V
Амбер прибежала заплаканная домой. Колетт пришлось выпроводить клиента и долго извиняться, возвращая часть денег за принесённые неудобства. Это была большая потеря для Колетт, но ей ничего не оставалось делать: Амбер редко показывает свою грусть или страдания; чаще всего переживания она носит в себе и не делится ими с матерью, лишь бы лишний раз не расстраивать и её. Тогда же Амбер долго не могла промолвить и слова, ревя в руках матери и дрожа. Колетт не настаивала, чтобы Амбер поделилась с ней всем, но ей хотелось знать причины.
Амбер пошла в ванную. В ней она долго тёрла участки тела, к которым касался Йохан. Тогда они казались ей грязными, но даже после ванны осталось ощущение вульгарности и презрения к своему телу. Амбер чувствовала себя потерянной, и даже Колетт не могла вернуть веру в её непорочность. Их ждал долгий и трудный разговор. Колетт, как и полагала Амбер, любила её и встала на защиту, но, услышав мольбы о побеге, попросила не рубить сгоряча. Амбер видела, как сложно даётся Колетт принять факт того, что жить здесь они больше не могут. Её и саму одолевали чувства, доселе незнакомые. Из-за того, что Колетт не может определиться и встать на её сторону, Амбер сначала ощутила разочарование, затем злость за бесхарактерность матери, следом – стыд. Стыд за себя, потому что она, хоть и ненадолго, но подвергнула Колетт своему скептицизму и злобе. В голове у неё промелькнула мысль убежать одной, за которую Амбер после корила себя не меньше. Принять свою судьбу обеим было сложно. Колетт сострадала дочери, но не хотела подвергаться опасности; Амбер понимала мать и больше не пыталась надавить на неё.
Амбер снова попыталась натянуть на лицо маску безмятежности: спустя время она встретилась с подругами. Они рассказали ей о том, что не держат на неё зла; придумали правдоподобную причину её состояния в тот день для остальных. Девочки поддерживали Амбер и она была благодарна им. Амбер чувствовала, что те действительно переживают за неё и хотят, чтобы она ощущала себя в безопасности.
Амбер также не прерывала встреч с Вилберном. Всё проходило по накатанной, как и должно было быть. Амбер улыбалась, смеялась и шутила. Однако стоит отметить, что актёр из неё не столь хороший. Вилберн, да и девочки, скорее всего, замечали в ней некоторую фальшь. Иногда, даже в окружении людей, Амбер терялась и выглядела совершенно потерянной, объятой грустью и обречённостью. Из-за этого атмосфера всегда портилась и казалась более напряжённой, даже страшной. На вопросы, всё ли у неё хорошо, Амбер отвечала, что переживает трудный период и пытается разобраться с осложнениями. И она не врала. Это была чистейшая правда, что они с Колетт попали в затруднительное положение, при котором им надо переступить через самих себя. Появившиеся осложнения же заключались в том, что Колетт пришлось взять всю основную задачу на себя.
Спустя несколько дней размышлений Колетт наконец-то поняла Амбер. В этот момент будто бы пелена спала с глаз: и постоянные клиенты казались подлыми, пошлыми людьми; и сама работа стала столь грязной для неё, что Колетт пришлось вспомнить о себе лет пять назад, когда она могла ещё чувствовать стыд. Этот стыд, как плесень, распространился и по всей жизнедеятельности Колетт, и по ней самой. Колетт стала противна эта жизнь, но страх перед неизвестностью был сильнее.
Так Колетт пришла к выводу, что её жизнь остановилась на половине пути. Сейчас она неустойчиво стоит на своём месте, где пока может чувствовать себя счастливой и живой. В прошлом её ожидает позорное примирение со своей участью, а в будущем – абсолютная пустота, которая может хранить в себе куда больше гнили и паршивости, чем нынешняя.
Принять выбор помогла ей Амбер. Колетт, возможно, плохая мать, в чём она сама неоднократно признавалась самой себе, но Колетт никогда умышленно не желала подвергнуть свою же дочь такому же стыду и мучениям, которым подверглась она сама.
