/
на ней было чёрное летнее платье с ромашками, белый блестящий парик, из-под которого виднелись каштановые виски, а во рту – сигарета с красными следами помады на фильтре.
«красотка», – подумал я тогда, разглядывая её открытые татуированные плечи и руки. она смотрела на меня из-под своих огромных ресниц, которые были наклеены неровно, как у бракованной куклы, но меня так поразила эта измученная уверенность в её взгляде, что я, почти не раздумывая, спустил на неё свои последние деньги.
мотель, к стене которого она прислонялась, когда курила или поправляла свои колготки, был обшарпан и потрепан. болезненно-тоскливый голубой цвет отталкивал, облупившаяся краска предупреждала: «не входи», двери своим скрипом раздражали слух, но для меня существовала только она, кокетливо заводящая меня в свой номер. сотня баксов, и она была моей всю ночь.
она не позволила мне тогда целовать её в губы, и я не настаивал. я помню, как завороженно смотрел на неё и опустился на колени, чтобы помочь ей развязать шнурки на её массивных ботинках, а она ласкала мои плечи своими ладонями, и пусть они не были так изящны и от неё пахло сигаретным дымом, но в тот момент я обожал её больше всего на свете.
её низкий голос возвращал меня к реальности, но я сразу же погружался в другую – ту, где ничего, кроме неё, не существовало и не могло существовать. только она, целующая моё тело и плавно движущаяся в мутном свете рано всходящего солнца, её сильные руки – клянусь, если бы она придушила меня ими, я был бы совсем не против; её образ жизни, который казался мне каким-то совершенно безумным, и кровь из её носа, стёкшая ровной струйкой после того, как она вдохнула дорожку с пыльного прикроватного столика – вместе с этой пылью, а потом принялась отсасывать мне.
я говорил ей:
— фрэнсис, ты сумасшедшая.
она только улыбнулась мне. и в глазах у неё действительно было что-то безумное. я знал, что это не она и нет на самом деле у неё этих чёрных пугающих дыр на месте зрачков. она просто была под кайфом, чтобы в тысячный раз не слушать и не слышать. и, возможно, ничего не чувствовать.
я думал о той ночи с ней следующие две недели, пока мы снова не встретились. я был почти вусмерть пьян и просто нуждался в ней, в её взгляде, в её теле. знаю, что это было как-то цинично, но она была просто неотразима. я умолял её не принимать ничего, когда она была со мной, обещал, что со мной ей будет хорошо, целовал её лицо и руки.
я шептал ей на ухо почти навзрыд:
— фрэнсис, я люблю тебя.
с моего лица капали слезы, но я был таким счастливым. я правда любил её. и знал, что я не первый, кто говорит ей это. особенно глупо и нелепо это звучало от меня, напившегося в ничто, приползшего к ней за полночь и плачущего у неё на плече.
— ты пьяный, — в мое оправдание недоверчиво хихикнула она, оглаживая своими ладонями мои щёки и склоняя надо мной с каким-то сожалением, вполне оправданным, свою голову, чтобы посмотреть на меня, с раскрасневшимися от слез глазами и вывернутым наружу сердцем.
я чувствовал себя таким беспомощным, когда она смотрела на меня и хлопала своими кукольными ресницами. я был так воодушевлен, а она, уверен, уже мечтала как можно скорее покончить со мной и лечь спать в свою скрипучую кровать с шелковыми подушками.
— поцелуй меня, ну поцелуй, — просил я и обхватил её лицо своими руками, и, наверное, в этот момент она почувствовала, что я отношусь к ней иначе, и она смутилась впервые за всё время, что мы были знакомы. сквозь слой светлой пудры её щеки розовели, и она широко улыбнулась мне.
она поцеловала меня, и я почувствовал себя самым счастливым на свете.
