запрещённый взгляд

Прошло три дня после той жуткой ночи. Милад держался стойко, как всегда. Даже когда ему было больно, он не жаловался. Только иногда хмурился и стискивал зубы, когда особенно резко двигался. Сегодня его выписывали, и в палате пахло хлоркой и кофе из дешёвой автоматной кружки, которую притащил Брайт.
Врач, мужчина лет пятидесяти с насмешливым взглядом, подошёл к кровати Милада и перелистал его карту.
— Ну что, чемпион
проговорил он, щёлкнув ручкой
—как говорится, раны заживают, как у собаки. Только не кусайся, а то обратно положим.
Милад усмехнулся и бросил взгляд на нас.
—Я ласковый, только если не трогают мою девочку.
— Вот и хорошо
кивнул врач
— а девочка, гляжу, рядом, значит заживёшь ещё быстрее.
Я хихикнула, а Брайт фыркнул, поправляя куртку на стуле.
— Подпишу документы. Через двадцать минут будешь свободен
добавил доктор и ушёл, оставляя за собой шлейф запаха антисептика и лёгкой иронии.
В машине было на удивление спокойно. Брайт молчал, уставившись в окно, а Дамиан крутил ключи на пальце и глядел вперёд, будто и не замечал ничего вокруг. Я сидела рядом с Миладом, и в какой-то момент он положил голову мне на плечо. Я почувствовала, как он глубоко выдохнул, будто наконец позволил себе выдохнуть.
— Домой хочу
буркнул он, не открывая глаз.
— Ещё чуть-чуть, милый.
— Я вообще-то мужчина. Мне нельзя "милый".
— Тогда потерпи, мужичок
фыркнула я и поцеловала его в висок.
Дверь в квартиру отворилась с лёгким скрипом. Дамиан первым зашёл внутрь, поставил сумку на пол и провёл рукой по волосам.
— Я на кухню
бросил он сухо.
— Там таблетки в пакете. Через час не забудь выпить.
Милад кивнул. И только мы остались в его комнате, как атмосфера сразу изменилась.
Я взяла сумку, аккуратно разложила вещи на кровать, а потом, скривив нос, достала пару его футболок.
— Это что вообще за живые формы?
спросила я, поднимая одну из них двумя пальцами.
— Это мой боевой запах
ухмыльнулся он и, не спеша, уселся на кровать, уперев руки в матрас.
— Боевой запах пельменей с носками?
я скосила на него глаза, направляясь к корзине с грязным бельём.
— Ммм... ты что, скучала по нему, признайся. Скучала по моему запаху.
Он специально сделал голос ниже, дерзко растягивая слова.
— Скучала по тебе, а не по носкам. Эти штуки могли бы участвовать в геноциде.
— О, она скучала
он вскочил на ноги резко, как всегда, и чуть не застонал от боли,но, притворившись бодрым, подошёл ко мне сзади.
— А ещё она не может оторваться от моих вещей. Переодеть меня хочешь? Или...
Он наклонился к уху.
— Или просто повод нашла, чтобы заглянуть под майку?
Я резко обернулась, ткнув его кулаком в грудь, но он схватил мою руку и подтянул ближе.
— Ай!
взвизгнула я.
—Ты же сломанный!
— Только снаружи. Внутри — пылающее пламя. Особенно рядом с тобой.
Я зажала ему рот ладонью.
— Если ты скажешь ещё одну поэтичную чушь, я натяну на тебя эти носки.
Он вытащил мою ладонь изо рта и поцеловал её в центр ладони, не отрывая глаз от моих.
— Всё равно ты моя.
— Наглый.
— Твоя слабость
он шепнул с хрипотцой.
Я стояла перед ним, забыв даже про вонючее бельё, и только смотрела в его глаза. Он всё ещё выглядел немного бледным, на губе была тонкая засохшая корочка, но его взгляд... такой живой. Настоящий. Греющий до костей.
— Тебе правда легче?
прошептала я, не отводя глаз.
— Сейчас?
он обнял меня за талию и наклонился ближе.
