Нура. [Noóra]

Ночь была темна, и деревья, высаженные вдоль автомагистрали, ведущей из столицы к юго-западу от нее, переплетались в вереницу запутанной, опадающей, сухой листвы. Попутный север ветер продувал улицы, следуя за черным Phantom, несущимся в сторону загорода. Пролетев по Лейдсвегу, машина свернула на Херкенвег, и за окном пассажирского отсека, показались деревянные и каменные дома с острыми крышами. Несколько подростков, так и не вернувшихся домой до глубины ночи, даже при большом желании, так и не смогли разглядеть мрачный силуэт шофера.
Наконец, завернув в Вассенаар, автомобиль замедлил ход, улицы вновь расширились, и судно вышло в открытое поле, омрачающее общий вид престижного городка. Высокие графитовые ворота распахнулось, и водитель подогнал машину ко входу к четырехэтажному поместью из камня и ковки. Сквозь туман поднимались острые шпили и окна — пустые глазницы, чернеющие в безжизненной коже стен. Тишину пронзало карканье ворон и тени застыли, будто в ожидании появления хозяина.
Тот самый шофер, не по-человечески высокий, чье лицо сливалось с темнотой ночи, вышел из машины, поправив фуражку. Дверь заднего правого сидения отворилась, и на влажную от дождя землю, опустилась лакированная трость. Все вокруг остановилось на момент — тихо, тревожно, и странно безжизненно.

.........

Она проснулась вся в поту. Её сердце билось быстро, мысли были спутаны, как и её волосы. Все тело будто утопало в луже — это была смесь пота, слез и просто влаги её хрупкого тела.
Она дышала прерывисто. И с каждым вздохом её грудь опускалась тяжелее, хотя задумано наоборот. Она протерла глаза костлявыми руками и села на кровати, свесив ноги вниз. По ступням пробежал табун мурашек — холодный пол её взбодрил.
— Все хорошо? — спросил её супруг.
Она смотрела в стену, вжав ладони в колени, и без того покрасневшие.
— Что? — она перевела дыхание. Врутренний контур губ покрылся пленкой, будто бы сутки пролежала на балконе. — Да, я просто...
Она не договорила, поднявшись с кровати. Ноги как всегда болели. Будто бы прошла не меньше пяти миль.
Захлопнув дверь, проникнув в ванную, она плеснула ледяной водой в лицо. Темные синяки под глазами, ярко пробивающиеся сквозь бледный пигмент её белой кожи, создавали критически больной вид в сочетании с запутавшимися черными волосами. «Я будто бы сбежала из дурки», подумала она.
Спустившись вниз по улице Ньивендейк, она свернула на площадь Дам. Ее черное пальто слегка ёрзало по телу, задевая её сапоги, когда она сжималась от ветра. Благо, кожаные перчатки и шарф защищали ее от сильного холода, характерного для города, стоящего на Амстеле.
Выкинув потухший бычок, она зашла в четырехэтажное белоснежное здание эпохи голландского классицизма.
Нура всегда приходила на работу раньше всех, и встречал её лишь одинокого вида Сомалиец на входе в офис, с которым из всех своих коллег была знакома, пожалуй, лишь она — он заседал на первом этаже лишь по ночным сменам и крайне плохо изъяснялся на голландском.
Пройдя в свой кабинет, она разложила вещи — за окном ещё было темно. Одна из прелестей работы в самом крупном аукционном доме Нидерландов — центральное расположение. Нура доходила пешком из дома до работы всего за полчаса. Одна из прелестей замужества за голландцем — он не задает лишних вопросов и не навязывается. К сожалению, это был не её случай.
Нура открыла ящик в стеклянном рабочем столе и достала одну из многочисленных оранжевых баночек, скрытых от ненужных глаз. Она высыпала две таблетки из одной себе в ладонь, не запивая водой, крепко зажмурившись.
Это был самый нелюбимый момент её каждого дня. Самый мучительный и унизительный. Как же ей надоело. Отвлекала лишь работа.
Она раскрыла синюю папку документов, которую заблаговременно вчера вечером её начальник, Джино, передал ей по обыкновению. Выделив и подчеркнув все нужные строчки в документах, Нура чуть сощурилась. В глаза попала бросилась надпись: Kasteel Ravenswaard.

.........

