Чёрный ключ. I
Две дородные загорелые бабы лузгали семечки прямо у входа в корчму и придирчиво осматривали высокого статного басурманина с перекинутой через плечо косой, который проверял седельные сумки одной из лошадей. Тут дверь с грохотом распахнулась и из прокуренного и прокопченого зала вышла стриженная девица в мужской одежде с мечом на поясе.
— Эк, Лукерья, ну ты глянь чо! Девка, мало того, что в штанах мужицких, с басурманином, так ишшо и при мече ихнем!
Вторая смачно сплюнула шелуху через плечо.
— Ну басурманин-то ишшо ниче такой! Смазливый. Мечом токмо посеченный, но с лица-то воды не пить. А девка-то прям ужасть! Худая аки жердь, рожа кислая, будто помоев хлебнула.
— Да не мудрено! После такого-то...
Тут обсуждаемый басурманин обернулся на баб и добродушно им улыбнулся, кивая в знак приветствия. Кумушки тут же стали кумачовыми и живенько испарились в корчме.
Он проследил за девицей задумчивым взглядом, пока она подходила к одному из привязанных коней.
— Васенька, ты чего там такого им напела, что эти клуши об меня битый час языками чесали?
Василиса как раз закончила отстегивать от пояса меч и мрачно посмотрела на вопрошающего.
— Что «тебя, рожу басурманскую, татары из орды выперли, за то, что ты жену только одну привез».
Он картинно задохнулся от негодования и пораженно уставился на нее.
— Василиса...
— А чего? — пожала она плечами, — Горын, ты ж сам вечно как в какой харчевне не засядешь, так всем всем в уши льешь, что ты из орды.
В это раз она превзошла себя.
— Ка́удар с гребнями как прятать прикажешь? — зашипел на девицу Змей, краем глаза поглядывая на двери корчмы. — Их как глаза и волосы я зачаровать не могу. Другое дело — иноземцы, к ним вопросов нет.
Василиса кошачьим прыжком вскочила в седло и подобрала поводья.
— Не проще ли сказать прямо, мол, навий посол?
Горын проверил узду у своего Аспида и только потом запрыгнул в седло. Конь встрепенулся, выходя из сладкой дремы.
— Окстись! Тут народ темнее беззвезной ночи. Чего доброго на вилы за такое подымут.
Василисин Дымок и змеев Аспид медленно зашагали со двора, лениво отгоняя мух хвостами.
— Тебя , пожалуй, подымешь...
— Ага. Буду змей на вертеле, в собственном соку, — хмыкнул Горын, подмигивая дисципулу.
***
Разошлись они чуть меньше полудня назад на перекрестке: Горын поехал к себе, а Василиса — по указанию Кощея. За чем дисципул ехала — было большой тайной, как Змей не пытался из нее выудить — не смог, молчала как рыба об лед. Теперь же, пребывая в тишине и одиночестве, девица размышляла, с чего начать.
Искать украденные своими предшественницами артефакты было той еще морокой. Домиус сам толком не знал ни где сейчас злополучный артефакт, ни его похититель. Радовало лишь одно — на них одинаково хорошо откликался баюнов глаз. Костяной шарик с переливчатым желто-зеленым самоцветом начинал юлить и светиться, стоило искомому амулету оказаться поблизости. Сейчас же глаз покоился в небольшом мешочке на груди дисципула и не подавал признаков жизни.
Василиса разглядывала разложенную на коленях карту.
Выбор у нее был не велик: либо дальше по дороге до Уключников, либо свернуть здесь, проехать через лес и начать искать в Водянке. В любом случае, искомый артефакт был где-то в округе этих двух деревень. Прикинув в уме, что до Уключников надо будет делать привал и ночевать в лесу, Василиса решила начать с Водянки.
Маленькая деревенька, ютившаяся между трёх сливающихся речек и окруженная целой россыпью мелких лесных озер, была буквально в трех верстах, если ехать напрямик.
— Ну, дружочек, поехали в Водянку! — девица нежно причмокнула и толкнула коня мягкими пятками сапог.
Лес был не в пример гуще того, где обычно тренировалась Василиса. Видать, из-за питавших его сверх меры озер и речек. Чар тут не ощущалось, всякой дряни (ни живой, ни мертвой) тоже не было; токмо птицы, деревья и... девочка.