я стал ревновать её к другим мудакам, когда видел, что она заходила с кем-то в свой номер и бросала на меня короткий взгляд. специально. я знал, что эта куколка может быть сучкой, которая играет со мной, испытывает меня, провоцирует. но когда я приходил к ней, свои самые жаркие и необузданные поцелуи она дарила мне. и я убеждал себя: она смотрит на меня по-особенному! она разговаривает со мной, она обнимает меня, когда я остаюсь на ночь, она смотрит в меня своими темнеющими глазами!
как-то раз я увидел её в придорожном кафе. на ней не было парика, дешевой косметики, платья, из носа не шла кровь. на её стаканчике с кофе было написано «фрэнк». ничего от фрэнсис не осталось – у него были взъерошенные каштановые волосы, очаровательная улыбка и ясный взгляд.
— фрэнк? — почему-то я совершенно не знал, что мне сказать ему, поэтому ещё с минуту переминался с ноги на ногу, ведь он никогда не давал мне своего номера и мы никогда не встречались вне обшарпанных стен мотеля. я волновался, что мог смутить его. — выпьем вместе кофе? — наконец смог выдавить из себя я.
когда мы сидели за столиком, он часто заправлял свои волосы за ухо и всегда держал стаканчик у своего рта. мы говорили о всяком, и я никак не мог спросить у него: «почему так?». этот немой вопрос всегда повисал в воздухе между нами, и мы, наверное, оба чувствовали и замечали его постоянное присутствие. он улыбался, и я не хотел портить ему настроение.
— хочешь зайти ко мне сегодня? — спросил он, отпивая ещё немного своего кофе.
я сказал, что у меня не так много денег, чтобы заплатить за ночь, но я бы хотел зайти, чтобы хотя бы повидаться с ним снова.
он хихикнул и забавно прищурился.
— если хочешь, можешь зайти поужинать со мной. я решил побаловать себя и заказать еду домой.
на нём не было и тени той вынужденной вульгарности, пошлости, неестественной расслабленности, с какой он всегда смотрел на меня в мотеле. и всё-таки даже тогда, когда его помада размазывалась по моему члену, а глаза становились стеклянными, я видел что-то большее, чем просто кукла на вечер. было в нем что-то необъяснимо трогательное.
я относился к нему с каким-то трепетом, хотя он никогда не давал поводов жалеть себя.
мы остались у меня однажды ночью. фрэнк как по расписанию уже был под кайфом к полночи, я только беспомощно смотрел, как его зрачки разрастаются в радиусе, готовые поглотить всё, что видят. он улыбался мне и всё спрашивал, почему я такой хмурый.
мы оба лежали на разложенном диване в моей гостиной, он жался ко мне, утыкался своим носом в мою шею и гладил моё лицо руками.
— я такой счастливый... я чувствую себя счастливым, — взволнованно бормотал он, глядя на меня своими помутневшими усталыми глазами. мне становилось так тоскливо, что я не мог ничего сказать, и мне так хотелось плакать, когда он говорил это. он бы никогда не сказал этого, если бы не наркотики.
я помог ему раздеться и уложил в свою постель. он почти сразу заснул, а я ещё долго лежал рядом, испытывая какую-то противную, колючую тревогу.
мы часто молчали. она часто была не в духе, когда ей нечего было вдохнуть или когда она просто скучала. я пытался не позволять ей скучать. слишком много времени стал проводить в этом чертовом мотеле. все обитатели сего знали, что она – моя красотка, а я – её ричард гир. и всем, на самом-то деле, было абсолютно все равно. мы с ней обжимались у мотеля, когда оба были под чем-то, она целовала меня до своего первого клиента. а потом я злился на неё.
— я хочу, чтобы ты был моим, ладно? только моим. я убью каждого из этих ублюдков за тебя, понимаешь? ты меня слушаешь, фрэнсис? — сбивчиво тараторил я, блестя своими глазами, которые были почти на мокром месте, а я – снова пьяный, снова жалкий, и никуда это из меня невозможно было деть. я знал, что от меня не зависит ничего, потому что это её жизнь. и она будет делать все, что захочет.