"Это слишком для такого светлого и чудесного ребёнка" – думала она, и ответ был её таков.
Обе, что дочь и мать, не имели образования, ни шага в науку, но сейчас им необходимо было распланировать план побега. Подходящий праздник по календарю спасал их. Праздник проходил в центре городка, что было, несомненно, на руку им. Амбер от подруг узнавала все новости касательно этого мероприятия, а Колетт так и продолжила работать, не вызывая лишних подозрений.
Всё и вправду вернулось в свою колею. Подозрения с них спали, а врать обеим стало куда легче, потому что мысль о том, что они врут друг для друга казалась благородной и колола совесть меньше.
Более того, с момента, когда Колетт согласилась на такой отважный шаг, обеим и врать о своём состоянии не надо было. Колетт и Амбер будто бы отпустили ненужный груз, который тормозил их всё время. От этого стало легче, как и на душе, так и на сердце. Взгляд Колетт потеплел; клиенты отмечали её каждодневное хорошее настроение и расположение духа. Амбер же была весела и задорна.
Как-то она запыханная прибежала к Вилберну на обед. Амбер казалась очень воодушевлённой и занятой важным делом, новостями о котором тут же пожелала поделиться с ним. Амбер с девочками занимались чёрной работёнкой для подготовки к празднику. Девочки таскались с декорациями, разносили рабочим обеды, а в свободную минутку прятались и мерили карнавальные костюмы.
Вилберну это показалось хорошей новостью и он похвалил Амбер за такую деятельность.
– А Вы будете на празднике? – спросила Амбер.
– Я не уверен, – ответил Вил, – мне нет нужды туда идти.
– Как же «нет»? Праздник будет проходить два-три дня, Вы всегда сможете заскочить хоть на минутку. Нейросеть будет просто трепетать от такого количества людей, прибывавших с других государств! Поговаривают, гостей и вправду будет много, мы побьём рекорд.
Для Амбер это известие было знаменательным. Вилберн по понятным причинам знал почему. Она же всегда интересовалось жизнью за «пределами», людьми и их обычаями. На празднике она сможет увидеть и услышать обо всём интересующем воочию. Вилберн, хоть и был её первоисточником, но знал мизерные факты для того, чтобы насытить любознательность Амбер.
– Лишь бы меня пустили поглазеть! Мы могли бы встретиться с Вами там и весело провести время. Я бы Вам сто-о-олькое показала!
Вилберн улыбнулся.
– А могут не пустить?
– Да, там не особо жалуют людей с низших слоёв, – пожав плечами, сказала Амбер, – иностранцам надо показать весь шик и блеск города, а не его плохую сторону.
– Если мы не сможем встретиться на празднике, я отведу тебя в другое место.
Амбер вскинула голову и вперилась удивлённым, но не менее заинтригованным взглядом.
Вилберн отчего-то повёл плечами так же, как ранее это сделала Амбер. Глядя на девочку, он заулыбался сильнее, любуясь её изумлением.
– Я хотел бы показать тебе цветочное поле.
Амбер смотрела на Вилберна, потерявши все слова. Она смотрела на него восхищённо, всё также изумлённо и радостно. Слова Вилберна сделали её счастливой, но и не могли не тяготить. Амбер снова подверглась сомнениям.
Она хотела пойти с Вилберном. Это было бы красивое прощание: в поле, усеянным цветами, Амбер попрощалась бы с Вилберном и попросила бы отпустить её без сожалений. Это было бы прекрасно, но Колетт с Амбер не могли так безрассудно подвергаться опасности. Они никак не могли перенести побег только ради прогулки Амбер с Вилберном. Амбер понимала, что это слишком эгоистично; понимала также и то, что могла бы изменить своё мнение после этой встречи. Амбер чувствовала, как шатко её положение, когда это касается Вилберна: он, сам того не зная, своими действиями или словами будто манипулировал Амбер и каждый раз менял её приоритетные желания. Вот она уже готова к побегу, а спустя время думает остаться ещё чуть-чуть рядом с Вилом. Это было испытанием, но Вил не был виноват. Игры разума Амбер стали невыносимы для неё самой, ей необходимо было решиться, чтобы сделать последний рывок. Она не желала сожалений, поэтому хотела думать, пересеки она границу, всё прошлое станет лишь одним приятным пережитым воспоминанием. Для этого не хватало всего-навсего лёгкого толчка вперёд.
