Первый период: обыграй меня

Семнадцатое ноября
- Отлично, - морщусь я, - моя жизнь, чертово клише.
Не то, чтобы это было сюрпризом. Это было ожидаемо. Очевидно. И все равно раздражает, когда я вижу это вживую. Особенно сейчас, когда я будто держусь на каком-то нервном рефлексе - как автомат с батарейкой, которую давно нужно заменить.
Джордан у окна непонимающе оборачивается на меня, прослеживая за моим взглядом на одну единственную кровать в номере.
- Я не буду спать на полу, - с едва заметной улыбкой, но с ямочкой качает он головой.
Он говорит это легко. Беззаботно. Как будто мы с ним обычная пара, только что приехавшая в отпуск. Как будто не было часов дороги, сцен, взорванной головы и желания спрятаться в шкаф.
Я уже собираюсь ответить, когда он продолжает, начиная вскрывать свой чемодан.
- И ты тоже, Планета. Можешь соорудить баррикаду из подушек, если так боишься не удержать себя в руках. Можешь попробовать попристовать, но рискуешь, что я буду не против.
Он еще с выхода из моего дома прошлым вечером в чертовски хорошем настроении, и это ужасно раздражает, потому что я едва ли могу что-то чувствовать от эмоциональной перегрузки.
Как будто мои нервы натянуты слишком туго, и он играет на них как на гитаре - безумно, вразнобой, в неправильной тональности.
- Я хотела сказать, - закатываю глаза я, скрещивая руки на груди, - что не собираюсь звучать как главная книжная героиня. Я в состоянии провести ночь в постели с мужчиной будучи одетыми и не создать из этого трагедию.
Это правда. Почти. Или, по крайней мере, ложь, в которую мне нужно поверить, чтобы сохранить лицо.
- Правда? - Лыбится он сильнее, поднимая на меня взгляд. - Но кто сказал про одежду? Я обычно сплю голый.
- Не сегодня, - щурюсь я, вскрывая свой чемодан в другом углу комнаты.
- Какую сторону займешь? - Спрашивает он слишком лениво.
- Левую.
- Почему её? - Не унимается он.
- Потому что я сплю на левом боку и не хочу видеть твое лицо в слюнях.
- Тогда тебе стоит перестать носить свои лосины, Планета, - хмыкает он, когда я закатываю глаза и ухожу в ванную.
Мне нужно выдохнуть. Привести себя в порядок. И покрасить чертовы волосы. Только вот последний пункт - самый сложный.
По пути в Бостонский аэропорт я попросила Джордана заехать в магазин за краской - я была... в отчаянии. Даже несмотря на то, что подобные стычки с отцом случались каждую нашу встречу.
И тем не менее они все равно ранили. До костей. До пульса. До какого-то животного бессилия внутри, от которого хочется выть.
Это была очередная сцена, которая растянулась уже на несколько часов, пока Джордан не оказался на моем пороге. Я думала, что хотя бы это сдержит отца - ему важнее было показать идеальную семью другим людям, чем действительно сделать из нее что-то стоящее. Но нет. Даже тогда он продолжал оправдывать мое имя.
Новая Боль (Nova - слово чаще всего имеет значение как «новый/новая», а фамилия Payn созвучна со словом pain, что на русский переводится как боль) - была моим проклятием, от которого я всеми силами старалась откреститься. А он каждый раз возвращал его мне. Как клеймо. Как приговор.
И я хотела это исправить. Снова. Как будто покраска волос могла вернуть мне... меня.
Только я не смогла выбрать цвет, разрываясь между тем же вишневым и своим натуральным.
Как будто от этого зависело, кем я буду дальше. Удобной. Тихой. Приемлемой. Такой, какой он хочет видеть меня. Или собой. Немного яркой. Немного резкой. Немного живой.
Бордовый не был протестом. Он был - мной. Тем, что я могла контролировать, когда остальное в моей жизни сыпалось.
Но я все равно сомневаюсь даже сейчас. Я смотрю на коробочки с краской и мне становится неуютно в собственном теле. Жарко, тесно, как будто моя кожа вдруг села после стирки.