—Когда ты рядом, я бессмертен.
Я не успела ничего ответить — он поцеловал меня. Нежно, медленно, как будто не хотелось торопиться. Как будто мы вернулись домой не только физически, но и душой. В этой тишине, в этой комнате, среди запаха его духов, хлопка, ванили и клубники от моих духов — мы снова были «мы».
— Пошли пить чай, пока ты не свёл меня с ума
выдохнула я, коснувшись его лба.
Он закатил глаза и прижал меня крепче:
— Поздно, Мари. Я и так уже не в себе. С первой встречи.
Кухня была тёплой и уютной. Откуда-то тянуло запахом свежего хлеба и корицы — возможно, кто-то из соседей баловался выпечкой. Я сняла худи, оставшись в лёгкой майке, закатала рукава и открыла холодильник.
— Так, посмотрим, что у вас тут есть...
пробормотала я себе под нос.
Несколько яиц, сливки, кусок твёрдого сыра, в овощной корзине нашлись лук, пару картофелин и пучок петрушки. А ещё на нижней полке лежал забытый пластик с куриным филе. Я улыбнулась: гратен с курицей. Простое, домашнее, с тёплым сливочным вкусом — то, что нужно, чтобы вернуть ощущение уюта и заботы.
На кухне сидел Дамиан. Он листал толстый журнал с пометками — я заметила на обложке знакомый логотип военного издательства. Казалось, он просто читает. Но глаза его не бегали по строчкам. Он словно держал журнал просто для отвода глаз. Молча. Тихо. Замкнуто. Его пальцы машинально переписывали что-то в блокнот.
Мы не обменялись ни словом. Я знала — он знал. Мы оба это чувствовали. Неловкость, которая больше не враждебна, но всё ещё горячая, как железо, только что вынутое из пламени. Она обжигала.
Я поставила кастрюлю с водой на плиту. Нарезала картошку тонкими слайсами. Посолила. Нарезала курицу, бросила на сковороду с маслом. Потрескивание масла заглушило тишину. От себя пахло чесноком и лёгким духом ванили.
В голове проносились мысли.
Милад, надеюсь, ты лежишь, как я просила... Подушки под спину... я скоро принесу поесть...
Но и Дамиан не отпускал.
Он всё держал в себе, всё это время. Переживал. Любил... может, по-своему. А теперь отпускает. С трудом. С болью...
Я поджарила филе до золотистой корочки, добавила сливки, немного мускатного ореха и тёртого сыра. Аромат сразу наполнил кухню. Я начала выкладывать слои картофеля и курицы в форму, поливая сливочным соусом.
И вдруг:
— Ты тогда соврала?
Я замерла. Сердце пропустило удар. Медленно обернулась к нему. Он всё ещё смотрел в журнал, но теперь страница не перелистывалась. Его голос был хрипловатым. Ревность, сдержанная злость, горечь. Всё там. Всё живо.
— Когда сказала, что просто вышла за водой. Ты тогда была с ним?
Молча кивнула. Он заметил. Губы его дрогнули, но взгляд остался холодным.
— И ты сразу знала, что он тебе нужен?
он резко закрыл журнал, уронив его на стол.
—Или я тебе просто надоел?
— Нет.
Я выпрямилась, медленно вытирая руки о полотенце.
— Дело не в том, что ты надоел. Дело в том, что я не могла больше притворяться.
Он встал. Стул заскрипел по полу. Его плечи были напряжены.
— Ты могла сказать раньше. До того, как всё стало таким... грязным. До того, как я начал видеть, как он смотрит на тебя, как ты молчишь, когда я прикасаюсь к тебе. До того, как понял, что сердце твоё уже не моё.
— А оно когда-нибудь было твоим, Дамиан?
прошептала я.
Он застыл.
— Не говори так, Мари. Я... может, не знал, как быть, может, я ломал, требовал, был груб, но я...
он сделал шаг ко мне — медленно, будто боялся, что я исчезну.
— Я всё равно любил. Как умел.