Что же, этим толчком стал момент, когда она вернулась домой. Увидев свою мать, выпроваживающего клиента и после складывающую серебряные монеты в копилку, Амбер решила. Амбер не желала побега лишь для себя: её матери это тоже было необходимо.
– Как ты, букашка? – Колетт погладила её по голове и склонилась к ней, – Попрощалась с девочками?
– Мам, это будет слишком подозрительно, – уклончиво сказала Амбер, не смотря в глаза Колетт.
– Не попрощаешься? – удивилась Колетт.
Амбер нахмурилась. Ей стало позорно от одной мысли, что она убежит и оставит своих подруг даже без прощального слова.
– Я не могу им оставить письма? – Амбер взглянула на Колетт.
Колетт отрицательно покачала головой с сожалеющей нежной улыбкой.
– Нет, малышка, это опасно. Я доверяю твоим подругам, но что, если эти письма увидят их родители? Нас могут рассекретить раньше времени, понимаешь? Нас поймают.
– Да, я поняла, – кивнула Амбер, – я попрощаюсь завтра.
– Хорошая девочка.
Последние дни перед побегом протекали стремительно для Амбер. Её охватывала дрожь, непонятный страх, который она раньше не испытывала. Когда-то это ощущала Колетт, когда боялась оступиться и пойти прямо к зыбучим пескам на встречу к неизвестности. Это страшило, но вместе с тем будоражило.
– «Всяко лучше, чем здесь» – говорила себе Амбер весь оставшийся день.
Всё-таки подготовка к празднику почти закончилась, все ходили уставшие, но счастливые, пребывая в некоей эйфории. Этот поистине масштабный праздник щекотал фантазию и Амбер с девочками.
– Боже, разве можно заставлять нас таскать эти ящики? – жаловалась Анни, пиная одну из коробок, – Что тут вообще?
– Не лезь в них, нам может прилететь, – пробурчала Гвен, когда Анни всё равно попыталась открыть ящики, но, тем не менее, вместе с ней с любопытством засунула нос внутрь.
– Это того стоит.
Кристи села поверх других ящиков, улыбаясь. Она сказала затем про их зарплату, как помощницам в этой нелёгкой работёнке; сказала также и про то, что на празднике им может перестать кое-какие, да вкусности. Еду к празднику готовят отменную, а повара, охваченные праздничной атмосферой и от этого более дружелюбные, могут угостить на радость всем.
Девочкам такие рассуждения Кристи показались очень правдивыми и мудрыми. Они радостно заулюлюкали, одна лишь Амбер осталась в стороне. Молча глядя на девочек, она улыбалась и радовалась вместе с ними.
Девочкам всё больше казалось, что Амбер что-то гложет. Они не могли помочь ей, ведь она и не пыталась им что-то рассказать, а все их вопросы не жаловала и мягко переходила на другие темы. Она бывала то по-странному молчаливой, а затем отчего-то сентиментальной, как и сегодня. После их работы, когда всех знатно погоняли и оплатили их труд, Амбер стала слезно говорить о любви к каждой из них, обняла девочек и попрощалась не так, как делала это раньше.
Интуиция девочек была верной. Они даже и не представляли, что это прощание, возможно, стало последним. Кто знает, может они и видели Амбер вовсе в последний раз?
– Я пойду, – прикрикнула Амбер в дверях, когда собиралась уже идти к Вилберну.
Колетт вышла на порог.
– Амбер, – материнское сердце разрывалось от одного лишь взгляда на Амбер. Она держалась стойко, но от Колетт не утаить чувства, раздирающую девочку.
