Пролог
20 лет назад…
Я слышу их снова.
Мои соседи дерутся. Маленький мальчик кричит, чтобы он остановился.
Я опускаюсь на колени у окна. Крепко зажмурившись, я закрываю уши руками и пою сама себе.
Мне это не нравится.
Потом все прекращается.
Я прислушиваюсь, затем открываю свои уши.
Повернувшись, я слегка приподнимаюсь, выглядываю за край окна и вижу, как он быстро идет мимо моего дома. Он спотыкается, падает и пропадает из моего поля зрения.
Ему больно.
Мое сердце колотится.
У меня будут большие неприятности. Папочка очень рассердится.
Опустившись на мгновение на колени, я быстро встаю и крадусь к двери.
Я прислушиваюсь.
Работает телевизор, и я слышу, как он храпит.
Надеюсь, проскачу.
Спускаясь на цыпочках вниз по лестнице, я проскальзываю на кухню. Беру стул от небольшого обеденного стола, встаю на него и тянусь к верхней полке.
Я беру то, что мне нужно, ставлю стул на место и направляюсь к задней двери.
Моя рука тянется к ручке, крепко ее сжимает… и я замираю на месте.
У меня может быть куча проблем из-за этого.
Мое сердце выпрыгивает из груди.
Поворачиваю ручку, она немного скрипит и мной овладевает страх. Остановившись, я поворачиваю ее так медленно, что требуется целая вечность, чтобы повернуть ее до конца.
В конце концов, я чувствую, что замок открылся, и распахиваю дверь. Сняв тапочки, я ставлю их между дверью и рамой так, чтобы дверь не закрылась.
Босиком и одетая только в белую ночную рубашку, я осторожно пробираюсь через задний двор. Мягкая трава под ногами кажется очень холодной. Слышатся звуки тихого плача и тяжелых вздохов, и я двигаюсь в ту сторону.
Нахожу его в самом конце нашего двора, под деревом. Я отмечаю про себя, что он закрывает лицо руками.
Его тело дрожит.
Даже окутанный темнотой, он не хочет, чтобы кто-то увидел его слезы.
Он старается быть сильным.
У меня болит сердце.
Медленно подходя ближе, я наступаю на ветку. Она с треском ломается, и он резко вскидывает голову и смотрит на меня.
Вскочив, как «Джек из коробки», он кричит:
— Оставь меня в покое.
Не делая больше попыток приблизиться, я кладу то, что принесла на землю и шепчу:
— Тебе больно.
Он внимательно смотрит на меня, осматривая предметы, которые я принесла и мое лицо, как будто ищет какой-то намек, что все это просто шутка.
Он хмурится и тихо произносит:
— Мне всегда больно.
Даже в темноте я вижу ненависть в его глазах. Она ярко сияет, словно день.
Я вижу, как его щека становится темнее. Сделав шаг вперед и широко раскрыв глаза, я говорю:
— У тебя идет кровь.
Дотронувшись до своей щеки, он трогает рану кончиками пальцев, убирает их, затем смотрит на свою кровь. Он медленно растирает ее между большим и средним пальцами. Ласкает кровь, как будто извиняется.
— Я-я могу помочь тебе, — заикаюсь я.
— Никто не может мне помочь, — подняв на меня свои холодные глаза, выплевывает он.
Он не может говорить со мной в таком тоне.
Уперев руку в бедро, я сердито смотрю на него.
— У меня будут большие неприятности, — шепчу я, — мой папочка будет сильно рассержен. — И… и я пришла, чтобы помочь тебе.
Внезапно испугавшись, я продолжаю говорить более приглушенным голосом:
— Пожалуйста, позволь мне помочь тебе.
Мне нужно вернуться обратно в дом, прежде чем мой отец узнает, что я не в кровати.
На моем лице, должно быть, отражается весь мой страх, потому что он немного расслабляется и спрашивает:
— С какой это стати ты мне помогаешь?
Я не уверена.
— Тебе больно, — я пожимаю плечами.
— Всем вокруг все равно, больно мне или нет.
Мое сердце начинает бешено стучать.
— Мне не все равно, — шепчу я.
Какое-то время мы стоим, уставившись друг на друга.
Наконец, он походит ближе и спрашивает:
— Как тебя зовут?
— Алекса. Алекса Баллентайн.
Он кивает, но ничего не отвечает.
— А тебя как зовут?
Он пинает камень.
— Не важно. Ты забудешь мое имя сразу же, как я уйду.
У меня все внутренности завязываются в тугой узел. Мне необходимо узнать его имя.
— Нет, не забуду, — делая шаг вперед, обещаю я.
Подняв голову, он проводит рукой по своим грязным каштановым волосам, чтобы убрать их с лица. Он смотрит на меня чуть дольше секунды, затем произносит:
— Антонио Фалько.
Я хочу ответить, что мне приятно с ним познакомиться, но это будет неправдой.
— Сколько тебе лет? — переступая с ноги на ногу, спрашиваю я.
Он опирается о ствол дерева:
— Восемь.
Мне кажется, ему больше.
— А тебе сколько? — спрашивает он.
— Шесть.
Пауза.
— Скоро будет семь, — лгу я.
Его брови ползут вверх:
— Ты выглядишь старше.
Вау. Я просто то же самое подумала о нем.
— Почему твой папа причиняет тебе боль? — не подумав, выпаливаю я.
Его лицо каменеет.
— Он мой отчим.
Услышав шум в доме, я поворачиваюсь, и мои глаза округляются от страха.
— Пожалуйста, позволь мне помочь тебе, — повернувшись обратно к Антонио, шепчу я.
— Хорошо, — бормочет он, опустив глаза.
Радость и облегчение заполняют все мое существо.
Он делает шаг вперед, выходя на свет, и я ахаю. У него в щеке дыра.
Я нервно сглатываю, стараясь подавить подкатившую к горлу тошноту.
Взяв салфетку и антисептик, я предупреждаю его:
— Это штука очень жжет.
Но когда я прикасаюсь к его ране, он даже не вздрагивает. Он, не мигая, смотрит мне прямо в глаза.
Беру пластырь, открываю его и прилепляю на верхнюю часть скулы. Это не слишком-то помогает. Рана слишком большая. Но он, тем не менее, бормочет: — Спасибо.
Очередной шорох в доме заставляет меня вздрогнуть.
— Мне нужно идти. Еще увидимся, Антонио, — быстро шепчу я, глядя в его карие глаза.
Он смотрит вниз, на землю:
— Нет. Не увидимся.
И мы не увиделись.
Больше никогда.