Девица придержала увлекшегося сочной травой коня.
Ну да, как пить дать, девчонка, годков эдак десяти от силы. Чуть западнее, меньше пятидесяти локтей, притаилась в кустах. Василиса сделала вид, что что-то ищет в чересседельной сумке, а сама еле уловимым движением заставила ветку в тех кустах громко хрустнуть. Из кустов ойкнуло.
— Уж не аука мне тут попался? — наигранно поинтересовалась девица, теперь и правда нашаривая в сумке яблоко. — Али может, арысь? Али леший?
Детишки в соседней с Кощеевой крепостью деревне от души веселились, когда Василиса в очередной раз натыкалась на них в рощице и играла с ними в угадайку. Но эта кроха даже не хихикнула, вместо этого она молча вышла из кустов и грозно нахмурилась.
Светловолосая, босая и в подпоясанной рубахе.
Потерялась?
— Ты кто такая? — недовольно спросила девочка.
Василиса от такой наглости даже растерялась, едва не выронив яблоко.
— Да так, мимо еду...
— Вот и едь! — перебила ее девочка. Дисципулу она нравилась все меньше и меньше. — Нечего тебе тут делать, тятька ругаться будет!
Василиса убрала яблоко, медленно спешилась и взяла Дымка за уздцы. Конь подозрительно покосился на находку и нехотя зашагал за хозяйкой.
— А тятька у тебя кто?
— Самый тут важный! И... и главный!
— Лесник? Али староста деревенский? — конь косился на девочку так, будто увидел раззявленную волчью пасть и неохотно переставлял ноги.
— Вроде того! — пискнула малявка, снова важно задирая нос. Василиса чуть прищурилась и резким движением схватила девочку за тонкую косицу.
Та заверещала, а затем рванула так, что, не держись дисципул за узду, волочилась бы за за ней волоком.
— Пусти, морда ослиная! — ревела девчонка, пытаясь достать Василису прозрачными кривыми когтями.
— Ага, чтоб ты меня тут до темноты кружила, а потом в бочаг с гнилой водой завела?
— Ух, гадина! — лицо девочки вытянулось, побледнело и пошло мелкой перламутровой чешуей, а глаза из водянисто-серых вдруг стали желто-зелеными. Когтистая лапа просвистела в пяди от Василисиного лица, — вот услышит тятька, вмиг тебя проглотит и косточки выплюнет!
— Подавится твой тятька огнём навьем, пока глотать будет, — возле лица беснующейся мавки вспыхнул на руке дисципула серебристо-синий цветок пламени. Водяница тут же заскулила, прикрываясь от чар.
— Убери-и-и-и, страшна-а-а-а — заладила она. — Убери-и-и-и!
— Клянись, что вреда не причинишь!
Мавка не сводила с пламени расширенных от ужаса зрачков.
— Клянись!
— Икрой мамкиной клянусь!
— Как надо клянись, — Василиса тряхнула водяницу за шкирку.
— Водой живой, мертвой и ключевой, — захныкала та, — Омутом родным и Великими Водами! Клянусь слово перед тобой держать и зла не мыслить. Пусти-и-и-и, стерва-а-а-а...
Дисципул погасила пламя на ладони, отпустила позеленевшую косу и хорошенько поддала сапогом мавке под зад. Та кубарем покатилась в кусты, из которых недовольно зашипела.
— Имя у тебя есть?
Из кустов сдавленно защелкало, пару раз булькнуло и коротко свистнуло.
— А человеческое?
— Иго́рка, — буркнули кусты.
Василиса погладила коня по бархатной щеке.
— Что ж ты, Игорка, по лесу шастаешь? Мавки в это время обычно в реках плещутся, да парней за носы водят.
— Много ты, я гляжу, мавок видала! — Игорка снова приняла человечную личину и вылезла из укрытия, поправляя рубаху. Теперь она была чуть старше и к рубахе добавились штаны с сапогами точь-в-точь Василисины.
— Достаточно, чтоб морок ваш узнать. Странно, что тебя кликать никто из своих не научил. И как чародея от простого человека по нюху отличить...
Мавка потупила потускневший взгляд.
Нехорошая догадка кольнула Василису ледяной иглой.
— Как давно ты одна?
