Спасибо. Мама.

Проснулась?

Я открываю глаза и смотрю в потолок. Потолок... где он? Наверху. А что у нас наверху? Небо. А кто на небе?

Мама.

Какой интересный ход мыслей, думаю я, и усмехаюсь сама над собой. На цыпочках подхожу к окну.

Мама умерла год назад. Погибла в автокатастрофе. Кстати, сегодня же восьмое марта, верно? Именно в этот день она и погибла.

Мы ехали в парк всей семьей. Хотели отдохнуть. Повеселиться. Мама сидела на переднем сидении, болтала о чем-то с папой, громко смеялась на весь автомобиль. Я слушала музыку и смотрела в окно, думала о своем. Но вдруг раздался какой-то шум, грохот и крик, автомобиль куда-то занесло, прежде чем он пару раз перекрутился вокруг своей оси. Я ударилась лицом о стекло,которое вроде пока было целым, с других же сторон в меня летели большие осколки. На секунду я увидела чье-то окровавленное тело и сразу поняла, чье оно. Я даже успела встретиться взглядом с этим человеком. Этот последний взгляд, полный волнения, заботы и надежды, что с нами всё будет хорошо. Но не боли.

Надо ли рассказывать о том, с каким ужасом, с какой безысходностью на лице я с дрожащими коленями, с дергающимися руками, с обкусаными губами и ёкающим сердцем вылезала из машины. Когда из нее вылезли все, а мама нет.

У меня до сих пор остались шрамы после этого. Они расчертили всё мое тело, в основном руки, которыми я пыталась закрыть лицо, но самый большой шрам навсегда остался в моей душе. Мама...

Я так и не поняла, что случилось в тот день: кто-то врезался в нас, или просто гололед, или папа невнимательно следил за дорогой... Я никогда не задавала папе этот вопрос, да и не очень-то жду ответа. Но я знаю одно: единственный погибший ни в чем не виноват. Виноваты все мы, но не она. Она просто взяла все наши грехи на себя. Она погибла за нас. Она искупила наши грехи своей смертью.

Не зря говорят, что мама - святой человек.

А я всё ещё стою у окна и убиваю свой мозг этими мыслями. Нет, подруга, давай повеселимся. Давай посмеемся, забудем обо всём! Давай?

Давай, - отвечаю я сама себе. Ну что ж, - шепотом произношу я с натянутой улыбкой, - Начнем?

И начинаю. Я открываю окно, высовываюсь из него наполовину и делаю глубокий вдох. Смотрю вдаль, на небо, на солнце. Затем закрываю глаза и улыбаюсь. Искренне.

Как странно.

Я должна плакать.

Но я улыбаюсь. Я смотрю на солнце и палю свои глаза, я смеюсь! Я... смеюсь?

А вы сами посмотрите на это небо! На эти облака! Какое все легкое сегодня!... Как будто мама специально для меня, там, на небе, заказала такую погоду. Ведь она не хочет, чтобы я плакала? Она ждет моей улыбки, моего смеха. Она услышит его.

И я смеюсь! Я смеюсь, чтобы она знала, что со мной всё хорошо, что я счастлива, что я не болею... Ведь я живу! Я живу благодаря ей, а теперь уже и ради нее. И я проживу эту жизнь, этот маленький мамин подарок, который она вручила мне в мой первый день рождения. Я клянусь именем мамы, я достойно проживу эту жизнь!

Я не стану тратить ее подарок на всякую ерунду. Я буду счастливой, чтобы мама видела это и гордилась мной. Чтобы, видя это, она тоже стала немножко счастливее.

Как бы я хотела рассказать ей сейчас всё это!

И тут мне в голову ударяет идея. Идея на самом деле безумно бешеная и глупая. Но я рывком отбегаю от окна, вырываю из тетради лист (кажется, это была математика), хватаю ручку и начинаю писать. Писать всё, что я думаю. Всё, что на душе. Письмо. Маме.

И я сидела так долго, час точно, строчила что-то... Из тетради потом приходилось вырывать еще один лист, и еще, и еще... но я закончила.

Как легко стало на душе! Снова с сумасшедшей улыбкой подхожу к окну...

О, смотрите-ка, голубь сел на окошко!

Мне когда-то говорили, что души умерших могут ненадолго превращаться в голубей и наблюдать за нами. Логично!

Но я не могу быть уверена, что этот голубь - именно моя мама, а не просто голубь. Поэтому письмо всё-таки надежнее.

А что, если попробовать отправить его? Но как?

Голубь все еще сидит на окошке. Давай гуля, толкай меня на идеи! Так... птицы... птица... небо...

Журавлики! Я сложу письмо в бумажного журавлика и пущу по ветру!

Нет. Глупо. Он упадет. Не долетит.

Тогда... голубь... голубиная почта... Точно!

А какая у меня есть гарантия, что письмо долетит до мамы? Что этот голубь не скинет письмо на полпути и вообще полетит туда, куда должно прийти письмо?

Но журавлики совсем безнадежны. Поэтому - голубь.

Аккуратно складываю письмо в несколько раз, достаю из ящика с мамиными швейными принадлежностями самую красивую тесьму...

Тихонько окрываю окно. Голубь сидит.

- Сиди, сиди, - тихо говорю я ему, привязывая письмо к лапке. И он сидит.

Наконец письмо привязано. Я проверяю надежность узла, улыбаюсь птице и тихонько говорю: "Лети и передай это маме!"

И тут же голубь вспорхнул и устремился вверх, к небу.

Дверь комнаты открывается и ко мне заходят папа и брат с цветами в руках.

- С восьмым марта! - улыбаются они, но уже не так, как это было с мамой.

- Спасибо! - улыбаюсь я в ответ и отхожу от окна. Мы пошли завтракать.

И только к вечеру, перед сном, я вспомнила про письмо и подошла к окну. Уже стемнело. Вдруг загремел салют.

Разноцветные огни сияли и искрились, переливались всеми цветами радуги, и я наслаждалась этим. Пока не увидела маленькую черную фигурку, метавшуюся между этих огней. Это была птица. Снова голубь.

- Улетай, - мысленно говорила я ему, - тебя же убьют там!

Но птица не слышала. Она не собиралась улетать. Она решительно летела вперед, причем прямо на меня.

И вот этот голубь все так же стоял у меня на окне, как это было утром.

"Бедный, ты не ранен?" - подумала я и открыла окно.

Он не был ранен. Но что-то непонятное красовалось у него на лапке. Взглянув поближе, я увидела тесьму. Ту тесьму, которой мама украшала моё маленькое платице, когда мне было шесть лет.

Тесьма была аккуратно завязана в неуклюжий фирменно-мамин бантик. А под тесьмой был маленький лист бумаги, так же неуклюже, но аккуратно сложенный пополам.

И развернув его, я увидела одну лишь короткую запись: "Спасибо за теплые слова. Люблю тебя. Будь умницей. Мама."

И этой записи мне оказалось достаточно, чтобы поверить в чудеса.

Салют уже закончился, и голубь с каким-то облегчением сидел на моем окне.

- Лети! - разрешила я ему.

И он вспорхнул. А я вспомнила свои утренние сомнения и поняла: у меня была гарантия. Гарантия, что письмо дойдет до адресата.

И эта гарантия называется вера.