Я стягиваю чертов свитшот, оставаясь в майке, и тяжело дышу, как будто от этого выбора действительно зависит моя жизнь, а я понятия не имею, что делать.
- Планета? - Стучится Джордан, не заходя в ванную. - Ты в порядке?
Его голос напряженный. Он старается звучать ровно, но я будто чувствую ту дрожь, которую он глушит внутри.
И в голове снова всплывают его слова:
«...вы не будете говорить такие вещи о моей девушке» - как будто это было правдой.
«...она не просто ваша дочь - она человек, который заслуживает уважения» - как будто я действительно была чем-то большим, чем чья-то дочь, сестра или девушка.
«...не в моём присутствии и уж тем более ни при ней» - как будто он действительно больше никогда не допустит этого.
Никто и никогда не вставал на мою сторону в подобных стычках с отцом. Ни мама, которая принимала все как должное. Ни другие родственники, друзья семьи или... Морган.
В памяти всплывает момент, когда я впервые поняла, что он не любит меня. По-настоящему не любит.
Как-то зимой, еще до моего заработка, отец позвал нас в Аспен покататься на лыжах. Морган хорошо зарабатывал, но... оплатил поездку только себе.
Я знаю, он не должен был платить за меня, но... мне бы хотелось этого. Чтобы не выпрашивать у отца. Потому что это снова давало ему власть надо мной. А он ею пользовался.
В самый первый день, на парковке у склона среди десятка прохожих... отец начал орать на меня за то, что я не так держу лыжи. Я снова оказалась виновата. За то, что не получила образование. Не вышла замуж. Не родила. Не пошла по его сценарию.
Я не ждала защиты от Моргана. Я не привыкла к ней. Но когда я подняла на него глаза... он выглядел так, будто согласен. Как будто все это - моя вина. Как будто я должна была быть другой.
И по сути... все так и было.
- Да, - как-то на взводе я дергаю дверь в ванную, открывая ее перед нахмуренным Джорданом, - просто не могу выбрать.
Он смотрит на меня внимательно. Молча. И я впервые не чувствую от него насмешки. Просто тишину. Теплое напряжение в воздухе. И почему-то от этого становится еще труднее дышать.
- Хорошо, - кивает он, заходя в ванную, - и что ты об этом всем думаешь?
Он звучит так, как будто это действительно важно. Как будто он не собирается над этим смеяться, а понимает ход моих мыслей. Как будто слушает - не по инерции, не чтобы поставить галочку. А всерьез.
- Что это полная ерунда, - злюсь я из последних сил.
Не потому что хочу злиться - просто злость легче, чем признать, что я опустошена.
Он переводит взгляд с краски на меня, и в нем нет и намека на осуждение, высмеивание или принижение моих чувств. Ни одной гримасы. Джордан как будто знает, что мне это нужно.
- Ты... не знаешь, какая версия тебя тебе нравится больше? - Неуверенно спрашивает он, руками навалившись на мраморную столешницу.
Его плечи опускаются - как будто он готов разделить эту тяжесть со мной.
- Я как будто не знаю ни одной из них. - На выдохе признаюсь я.
И голос звучит тише, чем я хотела. Потому что в этот момент я сама себе - тень. Чужая. Без форм и очертаний.
Наступившая между нами тишина не неловкая. Она... понимающая. Успокаивающая. В ней нет слов, но как будто... есть поддержка. Настоящая, без упаковки. Почти нежная.
- Хорошо, - кивает он, оборачиваясь на меня, - давай устроим из этого приключение.
Он хмыкает, и выходит в комнату, возвращаясь со стулом. Металл слегка скользит по плитке, отдаваясь вибрацией по полу.
- Моя мама проворачивала это со мной все мое детство, когда я не мог выбрать что-то одно.
Джордан ставит стул посреди дорогой ванны, спинкой к зеркалу. Но я почему-то цепляюсь не за стул. Я застреваю на его голосе. На интонации. На воспоминании, которое он поделил со мной без шума и пафоса. Как будто это факт о погоде, а не о нем.