— Стока зим, — глухо выдала водяница, показывая оттопыренные четыре пальца.
— Люди?
— Нет. Лихо.
***
Пока ехали до Водянки, Игорка, которую Василиса кое-как усадила на коня, рассказала, что четыре зимы назад что-то начало портить воду в их плёсе.
Сначала со дна ушли все сомы и раки, затем пропала рыба помельче, а затем...
— Погоди, — девица осадила рассказ мавки. — Как это утопленницы не обращались?
— Ну вот так, — пожала Игорка плечами — Плавали там, как к грузилу привязанные, даже не всплывали. Ну тятька и поплыл смотреть, от чего в его реке русалок да мавок новых не появляется.
— И?
— Сгинул. Мы думали, чай утопиц людям поплыл вертать, но нет. Пропал, будто и не было.
По спине у Василисы пробежал мороз.
Кощей говорил, что такого просто не может быть.
Любая утопленница обращалась мавкой или русалкой. Любая. Крещеная, староверка, басурманка — любая. Навь брала свое, возрождая души. «Что умерло в воде, то в воде и вернётся», — повторял домиус, когда к нему прибегал очередной молодой вдовец, чья недавно разродившаяся жена решалась утопиться, или убитый горем родитель, потерявший на хмельных гулянках кого-то из детей. Никогда нежить не поднималась из утопленников — они принадлежали Великим Водам.
— А с какой деревни эти утопицы ?
— Дык у них на лбу чай не написано было.
— А плёс ваш где?
Игорка кивнула в сторону видневшихся за деревьями крыш. Значит, ровно под Водянкой.
— Заедем в деревню, еды возьмем, да поспрошаем чего.
Водяница удивленно покосилась сначала на Василису, потом на сумку, откуда она ранее выучила здоровенное розовобокое яблоко.
— Так у тебя этой еды...
— У меня да, у тебя — нет, — дисципул осадила Дымка и осторожно, чтобы не уронить и без того неуютно сидящую на коне Игорку, спешилась. Взяв его под уздцы, девица повела скакуна по устеленной досками дороге, ведущей к деревне.
На улице ожидаемо было безлюдно. В месте, где на промысел выходят задолго до рассвета, ближе к обеду уже тихо, как на погосте. Вдоль домов сушились сети, перемежаясь с бельем и полуготовой солёной рыбой. Тут же богатыми бусами вялились на солнышке и ягоды с грибами.
У дальнего дома сидела, оперевшись на клюку, древняя сморщенная старуха. Василиса помогла Игорке спешиться и вручила ей поводья.
— Доброго денечка, бабушка! — Василиса низко, насколько смогла, поклонилась старухе, которая даже вида не подала. — Есть ли где у вас тут заночевать?
Тишина.
Бабка неподвижным болваном продолжала сидеть и щуриться на другой конец селения.
– Она точно живая? – шепнула подошедшая Игорка.
– Чую – живая...
— Да вы не старайтесь, она у нас глухая, — послышался за спинами молодецкий голос. — А с прошлой весны еще и слепая. Как дед помер, так и сидит у дома до поздней ночи.
Паренек, чуть выше Василисы, стоял, облокотившись о плетень и разглядывая гостей.
— Заночевать ищете где?
— Да,— Василиса глянула на обомлевшую от юнца Игорку, — ищем. Нам и сеновал сойдет.
— Так откуда тут сено? — фыркнул он, с интересом глядя на порозовевшую мавку. — Вон, у гончара Архипа заночуйте, он против не будет.
— Гостеприимный такой у вас гончар?
— Ага, как помер так стал. Повесился. Сразу после жены-утопленницы.
***
Это было нехорошо.
Не ночевать в доме покойников, – Василиса ещё и не в таком месте по указу домиуса ночь проводила – а то, что их было сразу двое.
Повесился с горя? Аль перепил? А жена как же? Утопилась? Или случайно утонула?
Дисципул сидела на лавке за столом и думала, глядя на тлеющую лучину. Пропавший водяной, не вернувшиеся утопицы, теперь эти ещё. Эх, поспрашивать бы, да могут не понять. Мало того, что девки одни ходють, так ещё и всякие страсти выспрашивают, чай не задумали ли они чего?
— На вилы подымут, — вспомнила девица слова змея. На печи заворочалась Игорка.