— Опять блуждала по ночам? — поправив очки в серебряной оправе, насмешливо протянул Джино, итальянец бальзаковского возраста, одетый в элегантный, но повседневный серый костюм. По причине своего происхождение он и позволял себе подобные фамильярности, чуждые северянам. Нуру это не отталкивало.
— Если бы блуждала, меня бы здесь не было.
Он улыбнулся и поправил аккуратно постриженную поседевшую бороду. За окном уже было светло.
— Туда долго ехать. Отправьте кого-то другого. Меня укачивает. И к тому же, на днях мы с мужем договорились...
— Нура, Нура, Нура, — он остановил её не сильно вытянутой рукой. — Это не вопрос. Мне нужен человек, который разбирается во всем, а не точечно оценивает отдельные позиции. Все это поместье нуждается в оценке, — он развел руками, —Потенциально, это может стать одним из самых дорогостоящих аукционов в истории. В конце концов, эти надменные ублюдки из Sotheby's заткнутся.
Нура облокотилась о подоконник.
— Я устала, Джино. Мне нужен отдых. Уве тоже устал от моей работы. Говорит, мы почти не проводим времени вместе. Я не могу пропустить его мероприятие.
Самой себе Нура давно призналась, что не работа стояла между ней и ее супружеским счастьем. Чем больше Уве причитал, тем меньше она искала возможность побыть с ним. В квартире они мало разговаривали, на свиданиях почти не бывали. В какой-то момент их брак дал небольшую трещину, и она не могла понять, что же мешало ей просто любить своего мужа.
В комнате стало душно.
— Нура, детка, послушай меня. Сделай свою работу хорошо и быстро, и успеешь на свое мероприятие. Никто не просит тебя торчать там весь день. Тем более, Ravenswaard находится рядом с работой твоего дорогого мужа, — Джино отхлебнул немного эспрессо, присаживаясь обратно за свое рабочее место. — Поместье было построено в 15 веке, и передавалось через поколения. За это время эти болгары успели накопить огромное состояние.
— Болгары? — она переспросила.
— Да-да, что-то вроде того. В любом случае, новый хозяин вступил в наследство достаточно давно, но до этого времени не приезжал в страну. К тому же, ты получишь большой процент. И вези своего мужа куда хочешь. Хоть на Луну летите! А отпуск за счет компании.

.........

Тиканье белоснежных настенных часов в кабинете Маврау Янсен болезненно отдавалось в висках. Сама того не хотя, Нура вела про себя счет, и медленно эти стрелки сводили её с ума. Она прокашлялась. Низкий и спокойный голос элегантный темнокожей женщины средних лет с коротко постриженными кудрявыми локонами выдернул Нуру из транса, в который та погрузилась, даже не заметив того:
— Нура, вы с нами?
Нура подняла голову и перевела взгляд в сторону Уве, сидевшего по правую руку от нее. Он, поправляя очки, выглядел недовольным. Снова.
— Да, простите. Не выспалась.
— Я так понимаю проблемы со сном продолжаются?
Пульсирующие вены.
Высохшие губы.
Хруст переломанного позвоночника.
Кровь, стекающая вниз по рукам.
— Они и не прекращались...— Лениво протянул Уве.
— Вы продолжаете приём медикаментов? — что-то записав в своем чернильном блокноте, Маврау Янсен, пристально уставилась на Нуру.
— Конечно, доктор.
— И, надеюсь, не курите? Вы ведь помните, что это вызывает тревожность?
— Конечно, доктор.
«Конечно же нет, доктор. Хотя бы сигареты мне оставьте. Я почти безжизненна.»
— А вы, Уве? Вы замечаете положительные изменения?
Нура посмотрела на мужа, хоть это и давалось ей с трудом на приемах у Маврау Янсен. Каким-то образом каждый раз во время психотерапии, которую он же и придумал, он превращался для Нуры из любимого мужчины в главного врага. Она испытывала вселенский стыд за то, что будто бы не соответствовала благополучию своей половинки. Да, он был именно благополучным. О Боже, как же с этим было сложно жить. Уве был высоким, хорошо-сложенным молодым мужчиной со светлыми волосами — типичным голландцем. От его небесно-голубых глаз отдавало легким холодком, острый контур его прямоугольной челюсти обрамляла такая же светлая щетина. Он был как всегда одет в серый костюм и светлый свитер. Уве был объективно красив и успешен — о том, как Нуре повезло с партией ей напоминали родители, коллеги и друзья Уве (так как у самой Нуры своих друзей не было).
— Пожалуй, я замечаю положительную динамику, да... Нура стала более вовлеченной в нашу общую жизнь, я вижу и ощущаю ее усилия, но эти её сны... они будто бы высасывают из нее всю жизнь, и она замыкается, — Уве взглянул ей в лицо.  Нура сглотнула и оглянулась на него исподлобья. Будто бы стесняется как в первую встречу.
— Нура, так что же вам снится? — поинтересовалась доктор.
Нура тяжело протолкнула вниз застрявший в горле ком из невысказанных слов.
— Ничего.