- Что если я сам выберу цвет? Я, конечно, не профессионал в покраске волос, но я постараюсь все сделать как нужно. - Слишком серьезно обещает он, почти торжественно. - Так тебе будет интересен сам цвет, какой бы он ни был, и готовый результат, а не почему ты его выбрала.
И мне нужна минутка, чтобы подумать. Джордан... не сделает мне намеренно что-то плохое, даже если он изо всех сил прикидывается самовлюбленным придурком. Но это значит, что я должна довериться. Отпустить контроль. Признать, что он рядом - по-настоящему. Не для камеры. Не потому что надо. А потому что хочет быть.
Мы провели слишком много времени вместе за последние сутки - сначала у меня дома, пока мы ругались с моим отцом, потом, пока я паковала чемоданы. Затем в аэропорту, в самолете, на их тренировке на Лос-Анджелесской арене, за ужином с Тео и Винсом, и сейчас, когда нас наконец заселили в дорогущий номер, перед их завтрашней игрой. Он мог бы пойти с парнями в бар - меня тоже звали, но я не имела на это сил. И Джордан не настаивал. Даже если на кону стояли папарацци и нужные ему заголовки в СМИ. Он просто остался со мной.
Поэтому я тяжело вздыхаю, последний раз взглянув на него, и покорно усаживаюсь на стул.
- Там есть инструкция к применению, если не хочешь, чтобы я болтала. - Слегка киваю в сторону коробок.
- Слишком много букв, - хмыкает Джордан, стягивая через верх свою толстовку.
Ее край цепляется за черную футболку под ней, и мне приходится отвернуться, когда в глаза в очередной раз бросается его пресс и V-образные мышцы, уходящие в серые спортивные штаны. Слишком дерзко. Слишком зримо. Я даже дышать забываю.
- Поэтому просто расскажи, что мне делать.
Этим я и занимаюсь следующие пять минут - рассказываю, как смешать краску, как ее размешать до однородности, и кое-как уговариваю надеть одноразовые перчатки, чтобы он не покрасил ладони. Во мне столько нервозности и нетерпения, что я не могу перестать ерзать на стуле. Пальцы сжимаются в кулаки. Я чувствую, как напрягается каждая мышца, когда слышу, как он снова чертыхается.
- Сиди смирно, Планета, - начинает напрягаться и Джордан, - я еще даже не начал.
- Но ты уже пугаешь меня.
Он тяжело выдыхает и обходит меня из-за спины, присаживаясь на корточки рядом. Его рука почти касается моей. Я чувствую его тепло. Тепло сквозь воздух.
- Ты мне доверяешь, Планета? - Слишком серьезно для глупой покраски волос спрашивает он. - Потому что если нет, ничего из этого не имеет смысла.
Найт произносит это так, как будто речь идет не только о моих волосах, но... и о наших фальшивых отношениях. Как будто этот разговор оборачивается чем-то большим.
- Я просто хочу помочь, - чуть тише говорит он, - но я не смогу сделать это, пока ты не доверишься мне.
- Только для покраски волос? - Выдыхаю я.
И в голосе дрожит не вопрос, а желание поверить.
- Да, - хмыкает он, опуская голову в пол, но я все еще вижу его ямочки, - хотя бы только для этого.
- Хорошо, - соглашаюсь я, чуть увереннее, после небольшой паузы. - Ты прав. Извини. Можешь делать со мной все, что хочешь.
- Оо, Планета, - сдавленно смеется он, поднимаясь с колен и лучше натягивая перчатки, - поверь мне, ты не хочешь знать того, что я хочу с тобой сделать.
Я пропускаю это мимо ушей. Не потому что не слышу. А потому что просто не в состоянии отвечать.
Он возвращается к раковине, и я слышу, как бьется кисточка о пластиковую тарелку для краски. Это просто волосы. Я всегда могу... исправить их.
Но я все равно на секунду замираю, когда он слишком аккуратно прикладывает расческу к моей голове, чтобы прочесать волосы. Его перчатки шуршат. Зубчики на удивление легко скользят между прядей. Я выдыхаю. Неуверенно, сдержанно, почти по-настоящему.
