во тьме
Они летят по нескончаемоей орбите целую вечность, вдали от своих солнц.
В космосе планетам холодно совсем. Согрейте их, согрейте...
Карикатурные лики так и гнулись, так и растягивались в пространстве, будто где-то поблизости образовалась сверхмассивная черная дыра. Она исказила время, растянула его, как жвачку, а всё окружающее подверглось спагеттификации*.
В их пунцовых свиных рылах проглядывался дьявольский облик чертей, пляшущих у костра в полнолуние. От жара его тогда-то и были алы довольные морды. Они что-то кричали, пока голос не сел и не превратился в скрипучий шёпот. Во мгновение стало тихо, как на кладбище. И с каждым новым звоном бокалов рогатые, заливаясь хохотом, ломали молодые ветки вереска, а те жалобно трещали в пекле. Их тени тянулись и плясали, перескакивая с одного ствола дерева на другой, и так продолжалось до полуночи.
Жар со щёк спадал плавно, теперь-то можно было различать лица, да и кружились они медленнее, чем прежде. Женские глаза смотрели устало на недопитое вино в бокалах и водку в бутылках, вздыхали так жалобно, будто трудились несколько дней, не смея передохнуть. Мужчины посмеивались, шатаясь от ярой кутерьмы.
Рита положила голову на своё плечо и вздохнула горько-горько, будто капля спирта растаяла на её языке. Усталый взгляд прошелся по пьяным родственникам и вновь скользнул на стол, ища в жирном блеске майонеза смысл, потерянный здесь уже не первое десятилетие.
Изредка в её внимании оказывалась Анна - двоюродная сестра, что приехала к своим родителям с мужем Егором. Она о чем-то говорила с матерью, наклонившись через отца, который сидел между ними. Женщина внимательно слушала дочь, изредка отвечая ей лёгкими отрицательными кивками. Степан Вячеславович совсем не смотрел на своих соседок, глаза его были грустными и пустыми. Он медленно стащил со стола рюмку и поднёс её к губам. Спирт, злобно хихикая, проскользнул в его желудок.
Рита смотрела на него пристально. Тучная, усатая фигура еле шевелилась на фоне всего этого мира, содрогающегося и прыгающего в разные стороны.
Жена его, Василиса Анатольевна, заметила, что муж без надзора опять схватился за рюмку, тогда, без всякого намёка на видимое возмущение, закрыла последнюю бутылку водки и убрала её со стола. Полное безразличие, охватившее мужчину мгновением раньше, отражалось в бессильном теле: замер взгляд, глаза ровно стали стёклами, дрожали руки и сухие губы. Он - далеко, понимала Рита, дальше, чем все присутствующие могли быть, но чем дальше он находился, тем тяжелее было вернуться обратно.
Никто не заметил, когда Степан Вячеславович, набравшись сил, поднялся и тихо снял рубашку. Жарко, видать. И мужчина почти бесшумно опустился на диван. Кто-то что-то ему ещё успел сказать, но родные голоса стёрлись из памяти или заволоклись дымом, стали нотами колыбельной, что вечно звучит в голове и так склоняет ко сну.
- Вась, - обратилась к жене соседка, - он же вроде не очень много выпил.
- Хах! - улыбнулась женщина и насмешливо на неё посмотрела. - Так он ещё до вашего прихода налакался. Вчера - тынь (она поднесла палец к своей шее), и спит. Позавчера (повторила жест)... и спит.
Соседка тут же смирила интерес.
Степан Вячеславович лежал не шевелясь. Оголилось его плечо с мутно-зелёным рисунком. «Ворона», - говорил он басом, улыбаясь, когда пятилетняя Рита тыкала в татуировку в виде парашюта и спрашивала: «Что это?». «Это не ворона!», - с уверенностью взвизгивала девочка, а он, уже совершенно серьёзно, отвечал то же самое, что и прежде: «Ворона».
И лёгкая улыбка тогда появилась на лице Риты. Узкие губы растянулись, глаза стали какими-то наивно-детскими, заблестели, но она тут же опомнилась, встрепенулась, опустила взгляд.
Теперь, некогда ещё всё-таки живые лицо и уста, так громко выговаривавшие «ворона», впали в забытье вместе с хозяином.
- Он ведь работал, да?
- Кто?
- Степан-то?
- А, так конечно. Ещё после Афгана в местном колхозе.
- А, ну-ну, на тракторе?
- Да, потом как колхоз развалили, и вот...
На этом моменте Рита громко вздохнула, чтобы перекрыть звуком посторонние шумы.
- И слава богу, - еле слышно сказала Анна Степановна матери, кивая в сторону отца. - Хоть даст спокойно поесть.