Василиса тяжело вздохнула и поднялась из-за стола — сна не было ни в одном глазу. На улице было прохладно и тихо, только с берега доносился тихий плеск. Тишина осязаемой дланью давила на уши.
Дисципул напряглась.
Где это видано, чтоб в середине лета не было слышно у воды ни одной лягушки?!
Девица прошлась вдоль заросшего берега, тревожно вслушиваясь в тихий плеск воды, перебиваемое редким звоном комаров. Как вдруг...
— Не спится? — голос Матвея, их провожатого сегодня, раздался откуда-то из камышей.
Василиса едва не осела на земь, хватаясь за сердце, но быстро взяла себя в руки. Она так сосредоточилась на том, чтобы учуять хоть какую-то живность, что просто забыла про людей. Да и несло их духом с деревни, чего на них внимание обращать?
— Есть такое, – девица едва слышно прочистила горло и попыталась вглядеться, откуда же говорил парень.
— Садись, в ногах правды нет, — он помахал рукой и выдал своё расположение. Матвей сидел на неприметных в сумерках мостках, с которых местные бабы полоскали бельё днём. Рядом с парнем в хитрой рогатинке торчала удочка, а рядом -- кульки с семечками и шариками жмыха. Видать, прикармливал.
Василиса неслышно прошлась по мосткам, села возле парня и свесила ноги к воде, едва не касаясь её носками сапог.
— Клюёт? — девица зачерпнула ладошкой пузатых семян и проследила за тонкой колышащейся на лёгком ветерке жилкой, уходящей в темноту воды.
— Так я не ради рыбы, — хмыкнул парень, — ты гляди, какая ляпота.
Он кивнул на противоположный, высеребряный почти полной луной берег. Деревья чёрными кудрями склонялись к бликующей воде, будто пытались поймать мелкую рыбешку света. Там и тут мелькали быстрые тени летучих мышей. Где-то в дали заухала далёкая сова.
— Ляпота ляпотой, но как-то тихо здесь, — издалека начала дисципул, нарочито передергивая плечами и закидывая в рот пару семечек.
— Эт да, — вздохнул Матвей, повторяя за собеседницей, а затем зычно сплевывая шелуху в воду, — раньше-то оно как было? Куда удило не кинь, то кваканье недовольное, или птицу какую спугнешь, а ща-ас...
Он многозначительно махнул рукой и снова закинул семечек в рот. На простецком лице читалось умиротворение, должно получиться...
Василиса слегка прищурилась, сосредотачиваясь на том, как мысленно касается висков парня ладонями и будто баюкает его. Тот чуть заметно улыбнулся сам себе.
— А чего так? Царь-сом что ль поселился?
— Да какой там! Сама видишь, — махнул Матвей, расслабленно разваливаясь подле девицы. — У нас тут даже карася сейчас не поймаешь.
— А рыба тогда откуда?
— Дык это, — парень утер нос рукавом, — с соседнего притока. Версту с вершком по течению и лови не хочу. Обратно, токмо, грести приходится муторно.
— И давно так?
Матвей поскреб затылок, взъерошивая волосы, и задумчиво посмотрел на Василису.
— Да как пару осеней назад тут навья девка с каким-то мужиком проезжала, так и пошло. Бабки говорят, мол, наколдовала она, холера, чего. Сначала рыба пропала, а потом и девки стали. Токмо, думаю я, девки-то с хахалями своими отсель поразбежались. Сама видишь, глухомань тут... ой! А че это?
Парень ткнул пальцем Василисе в грудь, где из-под рубашки пробивался слабый зеленоватый огонёк. А вот это уже не хорошо...
Девица мягко коснулась его руки.
— Светлячок, Матюша, забрался. А ты — спи, поздно уже.
Внутри Василисы все напряженно зазвенело, наполняя ее слова силой.
Матвей осоловело моргнул пару раз и кулем повалился спиной на мостки, разрождаясь молодецким храпом.
Девица облегченно вздохнула и полезла под рубаху.
Баюнов глаз пульсировал светом, будто настоящий светляк, а стоило дисципулу положить его к себе на ладонь, как шар тут же повернулся зрачком в сторону реки, чуть левее.
— Стало быть, не с хахалями девки разбежались.