодным, изучающим взглядом. На её лице сияла искренняя, безмятежная улыбка. Она выглядела счастливой. Без следа гордости, без тени высокомерия. В её движениях была лёгкость, в её глазах — тёплый свет. Она смеялась, забывая о манерах и условностях, и в её радостном выражении было нечто простое, что свойственно крестьянским девушкам, не обременённым сдержанностью высшего света.
Я поймал себя на мысли, что не могу оторвать от неё взгляда.
От размышлений меня оторвал голос господина Милера. Он с любезностью начал беседу, и я поспешил сосредоточиться на разговоре. Мы обсуждали литературу, историю, искусство, и я был поражён его эрудированностью. Милер оказался человеком начитанным и весьма интересным собеседником.
Наш разговор был прерван внезапным вскриком мадемуазель Мишель. Мы с господином Милером мгновенно обернулись.
Я увидел её.
Мишель сидела на полу, крепко прижимая к груди пушистого Грэйса, а по её тонкой руке стекала алая капля крови. Очевидно, кот, испугавшись, выпустил когти и поцарапал свою хозяйку.
Но то, что произошло дальше, удивило меня ещё больше.
Вместо того чтобы разгневаться, поднять голос или прогнать несчастное животное, мадемуазель Мишель лишь нежно улыбнулась. Она провела рукой по голове Грэйса, ласково его гладя, а затем прижала его ещё крепче, успокаивая, шепча ему тёплые, ободряющие слова.
Я невольно задумался.
Может быть, мадемуазель Мишель вовсе не та, за кого я её принял? Возможно, за маской гордости скрывается не высокомерная и испорченная девушка, а нечто совсем иное — нежная, добрая натура, столь тщательно оберегаемая от чужих глаз?
Прошло некоторое время, и, собрав все необходимое, я вновь направился в покои мадемуазель Мишель, исполненный решимости наконец приступить к работе. Вчерашний день не дал мне возможности запечатлеть её образ, но сегодня я надеялся на иной исход.
Однако, стоило мне войти в комнату, как я понял — ситуация повторилась.
Как и прежде, покои мадемуазель были окутаны полумраком, плотные шторы не пропускали ни единого луча дневного света, а в воздухе висела таинственная тишина. Она сидела в своём кресле, небрежно накинув на плечи ту же пурпурную шаль, и её проницательный взгляд встретил мой.
— Вы снова пришли, — произнесла она, склонив голову на бок, её голос был ровен, но в нем слышалась едва уловимая нотка усталости.
— Как и было обещано, мадемуазель, — ответил я, осторожно ставя мольберт и раскладывая кисти. — Сегодня мы сможем приступить?
Она молчала.
Тонкие пальцы скользнули по подлокотнику кресла, а взгляд, казалось, стал ещё глубже, словно она обдумывала нечто важное.
— Зачем вы так упорно стремитесь написать мой портрет? — спросила она наконец, и в её голосе было меньше резкости, чем вчера.
Я слегка улыбнулся.
— Вдохновение, мадемуазель, — ответил я честно. — Разве может художник отказаться от возможности запечатлеть истинную красоту?
Её глаза вспыхнули чем-то неуловимым, но уже в следующее мгновение потухли.
— Всё же… я не желаю позировать, — мягко, но твёрдо произнесла она, и в её словах не было прежней раздражённости.
Это было странно.
Вчера она раздражённо отказывалась, сегодня — говорила спокойнее, мягче, но с той же настойчивостью. Почему?
Почему она так упорно не желает быть написанной?
Эта загадка, скрытая в полумраке её покоев, не давала мне покоя.
Тени сомнений
Я уже собирался покинуть её покои, когда мадемуазель Мишель вдруг предложила мне прогуляться к библиотеке, обронив с лёгкой насмешкой:
— Вам, столь занудному человеку, это место, несомненно, понравится.
Я слегка приподнял бровь, но промолчал. Что ж, прогулка могла оказаться полезной, а потому я принял её предложение.
Мы шли по длинным коридорам в молчании, сопровождаемом лишь гулким эхом наших шагов. Лишь изредка мы обменивались короткими фразами — сдержанными, почти незначительными, — но, сами того не замечая, постепенно речь наша становилась оживлённее, слова — длиннее, а беседа — естественнее.
И вот снова я почувствовал это странное, тёплое ощущение, вспыхнувшее во мне, как затухающие угли в очаге, внезапно вновь раздуваемые ветром. Но я вновь подавил его, точно пытался затушить огонь, не давая ему разгореться.
Вскоре мы подошли к библиотеке.
— Ну, идите, — небрежно бросила мадемуазель, делая шаг назад. — Мне же ещё предстоит навестить брата.
Она говорила небрежно, но я не мог не заметить мимолётного отблеска холодного отвращения, мелькнувшего в её глазах. Оно было скрыто, замаскировано за привычной грацией и надменностью, но я всё же уловил его.
Странно.
Слишком странно.
Что именно вызывало в ней столь глухое, почти незаметное, но явственно ощутимое раздражение?
Я лишь молча кивнул, наблюдая, как она исчезает в одном из проходов. Затем, собравшись с мыслями, я отправился в библиотеку.
Почти час я провёл среди полок, утопая в шелесте страниц и тишине.
Однако, покидая библиотеку, я почувствовал усталость. Мысли в моей голове смешивались, разбегаясь подобно теням при свете фонаря. Я направился к своим покоям, желая отдохнуть, но вдруг остановился, услышав чистый, мелодичный голос, доносящийся из гостиной.
Я замер.
Подобравшись ближе, я осторожно заглянул в приоткрытую дверь.
Передо мной предстала картина, столь неожиданная, что я невольно задержал дыхание.
Господин Милер покоился с закрытыми глазами, положив голову на колени мадемуазель Мишель, а она, медленно перебирая его волосы, напевала ему колыбельную. В её голосе звучала удивительная мягкость, а в движениях рук не было ни капли той отстранённости и резкости, что я привык замечать в ней.
Я невольно нахмурился.
Странно.
Слишком странно.
Тот холод, что мелькнул в её глазах, когда она говорила о брате… и теперь — эта сцена.
Что же между ними на самом деле?
Смятение заполнило мою душу, но вскоре старушка-служанка, проходившая мимо, тихо сказала мне, что подобное — давняя традиция, ничего необычного в этом нет.
Я попытался успокоиться.
Пытаясь развеять тень беспокойства, я отправился в свои покои.
Забравшись на кровать, я невольно размышлял над увиденным… но усталость вскоре взяла своё. Мои веки отяжелели, мысли спутались, и я провалился в сон, уносимый зыбкими грёзами.