Я опустила глаза. Слёзы не шли — их уже не было. Осталось только тепло. И боль. И спокойствие.
— Я знаю. Но то, как ты умеешь — мне не подходит. Я не вещь. Я не спасение. И не приз.
— А он?
я услышала, как в голосе его сорвался сдержанный контроль.
— Он что, не разрушит тебя? Ты знаешь, что он сам весь из трещин. Как можно быть с тем, кто весь из боли?
— А я?
я встретилась с ним взглядом.
— Разве я целая, Дамиан? Может, мы с ним просто пазл. Сломанный, но подходящий. А ты... ты всегда был слишком острый для меня.
Он долго смотрел. Потом отвёл глаза.
— Он тебе больно сделает. Я это знаю.
— Может быть. Но если я выберу боль — я хочу, чтобы она была по любви.
— Ты ненормальная
хрипло сказал он, но голос дрогнул.
Я развернулась и вернулась к духовке. Залила гратен остатками сливок, посыпала сыром.
— Обед будет через двадцать минут
тихо бросила я, не поворачиваясь.
Он стоял сзади долго. Очень долго. Потом тяжело вздохнул. И вышел из кухни, не сказав больше ни слова.
Через двадцать минут кухня была пропитана сливочным ароматом, от которого невозможно было устоять. Я как раз вытаскивала гратен из духовки — тёплый, румяный, с запечённой корочкой, от которой тянулись тонкие нити расплавленного сыра. На столе уже стояли тарелки, салфетки и стаканы с водой. Я была готова позвать всех, как вдруг...
— Ну и кто тут у нас не умеет сидеть на месте?
сказала я, повернувшись и увидев Милада в дверях.
Он облокотился на косяк, небрежно, в своей любимой чёрной майке, которая на нём всегда сидела особенно хорошо. Но даже под тканью виднелись ещё свежие следы от драки — фиолетовый отёк у рёбер, повязка на руке. Я сразу нахмурилась.
— Ты издеваешься? Я к тебе минут двадцать назад поднималась, просила лежать!
— А я лежал
ухмыльнулся он.
— Ровно пятнадцать минут. Потом запах меня заманил. Тут невозможно выдержать, Мари.
Я закатила глаза, но улыбка предательски появилась на лице. Он сделал пару шагов, медленно, осторожно, но с видом победителя.
— Если ты упадёшь здесь, я тебя подымать не буду. Останешься лежать на кухне как шеф на обеде.
— Зато рядом с тобой, значит, не так уж и плохо.
дерзко подмигнул он, и я едва сдержалась, чтобы не прыснуть от смеха.
В этот момент спустился Брайт. Он шёл босиком, в своей домашней серой кофте, почесывая затылок.
— Боже... я не знаю, что это, но это пахнет как пища из рая. Мари, ты волшебница.
— Нет, она ведьма
вставил Милад, подходя ближе.
— Сначала завораживает, потом ты с разбитой губой и в гипсе. А на вкус всё равно лучше, чем всё, что было до неё.
— Сядь уже, пока не откинулся, поэт
хмыкнул Брайт, подталкивая стул к нему.
— Мари, скажи им, что я сильный и независимый мужчина.
Милад подмигнул мне, усаживаясь.
Я подала ему тарелку.
— Скажу. На похоронах. Если ты не будешь слушаться.
Все засмеялись. Даже Дамиан, который появился последним — в футболке, на которой был написан какой-то старый рок-групповой слоган. Он тихо сел на угол стола, молча кивнул.
— Не беспокойся, я приготовила и на тебя.
я поставила перед ним тарелку.
— Еда — не про выбор. Это про заботу. А ты заслужил её, даже если молчишь.
Он кивнул. Смотрел не на меня — на еду. Но в этом молчании больше благодарности, чем можно было бы выразить словами.
Когда все начали есть, тишина наполнилась звуками вилок и лёгкими стонами удовольствия.
— О, Господи, Мари...
протянул Брайт.
— Женись на мне. Немедленно.
—дурень,я тебе всегда готовлю и так.
— В очередь
хмыкнул Милад.