Я просто... перестаю бороться, когда он делает первый мазок краски по корням.
Джордан на секунду появляется сбоку от меня, подставляя свое бедро, и я не сразу понимаю, что он предлагает достать свой телефон из кармана.
- Три, четыре, пять, два. - Просто так говорит он мне свой пароль, когда за все прошлые семь лет отношений я даже случайно не могла дотронуться до телефона Моргана. - Думаю, нам нужна музыка.
- Я думаю, - неуверенно хмыкаю я, - у нас разные вкусы.
- Ты доверила мне свои волосы, - я слышу, как он позади меня он хмурится, - я могу потерпеть попсовые песни следующие двадцать минут.
Я едва сдерживаю улыбку, пока открываю нужное приложение с музыкой и вбиваю название одного из своих плейлистов. Обычно я под него наношу макияж, но... сейчас он тоже подойдет. Из динамиков начинает звучать Love Me Like You от Little Mix, и я делаю ее чуть тише, аккуратно, не оборачиваясь, убирая телефон на мраморную столешницу позади себя.
Джордан старается не пританцовывать, но я вижу, как он сдерживает себя. И это почему-то расслабляет. Даже смешит.
- Можешь подпеть этой песне, - подтруниваю я, - обещаю, я никому не скажу, что ты знаешь девчачьи песни.
- Я вырос с двумя сестрами, Планета, - с улыбкой закатывает он глаза, - я уверен, что знаю больше девчачьих песен, чем ты.
- Я впечатлена, - хмыкаю я, стараясь изо всех сил поглубже вдохнуть, чтобы по запаху краски понять, какой цвет он выбрал.
И следующие двадцать минут у меня все еще нет ни намека. Ни подсказки. Ни малейшего понятия. Даже когда Джордан становится между моих ног, чтобы прокрасить зону у лба.
Он делает это слишком аккуратно. Слишком медленно. Слишком... интимно. И я стараюсь не смотреть на его лицо. Но у меня не так много вариантов - либо его лицо, либо пресс, либо... серые спортивные штаны, которые должны быть запрещены законом для чертовски горячих мужчин. Поэтому я выбираю безопасное место - его ключицы. Но даже они не спасают, когда его грудь и спина перетягивают внимание на себя. Это всегда были мои слабые места.
Найт снова набирает краску из миски, аккуратно убирая излишки, но еще мгновение - и увесистая капля густой краски капает мне прямо на грудь. В смысле буквально. На открытую ее часть в майке с квадратным вырезом.
- Это нужно вытереть и побыстрее, - напоминаю я, пока Джордан замирает, а я не решаюсь посмотреть на цвет краски.
- Тебе точно нужно одеться, - слегка хмурится он.
- Ты же сам сказал мне не шевелиться, - оправдываюсь я, пихая Джордана взять салфетки.
- Еще секунда, Планета, и на тебе окажется кое-что ещё, помимо краски.
Он выдыхает сквозь зубы, тихо, почти сдавленно. Но я почему-то слышу в этом раздражение. Как будто ему мгновенно становится тошно от самой моей близости. Как будто я - неловкость, ошибка, граница, которую он не хочет переступать.
Джордан ставит миску на столешницу, и даже это он делает резко. Внутри все сжимается. Он будто злится на себя за то, что должен прикасаться ко мне.
Пока он берет салфетки, я не смотрю на него. Не хочу ловить на себе его взгляд. Не хочу подтверждения своей догадки.
Когда Найт касается меня, вытирая краску, я заставляю себя не вздрагивать. Это... допустимая зона.
- Я и так одета, - говорю почти шепотом, чтобы не спровоцировать его еще больше, пока он продолжает бубнить про мой внешний вид.
- И это не мешает тебе узнать, какого это - когда мужчина доведен до края, но все еще сжимает чертову кисточку, а не твои бедра, - слишком низко произносит он.
Я замираю. Сердце сбивается с ритма. Он... он не серьезен. Потому что в нем нет желания. Только досада. Сдержанность, как будто хочет выбросить это из головы.