Та ничего не дала в ответ, но видно было, что она согласна с дочерью.
Юную, белокурую ритину голову охватили тяжёлые мысли о тоске, которая возлагалась на плечи каждого из родных. Они несли её почему-то покорно, не особо стараясь противиться, точно не ведая иной жизни. (Нет, не ведая). «Что же вас мучает? - спрашивала она, вглядываясь в такие знакомые-незнакомые лица. - И вы ли это? Или всё те самые черти?». А кожа на черепе - маска, сквозь неё не посмотреть, не содрать её, всё тайное ушло куда-то в самые недра, под земную кору и мантию. Где-то там таится правда - сущность - святая и чистая, жаждущая свободы и земного рая.
Самым страшным было то, что тоска здесь воспринималась как должное. И все они жили только с ней, родимой, большой или маленькой, в своём мире.
Над сущностью наслаивалось пережитое, грязное, чужое - то, что они помнили всегда, будто выжженное на мягких тканях сознания. Ослеплённые своим горем, планеты отдалялись от семьи и утопали в черни ледяного космоса, плывая по самой дальней орбите и теряя драгоценное притяжение.
Кто-то из женщин тихо запел, а за той подхватили и другие. Тягучая, плаксивая девичья песня лилась с иссохших губ.
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина,
Головой склоняясь
До самого тына?
Они делали перерывы между строчками и голоса их слились в один - звонкий и шумный.
Глаза Егора сияли, тая за собой злобу к жене, которую он ещё не раз ударит, не раз одарит ядовитым, как ртуть, словом, совершенно по глупости своей не зная, что эти «блестящие шарики» накапливаются в организме, откладываются в её голове и проедают, отравляют ткани... Наслаиваются. И они рано или поздно задушат её.
А через дорогу,
За рекой широкой
Так же одиноко
Дуб стоит высокий.
Как бы мне, рябине,
К дубу перебраться,
Я б тогда не стала
Гнуться и качаться.
Мужчины сидели молча, подняв над столом стопку, будто слушали какую-то заупокойную мессу, а не народную песню.
А Рите всё тяжелее и тяжелее казался мир. Теперь горьким стал и воздух, и мысли, и песня, всё будто лишилось времени, смысла и нужды, будто тоска царила всегда, и траурная вечность, откликавшаяся откуда-то из далёкого будущего, тоже завывала эти простые строки.
Кто бы их пожалел! Полюбите их! Отогрейте!
Тонкими ветвями
Я б к нему прижалась
И с его листами
День и ночь шепталась.
Ей бы пожалеть родных и умолять их вырваться, сорваться с привычной орбиты и лететь, поближе к теплу, к родным, к своему Солнцу, оставляя всё горе где-то позади, прозреть! как будто она - единственная, кто прозрел... На девушку давило всё, что за столько лет стало для неё парником, из которого Рита взросла и питалась солнцем.
Но нельзя рябине
К дубу перебраться,
Знать, судьба такая,
Век одной качаться.
- Пода-а-ай! - вдруг грозно протянул Степан Вячеславович с дивана.
Жена важно глянула на распухшую морду бывшего десантника, но ни один её мускул на лице не дрогнул.
- Нет, - с театральным безразличием сказала она.
- Отдай...э... говорю! Живо, сучара! - взревел он, тогда же гости притихли и стали внимательно следить за хозяевами.
- Папа! - звонко попыталась одёрнуть его Анна.
Но её, как и всегда, не услышал.
Василиса Анатольевна опустила уставшие глаза. Что-то в её груди больно кольнуло сердце. Прошлое встало рядом с ней и положило огромную ладонь на седоватую голову. Мученические дрогнули плечи, а потом поднялись, чтобы сделать новый вдох.
Женщина взяла с пола бутылку водки и протянула её мужу.
За столом вновь ожили, загалдели. Звуки, создавая иллюзию живого, стали громкими. Всё вернулось, наверное, на круги своя: опять такое же тяжёлое и неподьёмное.
Говорили о своих болезнях и обсуждали чужие судьбы.
Один человечек, сгорбившись, сидел в своём телефоне, пока взрослые разливали красное шампанское в узкие бокалы. Он, будто мышь, совсем притих, совсем стушевался на фоне настенного ковра своей неродной бабушки.
«Раз ты слишком мал для того, чтобы писать свою историю, - твою историю за тебя напишут они», - заключила с какой-то внутренней строгостью Рита, взглянув на Дениса.
Пьяный муж Анны уже беспорядочно бранился, выкрикивал что-то своему соседу, пытаясь объяснить какую-то простую штуку, но язык заплетался и, явно, совершенно ему мешался. (Вырвать бы ему его, вырвать).
