H love's J (Харли И Джокер)

У не­го хо­лод­ные ру­ки и го­рячие шра­мы. Ей нра­вит­ся про­водить по ним язы­ком. Нра­вит­ся ис­сле­довать все тре­щины и уг­лубле­ния, изу­чать, хоть она зна­ет их так хо­рошо, что мог­ла бы на­рисо­вать на бу­маге, каж­дую чер­точку, каж­дый ма­зок.

И ночью, ког­да они ле­жат в ко­коне из прос­ты­ней, ей хо­чет­ся за­пус­тить ру­ку в его слип­ши­еся от по­та и кро­ви ло­коны, хо­чет­ся на­мотать их на ку­лак и тя­нуть на се­бя, по­ка он не за­шипит, не вскрик­нет от бо­ли. По­ка не по­чувс­тву­ет то же, что чувс­тву­ет она са­ма. 

Она не уве­рена, что он бе­зумен, не уве­рена, что она са­ма нор­маль­на. Но она зна­ет од­но на­вер­ня­ка — она ос­та­нет­ся с ним до кон­ца. До вы­пущен­ных ки­шок, до кро­ви, ка­па­ющей с губ на по­душ­ки. Она ос­та­нет­ся с ним, да­же ес­ли он не за­хочет боль­ше ос­та­вать­ся с ней. По­тому что так на­до, так за­веде­но. По­тому что она это­го дей­стви­тель­но хо­чет. 

Она ни­ког­да не лю­била ни­кого так силь­но, до бо­ли, до оду­ри, до зу­бов­но­го скре­жета. И, ко­неч­но, уже не смо­жет по­любить. Он вы­бил из неё это уме­ние, стер из её те­ла са­му воз­можность сво­ими ку­лака­ми, омыл её кровью, го­рячей, нас­то­ящей, ре­аль­ной.

В ми­ре, в ко­тором она жи­ла до не­го, все бы­ло уны­ло и се­ро, все бы­ло так прос­то, что хо­телось этих гре­баных слож­ностей. Что­бы во рту бы­ло со­лоно от кро­ви, что­бы меж­ду ног сад­ни­ло, а под гла­зами бы­ло боль­ше си­него и фи­оле­тово­го, жел­то­го и крас­но­го. Это не сле­ды люб­ви, она не заб­лужда­ет­ся, она не ду­ра. Это мет­ки, это чер­та меж­ду лю­бовью и не­навистью, меж­ду бе­зуми­ем и нор­маль­ностью. Это её спи­сок Шин­дле­ра. 

И ког­да он вдви­га­ет­ся в её те­ло, рвет её из­нутри со­бой, сво­ими мыс­ля­ми, сво­ими тер­за­ни­ями, сво­им сме­хом, она по­нима­ет, что жи­ва. Что её мир бла­года­ря ему стал яр­ким и цве­тущим, что он на­учил её сме­ять­ся. Сквозь сле­зы, пусть так. Но это луч­ше, чем уны­ние. Да, это ведь один из смер­тных гре­хов. И кто ска­зал, что это лег­че убий­ства? Ка­жет­ся, в Биб­лии не бы­ло разъ­яс­не­ний на этот счет.

Она прид­ви­га­ет­ся к не­му бли­же, за­киды­ва­ет но­гу на его те­ло. По­ка он спит, мож­но. Мож­но по­быть собс­твен­ни­цей, пред­ста­вить, что он при­над­ле­жит толь­ко ей, что нет в ми­ре боль­ше ни­каких дел и за­бот, что им не на­до вы­бирать­ся из объ­ятий друг дру­га и жить даль­ше. Мож­но прос­то ос­та­вать­ся вот так.

Она пе­реп­ле­та­ет свои паль­цы с его, сжи­ма­ет его ху­дую ру­ку, чувс­тву­ет пульс, би­ение кро­ви о по­вер­хность ко­жи. Это хо­рошо. Чувс­тво­вать, что он то­же все ещё жив. Что ее теп­ло гре­ет его, зас­тавля­ет ды­шать рва­но и рез­ко, че­рез стис­ну­тые зу­бы. Во сне он хри­пит и во­роча­ет­ся, за­киды­ва­ет сво­бод­ную ру­ку на её жи­вот, сжи­ма­ет неп­ро­из­воль­но её те­ло креп­че. Бе­лое на бе­лом. Мя­со, ко­жа и кос­ти. Ни­чего боль­ше.

Ещё лю­бовь, на­вер­ное. Она зна­ет, что лю­бит толь­ко его, не уве­рена, что он лю­бит её в от­вет. Не уве­рена, что он во­об­ще спо­собен на лю­бовь. Все в нем пе­рело­мано, шра­миро­вано, все в нем не по-люд­ски. Но че­лове­ка в нем го­раз­до боль­ше, чем в ос­таль­ных. Она-то зна­ет. Уве­рена. 

Она не пред­став­ля­ет се­бя в ру­ках дру­гого, не мо­жет во­об­ра­зить, что ле­жит в ко­коне прос­ты­ней с дру­гим — обыч­ным и прос­тым, доб­рым и лас­ко­вым. Не мо­жет по­нять, как мож­но улы­бать­ся это­му дру­гому, гла­дить по во­лосам и ва­рить ко­фе, как мож­но впус­кать его в свой ра­зум и те­ло. Это не­ре­аль­но. Это не по-нас­то­яще­му. Как нар­ко­тик — эф­фект есть, но вре­мен­ный. А по­том — лишь пус­то­та. 

Он все по­нима­ет, он ни­кому её не от­даст. Лю­бит, на­вер­ное, все-та­ки. Ина­че не об­ни­мал бы её по но­чам, не за­киды­вал бы ру­ку на её жи­вот. Вер­но же? Ина­че не го­ворил бы всех тех гру­бых и жес­то­ких слов, не ос­тавлял за­руб­ки на её те­ле, как за­руб­ки на сте­не ка­меры. Сколь­ких он убил? Она уже сби­лась со сче­та. Ко­го он по­щадил? Уно.

Иног­да она да­же ду­ма­ет, что он лю­бит её так силь­но, что не мо­жет кон­тро­лиро­вать сво­их эмо­ций. Боль поз­во­ля­ет про­вес­ти чер­ту, заг­нать ту­пую эмо­цию в рам­ки. По­это­му она тер­пит эту боль, сми­рилась дав­но уже. Ке­сарю — ке­саре­во.

О нет, она сов­сем не ду­ра, кто бы что не го­ворил. Она ос­та­нет­ся с ним ещё и по­тому, быть мо­жет, что иног­да, очень ред­ко, она де­ла­ет его нор­маль­ным. Для это­го ведь нуж­но все­го-ни­чего. Чу­ток бе­зумия. И од­на яр­кая, как вспыш­ка, улыб­ка. Ха, это то­го сто­ит.