- Я... - не успеваю договорить, когда он откидывает салфетки мне за спину и запускает пальцы в мои волосы.
Это... не должно быть приятно. Но это так. Неправильно приятно.
Джордан массирует кожу головы - медленно, почти лениво. И от этого у меня дрожит все внутри. Но с каждым движением становится все отчетливее: он делает это, чтобы заткнуть меня. Чтобы я замолчала и не мешала ему делать то, во что он добровольно ввязался. Чтобы я прекратила ныть и портить ему настроение.
- Тебе нужно прекратить это, Планета, - говорит он слишком серьёзно.
Почти сердито. Но я не открываю глаза. Потому что боюсь увидеть там ту же досаду, что слышу в голосе.
- Я между твоих ног, а ты стонешь так, будто я делаю тебе что-то гораздо приятнее, чем массаж головы.
Это должно быть шуткой. Но это так не звучит. Слишком сухо. Слишком устало.
- Замолчи, Джордан, - почти умоляю я.
Чтобы он не продолжал. Чтобы не пришлось чувствовать себя еще глупее.
- Тебе тоже стоит это сделать, Планета, - выдыхает он, и наконец убирает руки.
Будто дотрагиваться до меня - пытка.
- Ты закончил?
- Господь. - Цедит он сквозь зубы, - Ты решила убить меня сегодня своими грязными разговорами?
Джордан хмыкает почти досадно и возвращается к раковине. Он раздражен. Злится. Я правда настолько ему неприятна?
- По-моему, - хмыкаю я, пытаясь спрятать в иронии укол внутри, - ты перечитал эротики, друг мой.
- Мы не друзья, - резко бросает Найт.
Холодно. Почти отстраненно. Без обычной насмешки. И это, наверное, впервые звучит слишком... честно.
- Точно, - выдыхаю я, чувствуя, как будто реальность наконец врезается в меня лбом. - Просто хотела напомнить, что волосы нужно заколоть резинкой или крабиком, а остатки краски стереть с ушей и шеи.
И он все равно делает это. Без слов. Как будто просто завершает дело. Собирает волосы, вытирает уши, касается моей шеи так осторожно, будто не хочет прикасаться дольше, чем нужно. Будто от этого его передернет. Будто я - что-то липкое. Ненужное. И все же он делает это. До конца. Методично. Сухо.
- Я засек полчаса, - говорит он уже не глядя, убирая за собой.
- Спасибо, - тихо выдыхаю я, без взгляда в зеркало.
- Ага, - он резко вкладывает мне в ладонь свой телефон, - здесь таймер. Выключишь, когда нужно. Я... у меня есть дела.
И он уходит. В смысле не из ванны. А вообще из номера. Оставляет меня со своим телефоном, нервозностью в теле и тревожным мозгом.
Пространство сразу становится пустым. Будто из комнаты вытащили воздух. Я остаюсь одна, но не в тишине - а в шуме собственных мыслей.
Джордан не должен был оставаться. Не из-за меня. Но я этого хотела. Даже если он злил. Раздражал меня. Но он был рядом. Как напоминание того, что я сама все еще реальна. Что я еще что-то чувствую, даже если это не всегда самые приятные вещи.
И все же он ушел. Реально. По-настоящему.
И он сделает это снова, когда придет конец сделки. Поэтому я изо всех сил стараюсь унять это неприятное чувство внутри. Мы не друзья. Мы не любовники. Мы просто договоренность. Это даже не мы.
И все же я не смотрюсь в зеркало, пока не звонит таймер - и даже тогда я с закрытыми глазами смываю с волос краску. Я делала это больше тридцати раз за последний год, обновляя цвет каждые пару недель, поэтому смыть все как нужно буквально доведено до автоматизма.
Я узнаю свой цвет волос только когда с тяжелым вздохом стягиваю скрученное полотенце с головы и изо всех сил стараюсь не заплакать.
Они темно-бордовые. Вишневые. Он не поменял их цвет. Они лишь стали яркими. Напитанными. Сияющими. Он... видел меня - такой, какой со мной познакомился.
