Неправильно
Иногда жизнь кажется Алеку Харди неправильной. Иногда он останавливается и долго думает о чем-то далёком, непостижимом. О цветах. О тёмных улицах, где стоит вонь от выгребных каналов, о чёрном смоге из труб заводов, который накрывает старый город. О месте, каких больше нет. О серебре.
Харди не знает, почему серебро всегда сопровождает его. Он не носит ничего серебряного с тех пор, как Тесс подарила ему дорогие часы, и он расчесал шелушащуюся, зудящую кожу под ними до крови.
Харди не знает ничего, хотя бы отдалённо напоминающего этот старый город. Ни его родной город, ни Глазго, ни Сэндбрук даже отдалённо не похожи на улицы из тёмных видений.
Он тяжело вздохнул, пытаясь отогнать невесть откуда взявшиеся мысли и пару раз провёл ладонью по груди, словно надеясь этим замедлить чересчур быстрое сердцебиение. Нужно будет обратиться с этим к врачу ещё раз. Пока он жив.
Смерть. Она всегда ходила рядом с ним. Работая в убойном отделе Сэндбрука и, когда-то, Глазго, было бы трудно с ней не встретиться. Но Харди видел смерть иначе. Иногда ему казалось, что старуха стоит прямо возле его плеча. Тихое холодное дыхание шевелило волосы на висках, пока она что-то шептала ему на ухо. Иногда, совсем редко, Харди казалось, что они не враги, что он просто находится не на той стороне и за это старуха раз за разом пытается забрать его собственную жизнь. Эта мысль пугала, как и то видение, сон, приходивший к нему в бодрствовании. Сон о серебре и красном. Харди закрывал глаза и видел кровь, много крови. Он чувствовал её на руках, чувствовал, как она стекает по лицу, капает с кончика носа и бровей. Металлический запах врезался в ноздри, настолько резкий, что Харди тошнило. Он в ужасе открывал глаза и, чувствуя липкость пота на ладонях, искал любую возможность сбежать в уборную.
Эти сны пробуждали в нём животный страх. Не помогало и то, что как бы Харди не пытался оттереть руки под струёй общигающе-горячей воды, он всё равно чувствовал мерзкую, холодную липкость в складках кожи на ладонях и между пальцев.
Харди привык играть в декаданс настолько, что давно потерял границы между игрой и реальностью. Когда начался Сэндбрук, он с головой окунулся в работу, отдавая всего себя ей. По другому просто не умеет. У него слишком часто переставало хватать времени даже на простые жизненные потребности. Нужда в еде и сне вдруг ушла на второй план, не говоря уже о том, чтобы следить за собой. Но, несмотря на комментарии Тесс, он был рад избавиться от необходимости бриться по утрам. Бритвенный станок никогда не лежал в его руке правильно. Он всегда казался чем-то неудобным, чем-то... жалким и ничтожным. Но после событий с найденным телом Пиппы Гиллеспи и его участившимся видениям, держать его вдруг стало почти невозможно. Его руки тряслись каждый раз, когда он прикасался к этой штуке. Любопытства ради он попробовал однажды купить себе опасную бритву.
Прекрасный клинок, сверкающий на свету, Харди долго смотрел на него, без возможности оторвать взгляд. Словно цирюльник, почти любовно созерцая свой инструмент, невесомо касаясь пальцами лезвия, не боясь порезаться, потому что он — лучший мастер в своём деле. Затем Харди вдруг заметил, как по блестящему металлу стекает тонкая струйка крови. Яркая вспышка крови и снова запах металла. Во внезапном, почти животном ужасе он откинул бритву от себя, игнорируя последующий звон стекла. Он чувствовал, как сердце начинает биться быстро, слишком быстро, мир в глазах медленно терял свои очертания, кожа ладоней горела также, как от серебряных часов. Глупая царапина на пальце горела сильнее всего.
Он так и не смог объяснить Тесс, куда делась дорогостоящая бритва и почему разбилось зеркало в ванной.
Он так и не смог объяснить себе зачем почти бережно спрятал лезвие в самый дальний ящик шкафа, вместо того, чтоб просто избавиться.
Он так и не смог объяснить Дейзи, что с ним произошло.
Харди не раз замечал, как его маленькая девочка смотрела на него большими, испуганными глазами. В последнее время он слишком часто пугал её. Будь то внезапный ночной кошмар, мимолётная паническая атака или сердечный приступ. Его маленький цветочек всегда переживала за своего отца. Ему было так жаль, что он каждый раз волновал её.
