Часть 3.
An overdose in scarlet.
На улице уже тихо шептал вечер. Спокойными, размеренными звуками была наполнена наша квартира. Желтоватый свет окружал кухню, в остальных комнатах же засела мягкая темнота, переплетясь со всеми предметами, с мирно сопящим на диване Гришей, согласовавшись и слегка приглушив звуки телевизора.
Я сидел за столом умеренно-маленькими глотками поглощая свой черный чай. Герда была рядом со мной, сидела, положив ладонь мне на колено.
Она тихонько говорила мне что-то важное для нее, я видел по глазам, что она вкладывает себя в каждое еле слышное слово.
Я не слышал ее. Лишь тиканье часов, шуршание ветра в листве за приоткрытым окном, я чувствовал ясно все это, но при этом не мог понять ее слов и мне показалось, что она напрасно все это говорит мне. Она вскоре поняла это тоже.
Что-то пробормотав, Герда встала, отчаянно сохраняя спокойствие, но это ей не удалось.
- Я... Мне нужно на работу. Увидимся утром.
Она надела пальто, завязала на тонкой прозрачной шее свой ярко-оранжевый шарф, втиснула ноги в черные потрепанные ботинки.
Остановившись у дверей, она снова повернулась ко мне, видимо желая сказать что-то, и ее глаза вмиг покраснели, но передумала, и, бегло взглянув в зеркало, ушла, осторожно прикрыв за собой дверь.
По полу тянуло холодом. Я закрыл окно, придвинув горшки с цветами на место. Гриша забормотал что-то во сне. Я взял со своей кровати одеяло и накрыл его.
Наступило утро, а Герды все не было.
"Это ничего," - решил я.
Пришел вечер, и я, сидя у окна, пытался разглядеть ее в улице, освещаемой тонущим за горизонтом солнцем.
Раскрыл какую-то книгу Тони Моррисона, даже прочел из нее пару десятков страниц.
С каждой секундой все больше понимая, что же произошло.
... Мне захотелось спать, голова закружилась. Стало холодно. Я встал из-за стола, смахнув отяжелевшей рукой подпаленную ложку, и, не успев дойти до кровати, упал.
"Похоже, меня сейчас вырвет, - подумал я, и это, конечно, случилось."
Проваливаясь в какую-то дыру, я увидел, и это было последнее, что я увидел тогда, это были ее красные блестящие туфли. Этот образ сопроводил меня в темноту и бросил там, как она, их хозяйка, несколько часов назад поступила со мной.
2 дня спустя.
Медсестра протерла кожу в локтевом сгибе спиртом, потом эфиром, наложила на плечо жгут. Рядом с кроватью стояла тумбочка. На ней находилась ваза из темно синего стекла, со стоящими в ней, видимо уже пару дней, букетом сиреневых полевых цветов. Тут же была и баночка из под какого то лекарства, которое медсестра набрала в шприц и, потом, выпустив попавший туда воздух, ввела мне в вену.
По сути мне было все равно, что это за препарат и я, прикрыв глаза, начал шептать строки намертво заевшие в моей голове:
- "Любовь моя тяжкая гиря ведь,
Висит на тебе, куда ни бежала б..." [В. Маяковский]
Я и сам не понял, как быстро закончилось то, что мы считали бесконечным. Яркое зимнее солнце било мне прямо в лицо. По коридорам больницы то и дело сновали врачи, пациенты, чьи то родственники, где то навзрыд рыдал ребенок, а из соседней палаты слышалась тихая, заунывная, в какой то степени похоронная колыбельная. И лишь здесь, рядом со мной, было до тошноты спокойно, пусто и чисто, что захотелось сбежать. Только я и солнце были здесь, властелины маленькой одинокой палаты, а остальная часть больницы словно канула в другое пространство.