- Когда вы потом приедете? - спросила на ухо Василиса свою дочь.
Анна начала отвечать, но возгласы мужа заглушили сказанное, и она попыталась вновь: «Через полгода, наверное, только».
Егор что-то опять выкрикнул, поэтому Анна, раздражившись, схватила его за рукав кофты.
- Да не ори ты, а! Сколько можно уже? - сжав зубы, прошипела девушка.
- Егор, правда, потише, - отозвалась какая-то женщина, что сидела напротив.
Мужик вдруг весь покраснел, но не от стыда. Нет. От ярости на его лбу вздулась вена, и он поднялся над побледневшей в миг Анной. Поднялся так, будто ощущает в себе некую могущественную, древнюю, воистине страшную власть.
- Ты мне какого хера указываешь? - басом, но достаточно быстро проговорил он так, что каждая гласная вызывала у присутствующих бурлящий интерес.
«Напился, напился», - зашептали они.
- А ты на меня не ори, - попыталась с отвагой ответить Анна, вставая со стула. - Ты за весь вечер сыну своему ни слова не сказал, а здесь так у тебя рот не закрывается!
Она этим неосознанно вызвала его на ринг.
- Тебе-то, дура, какая разница? - огрызнулся он.
- Какая разница? Не знаю «какая разница», но моя мать, между прочим, твоего опарыша воспитывает, а ты его как будто и не знаешь!
- Заткнись, поняла? Сейчас пойдёшь отсюда!
- Ань, перестань, - совсем тихо сказала Василиса.
- Что «перестань», мам? Что «перестань»? Ты же видишь, что он опять нажрался. Сегодня весь день себя как свинья ведёт ведь, - затараторила Анна уставившись на мать.
И тут Егор со всей силы толкает свою жену.
В это же мгновение вскакивает пара мужчин из-за стола, и всё превращается в какую-то страшную картину.
Анна, будто камень, падает к дивану и тем самым будит своего отца. Степан в пьяном испуге открывает глаза, но смотрит он куда-то сквозь зятя, словно совершенно ослеп, и пытается проморгаться. Где-то что-то шумит, чей-то крик и едкая ругань раздаётся отовсюду. Но где? Где? Степан Вячеславович явно мечется, но ему не за что зацепиться в своей псевдореальности. Он - космонавт, у которого оторвался трос, и теперь он летит, ежесекундно до тошноты вращаясь. Летит, а всё вокруг - мелькает, блестит, обжигает и одновременно морозит.
«Папа! Помоги! Папа!», - эхом вдруг протянулся вдоль всей его Вселенной писклявый детский голос. Знакомый! Знакомый! Он слышал его когда-то давно! Когда? «Папа! Помоги, папа!», - повторяла девочка ровно с такой же частотой, с какой вращался Степан Вячеславович. Звук зачем-то начал давить на его уши. Ему стал противен этот непрекращающийся писк. Голова сильно разболелась. «Нет. Нет, отступи от меня, нет», - бубнил он как в бреду и закрыл глаза. И в своей Вселенной. И наяву.
Егор, пока его оттаскивали два мужика на улицу под предлогом «проветриться», кричал жене всё то, за что он себя жалел. Он кричал как сумасшедший. Он кричал, что она - его ошибка, что жизнь ему такая надоела, и пьёт он от того, что никому не нужен.
Денис, будто выпавший из гнезда птенец, испуганно замер, но глаза его бегали. Взгляд его скользил по их лицам, и он ничего не понимал, не понимал, почему единственный его кровный родственник снова дебоширит, почему давит на жалость, почему никого не любит, забывает даже про него, про своего одинокого птенца, гадкого утёнка на гусином дворе. Он опять ударился больно о землю.
А кому он нужен?
Василиса смотрела куда-то в пол, сидела на своём стуле за столом и казалась совершенно потерянной, отстранённой. Она будто приняла профазу мейоза, «скручиваясь и спирализуясь».
Егор ушёл.
Анна плакала у потных ног пьянющего отца, закрывая лицо пухлыми ладошками.
Кто вас любит? Кто вас пожалеет?
Рита отвернулась от присутствующих и посмотрела в окно. Там, на улице, царила тьма. Знаете, она, наверное, такая же холодная, как в космосе.
________
*Спагеттификация (англ. Spaghettification) - астрофизический термин (иногда также называемый эффектом лапши) для обозначения сильного растяжения объектов по вертикали и горизонтали (то есть уподобления их виду спагетти), вызванного большой приливной силой в очень сильном неоднородном гравитационном поле.