— Хотя... даже не пытайся. Это женщина уже украдена и арендована мной.
Я прищурилась, наигранно угрожающе:
— Арендована? Ты только что приравнял меня к машине?
— Машине? Нет. Скорее, к яхте. Роскошной, опасной, чертовски дорогой... но без неё
скучно жить.
— Ага. А потом я тебя утоплю в первом же шторме.
я кивнула.
— Приятного аппетита.
— Знаешь, я этого даже немного жду
Милад опустил голос, склонившись ближе.
— Быть утопленным твоими руками — звучит романтично.
Я покраснела. Брайт театрально закатил глаза:
— Господи, вы двое... Можете просто есть как нормальные люди, без вербального секса?
Милад не отрывался от меня:
— Не могу. Я слишком люблю её. Даже когда жую картошку.
Дамиан в этот момент резко встал и направился к раковине. Я почувствовала, как всё в комнате на секунду замерло. Но он просто налил себе воды. Медленно выпил. И снова сел.
— Хорошо готовишь
пробормотал он.
— Лучше, чем в ресторанах.
— Спасибо
мягко ответила я. И в тот момент в его взгляде мелькнуло что-то похожее на мир.
Милад осторожно дотронулся до моей руки под столом. Его пальцы — чуть шершавые, тёплые. Лёгкое, почти невинное касание, которое будто сказало: я здесь. С тобой. Навсегда.
Я улыбнулась и сжала его пальцы в ответ.
И пусть сейчас в этом доме было много боли, ревности, несказанных слов — но в этом моменте, за этим столом, было настоящее. Домашнее. Тихое счастье.
Позже, когда посуда была вымыта, а Брайт ушёл к себе, а Дамиан — на балкон с сигаретой и телефоном, мы с Миладом остались внизу вдвоём. В комнате было уютно: мягкий свет торшера, плед на диване, и тот самый аромат еды всё ещё витал в воздухе.
Милад сидел, закинув ногу на ногу, склонившись вперёд. Его рука машинально теребила угол подушки, а взгляд — пристальный, почти задумчивый — был направлен на меня.
— Садись рядом
мягко сказал он, похлопав по пледу.
— Или ты снова убежишь, как только я начну говорить нежности?
Я усмехнулась, подходя ближе:
— Может, я просто не хочу расплавиться от твоих слов. У тебя талант — превращать людей в лужицы.
Он фыркнул:
— Ладно, тогда... приготовься. Сейчас будет на грани романтики и стыда.
Милад наклонился, потянулся к ящику в тумбочке и достал... свернутую бумагу, потрёпанную, пожелтевшую по краям. Он подал её мне.
— Что это?
я аккуратно развернула.
— Не смейся. Это... старая вещь. Очень старая. Я написал это ещё до того, как понял, что влюбился в тебя. Просто... чтобы выговориться.
На листе был неровный, немного угловатый почерк. Несколько строк, простых, почти детских.
«Когда она смеётся, я забываю, где нахожусь.
Когда смотрит — я хочу исчезнуть в её взгляде.
Когда говорит — всё остальное становится шумом.
М.»
Я замолчала. Губы дрогнули. Пальцы вцепились в край бумаги.
— Милад...
— Знаю. Сентиментально. Но...
он вдруг посмотрел на меня абсолютно серьёзно, без тени иронии
— ты должна знать, что ты не просто «сейчас». Ты — всегда.
Мои глаза защипало, я медленно сложила бумагу, как будто боялась повредить не просто лист, а его чувства. Я положила его рядом и обняла Милада за шею, осторожно, мягко, чтобы не задеть больные места. Он сразу обнял в ответ, его рука скользнула по моей талии.
— Я никогда ни у кого не была таким «всегда»
прошептала я.
— Ну, привыкни. Теперь будешь
пробормотал он мне в шею.
— И не сопротивляйся. Я упрямый.
Я хихикнула сквозь слёзы. Он приподнял голову и вдруг тихо добавил:
— Знаешь, иногда мне кажется, что я ждал тебя раньше, чем тебя встретил. Как будто всё до тебя — было просто черновиком. А теперь — начинается настоящее.