Колетт смотрела на неё сосредоточенно и степенно, но, тем не менее, и сочувственно.
– Не задерживайся, – попросила Колетт, кивая ей.
Амбер поняла Колетт и также кивнула, убежав.
Амбер давно заходила к Вилберну без стука: сама открывала дверь, на пороге лишь звала Вила, чтобы убедиться, что он дома. Вилберна, заботящегося о дистанции и своём личном пространстве, это более не заботило. Он давно привык, что Амбер рядом и позволяет себе всякие вольности. Это стало уже своего рода что-то само разумеющееся, не приносящее неудобств.
Вот и сегодня Амбер была улыбчива, впрочем, как и всегда. Однако Вил иногда замечал, как долго смотрит на него Амбер, разглядывая и нежно улыбаясь. На её лице жили эмоции, трепещущие в больших умных глазах, проглядывающие в трогательно подрагивающих светлых ресницах. Он не мог разгадать эмоции её лица, слишком уж переменчивы они были. Они переплетались между собой, пытались вытеснить одна другую, а Амбер держала их насколько могла и пыталась не поддаться сантиментам.
Вил хотел бы расспросить о таких изменениях в её характере. Неужели это подростковое? Взросление? Ему никак не было понятно, но его спасали воспоминания, когда он сам был таким же подростком, переживавшим слишком многое. В этот период взросления будто бы дверка, ранее закрытая от ребёнка, открылась и взвалила на него все эмоции, новые мысли разом. В это время подросток эмпатичен, чувствителен, трогателен, особенно хрупок, ибо переносит в себе столько переживаний, волнений за себя, за друзей, за весь мир и даже больше. Это конечно же знакомо ему.
Вил думал. Он сегодня был весь в работе, заканчивая картины, когда-то заброшенные в пустынных комнатах его дома. Это было ему в радость, но, вместе с тем, и сильно изматывало. Амбер, почувствовавшая его усталость, взяла работу по дому и за скудным хозяйством на себя. Вила же сморило сном. Он почти пропал в дрёме, но его разум всё ещё искал большие воспоминания, которые бы могли приблизить его к Амбер; которые могли бы позволить Вилу понять её.
Сон ему снился прекрасный. Это была поляна с сочной, цветущей травой. Расстилался чистый пейзаж, без излишков: лишь где-то сбоку виднелись горные хребты, а вдалеке резкий изгиб, пересечённый сетью, которая спустя миг стала видима в светлом голубом оттенке.
На поляне была Амбер. Босая, лишь в одном лёгком белом сарафанчике, она стояла крепко на ногах, вот-вот собиравшаяся пойти на путь неизведанности. Её длинные светлые волосы вступили в игру с ветром, мягко ластившиеся на солнце и развивающиеся под влиянием дуновения ветра. Волосы не путались у лица, позволявши наблюдать за этими живыми упрямыми глазами, заглядывающие точно на Вилберна. Но это упорство и упрямство больше не страшили; Амбер смотрела снисходительно и нежно, улыбаясь глазами. Да что там, само её лицо улыбалось! Губы не изменили своего положения, всё также широко держались, нисколько не дрогнувшие. Амбер держалась ровно, достойно: без страха, без сомнений. Эта маленькая девочка во сне была сильнее всех, не поддаваясь ни одной птичьей клетке, ни одному пруту и кнуту. Она была сильна духом настолько, что становилось завидно.
И, когда Амбер отвернулась и подступила вперёд, убегая на путь к огромной, зловещей нейросети, сердце пропустило удар. Вилберн мог поклясться, что слышал её голос и слова, но никак не мог разобрать их. Казалось, что его лица касается что-то. Лёгкое щекотание на лице, затем ощущение, как нависает над ним нечто. Вил хотел открыть глаза, но чувствовал, как ещё спит, охваченный воздушной пеленой морфеева сна. Он спал, но слышал тихие шепотки чьих-то кротких губ. Шёпот был слабый, совсем глухой, отдающийся как будто бы где-то вдалеке. Лишь прикосновение лоска чьих-то волос и появившаяся влага на его лице заставляла Вила быть в полудрёме, не поддавшись сну. Солёная влага, – слёзы, – были не его. От этого понимания сердце защемило.
