Моя жизнь и лилии

Моя жизнь и лилии.

Герда любила белые лилии.

Эти лилии уже накрывают меня с головой, я задыхаюсь и отплевываю их.

Они прилипли к моему языку, нёбу.

Я начинаю слепнуть в этой шуршащей и горько пахнущей куче цветов.

Я посылаю к черту и Герду, и эти лилии, и вообще все, что приходит мне на ум, застревает в саднящем горле, повисает на красном разбухшем языке.

Но Герда, как назло, стоит перед глазами с белой охапкой, и мне уже хочется убить ее и сдохнуть самому от этой ослепляюще-белоснежной чистоты.

Я пытаюсь стряхнуть с себя видение, но она стоит и насмехается надо мной.

Я уже лишен сил, дыхания, зрения и слуха. Я - кукла, полая внутри, и она, смеясь, играет, обряжая меня в быстро вянущие длинные лепестки с темными крапинками.

Я снова в своей квартире. Звенит телефон. Оглушающе-дребезжащие звуки стучат в мой череп, как в ритуальный бубен. Думая, что это будильник, вскакиваю с кровати, словно сумасшедший, потом лишь вспомнив, что сегодня я в отпуске.

- Миша, - хриплый голос в трубке назвал мое имя, и я распознал в нем своего приятеля.

- Миша, - повторил он с дребезжащей тревогой, - ты где? Ты нужен мне сейчас.

Я раздернул шторы. Начинало светать, и люди внизу уже спешили на свои законные и не очень рабочие места.

- Что-то случилось?

- Приходи. - он говорил так, словно я его не слышу или не понимаю. Меня это бесит, и я ору в трубку, что сейчас буду, бросая телефон так, что тот чуть не разбивается вдребезги.

Я не обращаю внимания на эти мелочи, одеваюсь, провожу расческой по волосам и выхожу, забыв ключи, о чем вспоминаю, только отойдя на приличное расстояние.

Возвращаюсь. Беру ключи. Закрываю дверь. Спускаюсь на лифте вниз. Выхожу.

Вдалбливая ноги в асфальт, несусь к другу. Налетаю на какую-то девушку, и она падает на землю. Мне не до того. Я, не оборачиваясь, иду дальше, слыша упреки, брошенные мне в спину. Эти упреки тупому обществу как кость собаке, и вот уже все начинают смотреть на меня со злобой, забывая, что их ждет работа, желчные начальники, истеричные жены, апатичные мужья и парочка вечно ноющих детей. Всех занимаю лишь я, и это для них как отрада, как способ отвлечься от их долбаной жизни, не имеющей пользы и смысла.

Все обращаются ко мне, и это уже целая свора голодных блохастых псов, готовая наброситься. Но вот и его подъезд. Я ныряю в него. Это спасение.

Пара пролетов. Я стучу в обитую чем-то мягким дверь. Сомневаясь, что меня вообще услышали, барабаню снова, на этот раз громче и настойчивее.

Дверь открывается. Наружу вырывается затухший воздух и запах хлеба. На пороге Лина, его, Фила, жена. Я мысленно отмечаю, что она выглядит хуже, чем обычно, но улыбаюсь, здороваюсь, приглаживая челку, и прохожу внутрь.

В прихожей тесно. Кучкой свалена обувь, рядом стоят пошарпанные лыжи и подставка для елки с приставшей к ней блестящей мешурой.

Фил сидит на кухне, на полу. В его руках рыба. Рядом с ним крутится разжиревший черный кот. Он отрывает кусок рыбы и дает коту, и тот, с жадностью, хватает, прокусывая другу палец до крови.

Фил - пьяница. Запах спиртного даже перебивает кислый запах кошатины - вся эта гремучая смесь ударяет по моему чувствительному носу, и я немного отшатываюсь назад. Лина замечает это. Ее щеки краснеют, и она тихонько окликает мужа.

Тот ее не слышит, или же слышит, но не обращает внимания, или же для него сейчас нет ни людей, ни химзавода, который можно увидеть из окна, тот, что недалеко от его грязной однушки, которой тоже нет, как и Лины, меня, соседки Веры-интеллигентки, как и кота, и больного пальца, на котором выступила темно-красная, словно ягода клюква, капелька. Может быть, он сейчас в эльфийском лесу, кормит сеном прекрасного белоснежного единорога, и тот в ответ жует и благодарно фырчит. Фил улыбается и гладит его по морде.

Может быть, нас действительно нет, может быть мы существуем лишь тогда, когда он, Фил, о нас думает.

Мысли, наконец, ставят меня в тупик. Снова вспоминаю о Герде с цветами и впалыми посеревшими щеками, и мой взгляд вдруг падает на Лину. Она еще красива, и быть может, мы были бы хороши вместе, и она была бы счастлива. Но нет, это ее удел, путь ее красоты - умереть в 30 квадратных метрах с вонючим котом и безучастным ко всему алкоголиком Филом, который даже и не заметит появляющихся в тугой русой косе седых волосков и морщинок на лбу, который не заметит, как она уйдет, даже если и навсегда. Но разве она сможет? Нет, это ее путь.

Я сажусь рядом с другом, и он, наконец, обращает взгляд на меня. Я вижу, что он устал и от себя, и от бедности, от всей этой жизни.

- Что тебе нужно? - вопрошает он, вытирая руки о джинсы.

Я вспоминаю, что он старше меня на целый десяток лет, и еще (может быть!) что существую лишь благодаря ему. Вдруг становится неловко за себя и за этот нелепый наряд, слишком неофициальный для него, как бы мелочно я сейчас не выражался.

У него мудрый взгляд и я, захлебываясь стыдом, как он только что поступал с водкой, поспешно, задеваю Лину. Она, как назло, стоит сзади.

Бегло оглядев захламленную каморку, которую никак домом назвать нельзя, прощаюсь.

Что делать? Может ли дать ответ на это Чернышевский? Не то, чтобы я недооценивал его или его творчество. Нет, я, признаюсь честно, так и не прочитал его, пусть даже и купил книгу, и положил у кровати рядом со стопкой других книг для чтения, которые, однако, я знаю, что не прочту.

Я медленно зашагал в сторону своего дома. Перед глазами все плыли эти чертовы цветы и Герда, которая стоит на коленях передо мной, плачет, сует мне в руки тупой перочинный ножик, вверяя свою маленькую жизнь мне, которая клянется в бесконечной любви, грозясь умереть, не найдя ответа. Но я знаю, что она скоро перегорит, что смерть не для нее, что она слишком хороша для такой низкой и пошлой вещи.

Сверху закапало, и я с секунду думаю, а вдруг все-таки умерла?

Но это всего лишь теплый июньский дождь. А я, к сожалению, прошел свой дом.