[единственная глава]
октябрь
Юнги очень холодно, только пальцы дрожат не поэтому. И сигарета из них норовит выскользнуть на пол, со стертыми годами узорами старого покрытия. Пепел опадает туда же, разлетается серыми хлопьями, попадает в щели между плитами, когда омега сбрасывает его привычным движением, чтобы потом снова сделать затяжку. Кажется, их количество перевалило за тысячу в этот вечер.
У него в одной руке сигарета, а в другой тест на беременность с двумя чертовыми полосками. Такими яркими, будто кто-то чертил их собственной кровью, а еще они глаза режут безумно и желудок заставляют скручиваться в тугой узел подступающей к горлу и вяжущей на языке тошнотой.
Они — напоминание об одной сентябрьской встрече и последующем ярком в своей абсурдности наслаждении, подтверждение того, что в его еще впалом животе растет что-то мерзкое, инородное и совершенно ненужное, но, как бы не было печально, это нечто состоит из его плоти и крови.
Юнги необычайно холодно в этот октябрь, температура вмиг упала до абсолютного нуля, сковывая тело омеги. Воздух, которым он дышит, плотным мерцающим льдом.
Т
леющая сигарета в его руке слабым огоньком доходит до фильтра, но он этого не замечает, даже когда остро-жгучая боль касается пальцев, только отбрасывает противный пластик, принесший отвратные вести, на пол и достает новую, чтобы опять заполнить легкие дымом.
сентябрь
Мокро, жарко и слюна стекает по подбородку, неровными, окрашенными красным, каплями падая на простынь и впитываясь в ткань. Юнги скулит, размыкая губы, и звук переходит в хриплый, сорванный стон, расцветающий на губах кровавыми цветами.
Горло саднит, когда он дышит, глотает воздух большими порциями, так, что чувствует резь в легких, но кислорода все равно становится так чертовски недостаточно.
Почти незнакомый альфа горячо дышит ему в шею, мокро, цепляя разгоряченную и от того чувствительную кожу, а Юнги плавится в его крепких, покрытых потом руках.
Это «почти» взялось только от того, что член мужчины сейчас двигается в его теле, такой же горячий как и их поцелуи.
— Блядь, — выдыхает Юнги, когда головка выходит из него, и смазка хлюпает, вытекая, пачкая молочную кожу неровными подтеками. Чимин стирает ее мозолистыми пальцами, мажет по розовым складкам у открытого входа и втягивает носом ее аромат, густой, кислый, оседающий в дыхательных путях ожогами.
— Ты пахнешь ебанным барбарисом, — Чимин морщит лоб, между густыми, склеенными испариной, бровями образуется складка, — отвратительно, ненавижу подобные.
— Трахай, меня молча, — Юнги двигается навстречу и ногтями впивается в сильные плечи, чтобы утром обнаружить под ними чужую кровь.
Чимин подчиняется, его член снова так хорошо заполняет Юнги, омега нутром чувствует выступающие вены, перевивающие плоть, и задыхается, утопая в собственных ощущениях. Больно кусает свои губы, выгибает до скрипучего хруста позвонков спину и раздвигает тонкие ноги шире, чувствуя мужчину особенно сильно. Он стонет в унисон скрипу каркаса кровати и тяжелому дыханию незнакомца, пока бритые яйца ударяются о его ягодицы.
На улице жаркий сентябрь, солнце палит в окно сквозь щель в плотных шторах, капли пота альфы солено блестят в этом свете. Юнги внимательно следит за извилистой траекторией их движения, которую они чертят по упруго сокращающимся мышцам, и только потом жмурит глаза до боли в висках, встречаясь макушкой с тонкой тканью простыни.
Омега не знает, зачем согласился, но в эту самую секунду, раскрытый и полный, он чувствует — этот чертов узел был ему физически нужен. Юнги курит по три пачки сигарет за день, он не привык жалеть, особенно о хорошем сексе без обязательств, единственным последствием которых будут россыпи фиолетовых синяков и острая ломота в теле.
Чувствуя вязкую сперму, толчками вливавшуюся в него, Юнги отпускает себя и кончает, забрызгивает подрагивающий живот мутными каплями и выдыхает. Он, блядь, не жалеет.
октябрь
— Ебанная сцепка, — Юнги всхлипывает, слезы падают на холодные щеки, кожу щиплет и жжет колючая соль.
Ничего не ясно. Темнота только что горящего неба оповещает о том, что сегодня превращается в завтра, а омеге все также больно, пусто и до отвратного холодно.
Сигареты в пачке заканчиваются вместе с минутами уходящего дня, их горький запах уже пропитал воздух балкона и через открытую дверь вошел в тихую одинокую комнату. Омега дрожит, пальцы заламывает и горько хнычет, путая собственные мысли в тугой клубок, из которого
нормально-привычную жизнь уже не свяжешь. Юнги все еще не научился жить сам и не желает делать этого за двоих.