Я сжала его сильнее. Сердце билось быстро, как после бега.
— А я...
я выдохнула.
—Я боюсь.
— Я знаю.
Он не отпускал.
— Но если и бояться — то только вместе. Хорошо?
— Хорошо.
Он  взял мою руку, поцеловал кончики пальцев. И уже с улыбкой, снова вернув свой тонкий юмор, сказал:
— Только не плачь, а то я начну считать себя поэтом, и заведу аккаунт в TikTok.
Я фыркнула, прижавшись к нему:
— Боже, нет, пожалуйста. Только не это
— Тогда оставайся вот так, рядом. И не уходи.
— Я и не планировала
Через пару часов.
Он лежал на диване, раскинувшись, как будто не 2 дня назад получил в живот, а только что вышел с бокса. Я оторвалась от него, откинулась на подушку рядом, всё ещё ощущая его руку на моей талии. Он скользнул взглядом по мне — снизу вверх — и приподнял бровь:
— Что, уже наелась эмоций? Или хочешь добавки — в формате прикосновений?
Я ткнула его локтем в бок — аккуратно, чтобы не попасть в ушиб.
— Ты невозможный.
—Это ты сейчас. Пока не начала разбирать мои носки. Вот тогда я стану по-настоящему невозможным. Я вообще-то на домашнем лечении, а меня тут заставляют стиркой пахнуть
— Никто тебя не заставляет. Я добровольно рискую обонянием ради твоих штанов
я с иронией швырнула один носок в его сторону.
— Ты бы их хотя бы в мешок кидал, а не под кровать.
Он рассмеялся — низко, по-настоящему.
Поймал носок и ткнул им мне в щёку.
— А вот теперь ты в игре, принцесса. Кто прикасается к носкам — тот уже почти женат.
— Боже
я закатила глаза.
— Ты в своём уме?
Он ухмыльнулся.
— Вообще нет. Я три дня лежал на больничной койке, представляя, как ты идёшь по палате в этой нелепой больничной пижаме. Это сломало мою психику. Теперь я такой. Живи с этим.
Я наклонилась, чтобы снова собрать его вещи, но он вдруг обнял меня со спины — крепко, уверенно, как будто это его право.
— Что?
спросила я, не оборачиваясь.
— Ничего
его подбородок лег мне на плечо.
— Просто ты слишком далеко от меня. Всего на пару метров, но это уже оскорбительно.
Я улыбнулась, не сдержавшись. Он продолжал, дразня:
— Ты когда рядом, я не думаю. Когда тебя нет — тоже не думаю, но уже бесит.
— А как же глубокие мысли, поэзия, вечное «всегда»?
дразнила я его в ответ.
— Эй, эй, стоп. Это был побочный эффект боли и лекарств. Меня шторило. Не считай это официальной позицией.
— Поняла. Официальная позиция — ты просто голоден и хочешь, чтобы тебя гладили, пока ты ешь.
— Вообще-то да. Только сначала...
он повернул меня лицом к себе
— я хочу сделать одну вещь.
— И что же?
Он чуть наклонился. Не спеша. Не играя. Просто посмотрел.
— Доказать, что жив. Что ты — не глюк. Что вот она — здесь.
А потом поцеловал. Не нежно. По-настоящему. С нажимом, с тёплой жадностью, с этим его странным: "мне плевать на всё, кроме тебя".
Как будто ему не мешали ни боль, ни брат за стенкой, ни воспоминания о драке.
Только я.
Только сейчас.
Он отстранился с тем самым взглядом, полным озорства:
— Ну всё, теперь ты точно моя. Не отмоешься. Даже если очень захочешь.
— А я не хочу
сказала я, касаясь его щёки.
—Ни чуть.
Он тихо выдохнул.
— Скажешь это ещё раз — и мне придётся надеть белую рубашку и нести тебя к алтарю.
— Ты не умеешь быть нормальным.
— Зато умею быть твоим.