Дейзи*. Точно как сорт ромашек или маргариток. Первое, что произнёс Алек, впервые взяв плачущий розовый свёрток в руки. Они с Тесс никогда не обсуждали будущее имя, решили, что лучше определятся, когда увидят малышку. Малышку Дейзи. Тесс хотела возразить, но когда Алек произнёс имя ещё раз и свёрток вдруг начал успокаиваться, она лишь вздохнула.
Харди никогда не задумывался, почему именно эти цветы. Он просто знал. В тот момент он был настолько счастлив, что даже не помнил, как иногда ему снятся немного подвялые, но всё ещё прекрасные бутоны, украшающие мрачную комнату. Не помнил их немного искривлённые стебли. Словно через отражение разбитого зеркала. Не помнил, что кто-то радостно пел о том, как приветливо теперь выглядит его мастерская. Всей его жизнью в тот момент был его маленький цветочек. Лишь на мгновения Харди даже не помнил о её матери.
Он чувствовал, каково это — потерять жену. Чувствовал ещё до того, как началось дело Сэндбрука. Иногда, сидя с Тесс на диване в их когда-то общем доме, он невольно думал о том, как скучает по своей жене, по её нежным голубо-серым глазам. По прекрасному лицу, обрамлённому светлыми волосами. Каждый раз Харди вздрагивал и бросал взгляд на Тесс, затем быстро целовал её в висок, говорил, что устал, что пойдёт спать и ещё долго стоял в ванной перед зеркалом, омывая руки и лицо ледяной водой, пытаясь понять лишь, почему светлые волосы. Чувство потери никогда не уходило, даже когда Тесс была рядом. Его сердце болело, когда она готовила завтрак, пока он за столом читал газетную статью. Его сердце болело, когда она вытаскивала его на пикник в парк. Его сердце болело, когда она, прислонившись к его плечу, читала свою книгу. Его сердце болело, когда она думая, что он спит, тихо подползала к нему ночью по простыням и нежно обнимала за талию. Его сердце болело ещё сильнее, когда он узнал о Дэйве, потому что тогда он понял, что по-настоящему потерял жену.
Бродчерч. Глупая попытка сбежать от собственных демонов. С первых же секунд он начал ненавидеть этот городок, расположенный так близко к чёрной воде моря. Ненавидеть этих людей, глупо улыбающихся, как овцы на грядке с овощами, словно не знающих, что в конце концов все они пойдут на убой. Харди казалось неправильным, что солнце здесь светит так ярко, что бо́льшую часть времени погода благосклонна к этому богом забытому месту на южном берегу Англии. В Лондоне не так. В Лондоне люди не знают, как выглядят голубое небо и сияющее солнце. В Лондоне люди знают серый дым, серый туман, серое небо, серый мерзкий дождь и серых крыс, снующих по подворотням.
Харди покачал головой, взъерошив слегка закучерявившиеся волосы. Он никогда не был в Лондоне. В единственный раз, когда его собирались отправить в английскую столицу по обмену опытом, началось дело Сэндбрука, и вместо него отправили офицера Николсона. А потом Харди перевели в Бродчерч.
Чёртов сержант, навязанный ему начальством уже почти проела дыру в его разуме. Если она — один из лучших сотрудников, то — Харди передёрнуло — он боялся представить остальных.
Её извечный оптимизм нервировал, её глупость и наивность раздражали, её кудрявые волосы каждый раз мельтешили перед глазами, даже когда её самой не было рядом.
— Сэр, не называйте меня Миллер
— Почему?
— Мне не нравится обращение по фамилии. Зовите меня Элли
— Элли... Элли... — имя перекатывалось на языке, навязывая странные ощущения. Что-то в нём не давало ему покоя. Что-то в нём кричало, горело адским пламенем и... пело о любви? Элли. Элеонора — Нет.
Нет. Он не будет называть Миллер Элеонорой. Будто бы это не её имя. Будто это не она должна радостно светиться жизнелюбием возле него. Будто не её кудрявые волосы и не её постоянную пустую болтовню он должен был терпеть день изо дня. Будто...
Слишком часто жизнь казалась Алеку Харди неправильной. Он шёл вдоль набережной, смотря на жёлтые скалы, Миллер торопливо шагала за ним, едва поспевая за его темпом. Её нескончаемый лепет давно превратился в белый шум в его ушах.
— Миссис Ловетт, вы когда-нибудь замолкаете? — спросил он на выдохе, направив взгляд в раздражающее светло-голубое небо.
Он не заметил, как Миллер резко остановилась, смотря на него странным, непонимающим взглядом, слегка нахмурив брови.
___________________________
*Вообще тут планировалась фишка с игрой слов: имя дочери Харди, «Daisy», также переводится как «ромашка» или «маргаритка», но я так и не придумала, как это сделать, зато нашла такой сорт и у ромашек, и у маргариток...