«Прощай» прозвучало напоследок, перед тем, как сон полностью пропал, убирая тонкую плёнку глухоты и незрячести. Вилберн открыл глаза. Он чувствовал на своих губах всё ещё мягкое неосязаемое присутствие.
Вил привстал с кровати, держась за голову. Он бросил очередной взгляд на дверь и нахмурился. Было неприлично тихо в доме.
Собираясь встать, он упёрся рукой в комод рядом с кроватью и почувствовал бумагу под своими пальцами. Опустив взгляд на комод, он заметил бумагу, исписанную детским неаккуратным почерком.
Вил бежал. С момента полного осознания прошло не так уж много времени: он встал с дивана, не то всё ещё усталый, не то сонный, позвал Амбер, но никто не отвечал. Тогда он прошёл по всему дому, разыскивая её, но всё было безрезультатно. Во дворе её тоже не было. Вил, не веря себе, прокручивал ощущения во сне, тот глуховатый тонкий голос, подзывающий его к себе.
Уразумение подступило резко, сдавливая горло и обезоруживая. Все кусочки пазла тут же встали по порядку, открывая всю картину.
Тогда Вил подорвался с места, побежавши к городу. Наспех надетые башмаки почти не касались грунта – так быстро мчался Вил и разрезал руками воздух, едва ли не обретя крылья, точно придавшие сил. Он затаил дыхание и не мог вздохнуть до того момента, пока, пробиваясь сквозь толпу в центре, пытался найти знакомое лицо. Музыка и голос заводилы глушили, иностранные фразы то и дело бередили слух, а перед глазами сменялись лица неизвестных ему людей, но всё было ему ни по чём. Вилберн хватался за руки людей, выпрашивая адрес дома Колетт. Его чуждались и пугались, но Вилберн пугался сам себя не меньше.
Наконец-то незнакомое лицо, которое он сразу же забыл, сказало ему адрес. И Вил тут же пропал. Он бежал прочь от праздника, от людей. Всё было ему бессмысленным, глупым, жалким. Всё было тоскливо, несмотря на зов музыкальных инструментов плясать, пряных запахов и хмельных ароматов – забыться. Всё казалось ненужным, ведь музыку сменил голос Амбер, ворвавшийся из воспоминаний Вила, а земные желания перекрывались картинкой сна, стоявшей всё ещё перед глазами.
Вил, скорее света и звука, оказался перед домом Амбер и её матери. Он остановился, трудно дыша и истекая ручьями пота. Одежда взмокла. Глаза судорожно метались по дому, дворику, окошкам. Окна были плотно закрыты. Там всё ещё на подоконнике одиноко сидело растеньице и сложенные плашмя газеты. Дверь дома осталась открытой, и ветер играл с занавеской на это самой двери. Она была светлой, свободно вальсирующей со сквозняком. Бросалась в глаза, градиентом указывая на темноту и пустоту коридора. Всё казалось брошенным, но будто бы хозяйка дома бежала куда-то, не задумываясь, и обещала вернуться.
Во дворике журчала вода, а насекомые к позднему ночному времени давно уже проснулись. Калитка тоже была оставлена открытой и жалко поскрипывала, будто бы жаловалась на погнутые железки и сломленные кое-где штыки на верхушках.
Вил склонился, упираясь руками в колени, и опустил голову. Он зажмурился, и сон вспомнился ему снова.
– «Пусто» – пронеслось у него в голове. Он снова открыл глаза и улыбнулся.
– Ушли, – сказал в ответ на жалобный скрип калитки Вил.
Он непроизвольно сделал усталый шаг назад; ноги его совсем не держали. Поднял голову к ночному небу. Звёзды в россыпь ярко сверкали, подсвечивая полной луне. Тут снова всего на миг засверкала нейросеть с сопровождением голубого проблеска.