И ничего не поменял.
Но Найт не возвращается ни когда я снимаю линзы. Ни когда полноценно принимаю душ. Ни когда время уже за полночь, а значит его нет уже больше трех часов.
Я не могу написать ему, позвонить, потому что его телефон на чертовой тумбочке, куда я убрала его на зарядку. И я даже не уверена, что сделала бы это, будь он при нем.
Я ему никто. Он не обязан отчитываться передо мной, а я... я не должна его ждать.
Поэтому я переодеваюсь в пижамные длинные штаны с футболкой. Белая ткань в рубчик действует согревающе, слишком уютно, и я наконец полноценно сдаюсь - засыпаю на своей левой стороне кровати.
Но тело будто горит изнутри. Жар раскатывается по груди, сдавливая, не давая вздохнуть. Образы вспыхивают и гаснут, тянут за собой что-то слишком личное, слишком уродливое. Я не успеваю ухватиться ни за один, но все внутри ноет, будто меня вывернули.
Мне больно. Физически. Как будто грудная клетка сломалась и легкие не могут раскрыться. Я задыхаюсь - медленно, мучительно.
Пока что-то тяжелое и слишком реальное не ложится на мой живот, придавливая. И это...
- Ты в порядке, Планета? - Слышится позади меня сонный голос Джордана, но первое, что я вижу в темноте - это время.
Три сорок семь.
- Это был просто сон, - его голос теплый, почти мягкий, заставляющий меня обернуться на него.
Он звучит так, будто не просто слышал мои стоны во сне - а чувствовал их кожей.
В темноте я едва могу разглядеть его, но когда глаза привыкают - он точно спал, его лицо все еще красивое, хоть и слегка мятое. Волосы в хаосе больше, чем обычно. Он без футболки, но... в пижамных штанах.
А его слишком горячая, шершавая ладонь все еще на моем животе. Он касается моей кожи там, где пижама слегка задралась.
Слишком лично. Слишком бережно.
- Да, - тяжело сглатываю я, пока меня продолжает трясти.
Губы дрожат. Внутри все сжимается. И я до сих пор не могу понять - то ли я замерзаю, то ли горю.
Мне все еще жарко и чертовски холодно одновременно. Мысли путаются, сердце колотится как бешеное.
- Тебе что-нибудь нужно? - Обеспокоено шепчет он. - Может быть, воды, или...?
Я замечаю, как он подается ближе, почти готов встать, но я отрицательно качаю головой.
Это пройдет. Всегда проходит.
- Хорошо, - кивает он, но теперь напрягается сильнее.
Невольно. Но Найт не просто рядом - он будто принимает это на себя. Как будто мое беспокойство становится и его. И он это не отрицает.
Джордан тянется к моей подушке, взбивает ее, пока я привстаю на локтях, чтобы смахнуть с шеи прилипшие от пота волосы. Все внутри натянуто как струна, и я боюсь, что одно неловкое слово сорвет ее.
Найт сильнее накрывает нас одеялом, как будто это поможет унять мою дрожь в теле, позволяет мне отвернуться в сторону часов. Я чувствую, как он ложится рядом, и...
- Тогда иди сюда, Планета.
Он аккуратным, чрезмерно бережным рывком тянет меня к себе, подстраиваясь сзади. Не как мужчина, который хочет, а как тот, кто не может не держать.
Джордан утыкается носом мне в шею. Его дыхание обжигает. Я чувствую своей спиной, как его горячая кожа голой груди касается меня слишком близко. Ноги согнуты вдоль моих, а рука... слишком крепко держит меня, цепляется так, как будто ночной кошмар приснился ему, а не мне.
Но я не могу возражать. Хочу, но у меня нет на это сил.
Потому что это почему-то расслабляет меня. Ощущается как что-то безопасное, когда не должно быть таким.
Я почти заново засыпаю, когда чувствую легкое касание мягких губ Джордана на своей шее. Оно едва ощутимо, будто это вовсе неправда.
Но после этого я слышу тихое:
- Спокойной ночи, Планета.
И в этой правде я наконец по-настоящему засыпаю.