.........

Узкие бедра Нуры, обхваченные тонкими длинными пальцами Уве двигались быстро, но плавно. В их минималистичной спальне было темно, и только лунный свет, просачивающийся сквозь панорамные окна их городской квартиры, окутывал вздымающуюся и опускающуюся грудь Нуры этой ночью. Она была влажной и тихой — как выдох. Квартира дышала с ними в унисон — впитывала в себя осеннюю прохладу, звуки их прикосновения.
Нура была сверху, облокотившись ладонями о грудь Уве. Полутень скользила по её спине, мягко очерчивая изгибы. В её движениях не было спешки: каждое касание, каждый сдвиг её бедер был почти церемониален, как будто она чувствовала каждую грань его тела изнутри.
И она чувствовала. Чувствовала его теплые руки. Его член внутри себя — горячий и пульсирующий. Чувствовала, как сливались воедино, с каждым движением, каждым вздохом и выдохом. Он прочно пальцами по её талии медленно, словно заново изучал её. Знакомую. И каждый раз другую.
Нура оставалась для него загадкой — замкнутая, отстранения, вечно в себе, вечно молчащая, немного чужая. Она чуть наклонилась вперед, её волосы щекотали его лицо, и он прикрыл глаза, позволяя этой тишине между ними говорить больше, чем могли бы слова. 
В эти краткие минуты абсолютного молчания, Нура чувствовала себя ближе к мужу, чем во время разговоров. Это была именно близость — не страсть в чистом виде, не желание, а нечто более глубокое и печальное — как будто они пытались сохранить что-то очень важное и чрезвычайно ценное, не озвученное, через эти движения, это дыхание в унисон.
Он поднял руку, коснулся ее лица, большим пальцем провел по ее щеке, по уголку губ. Она вздохнула — тихо, почти незаметно — и ускорила темп, не теряя мягкости. Они двигались вместе, как будто что-то искали: подтверждение, прощение, возможно, подтверждение того, что они вместе.
А потом она склонилась к нему, лоб ко лбу, и все застыло. На мгновенье. В тишине. В темноте. В тепле двух тел, так далеких друг от друга в свете дня.

.........

Пыль взвилась в воздухе тугим кольцом, когда с глухим шорохом слетело темное полотно и приземлилось на шашечный пол. Блестящая, покрытая паутиной мебель проступала из мрака, будто сама выныривала из долгого забытия — зеркало в раме из черного дерева, кресло с резьбой, высокий напольный светильник без лампы.
Настолько громоздкий, что дотягивалась макушкой до настенный бра марокканец пробурчал нечто нераздельное, резко мотнув головой. Его движения были неторопливы, но не от лени, я от тяжести костей. Каждый шаг отзывался в полу глубоким, как барабан, гулом.
Он вошел в трапезный зал — он был холоден, беззвучен, как заброшенная часовня.
В одном из углов, где когда-то стоял орган, перебросив ногу на ногу, сидел — нет, восседал — граф. Одна ладонь его зажимала начало черную, деревянную лаковую трость. Вторая издавала еле разборчивые звуки в пустоте — тонкие, неподвижные пальцы перебирали четки, и каждая бусина щелкала в тишине, как отсчет. Костяшки рук казались мраморными. Из тени донесся его голос — низкий, сухой, обволакивающий, будто бы говорил не граф, а комната, в которой он находился.
— Ты вернулся вовремя, Хаким.
Марокканец склонил голову, обрамленную национальным убором.
— Дом спал слишком долго. Он голоден. Он помнит... — бусины продолжали скользить по пальцам, — ...всё, что мы оставили.
Хаким чуть приблизился, оглядевшись. По привычке.
— Что по плану, господин?
Щелчок очередной бусины.
Пауза.
Голос графа стал ещё тише, будто он улыбнулся — незримо, медлительно, как тень по стене.
— Утром у нас будут гости.