может, она и не воспринимала меня всерьёз.
— ты мне нравишься. ты особенный. но это всё ещё моя работа, — как-то смиренно и тихо говорила она и обнимала меня сзади, а я всё думал, что же будет дальше. думал, есть ли будущее у нас обоих: у меня с моей падкостью на алкоголь и мужчин, переодевающихся в женщин, и у неё – счастливой только под дозой и по уши застрявшей в этом болоте.
в болоте из грязных денег, фамильярности, грубости и кучи блестящих пакетиков от презервативов.
ни я, ни он не знал, как прожить ещё один день, встречаясь то на заправке, то на пороге мотеля, не в состоянии в один миг всё изменить, не в состоянии поставить на паузу заходящее солнце.
оставалось только смотреть, как всё идёт своим чередом: мои будни в душном офисе за копейки, и её ночи в бесконечном потоке чужих тел.
одно я знал наверняка: я любил его, и из моего рта часто вырывалось это, а он только улыбался и задирал свою голову кверху, чтобы я не смог увидеть его лица.
но он точно любил меня! любил, когда я, ссутулившись, стоя на коленях около его широко расставленных ног, ублажал его своим ртом, а он тихо проговаривал моё имя; когда он злился на меня за мою чрезмерную сентиментальность, за мой безнадежный романтизм; когда я пьяный с ударами в грудь клялся, что смогу простоять до конца, и врал, что я лучше, чем я есть.
я бы абсолютно точно тоже бы стал торговать своим телом, если бы знал наверняка, что однажды мне скажут, что меня любят.
иногда у фрэнка был неимоверно затравленный взгляд. такой, что его глаза меркли, приобретали такой измученный вид, эти глаза. он рассказывал мне, что его мучают головные боли и ночные кошмары, и его надоедливые клиенты. он смотрел на меня этим тяжелым взглядом, и я чувствовал, что сейчас меня снова пробьёт на слезы. его плечи под моими руками дрожали то ли от болезни, то ли от напряжения, и он просил меня обнимать его ещё крепче, чтобы унять эту боль.
— хочу целый день проваляться в кровати, только ты не уходи, — бормотал он, чуть касаясь своим холодным носом моего, и этого мне, на самом-то деле, было достаточно, чтобы не пойти на работу и бездумно потратить день рядом с ним, свернувшись в клубок на кровати, как бедный подросток. и мне больше ничего в тот момент не хотелось – просто лежать в этой сырой постели и ощущать его тёплое дыхание.
я даже успел поверить, что смогу вытащить его из этой ледяной кровати, именуемой развратом и зависимостью, но потом вспомнил, что сам вместе с ним утопаю в этом порочном омуте. теперь пороки у нас были одни на двоих.
последние несколько недель превратились в один долгий нервный день, в несуразную кашу, в которой я мог ложечкой выудить то его лицо, то бутылочку спиртного, то мотель, то свою спальню. во мне зверела обида каждый раз, когда мне не удавалось уговорить его остаться у меня на ночь, и он уходил в мотель. на работу я выходил через раз, и то, если повезёт.
и одной ночью я не мог больше запивать свою обиду спиртным и ринулся в мотель, к нему. думал, что сейчас мы расставим все точки над «и», переговорим, переругаемся, перецелуемся. у меня начала земля из-под ног уходить, и мне показалось, что мотель весь перекосился, когда я увидел его там, как в первый раз.
она курила, сидя под своей дверью, из носа текла кровь, парик ненужно валялся рядом, колготки были разорваны в клочья. я опустился на колени рядом с ней – она даже не посмотрела на меня, в её глазах уже заблестели слезы. я подул на её разбитую губу, заботливо и наивно, как ребёнок, готовый вот-вот расплакаться от вида саднящей раны.
— я отвезу тебя к себе, обработаем раны... — она раздраженно швырнула куда-то сигарету и хотела подняться с пола и закрыться в своей комнате, чтобы до неё никто не добрался, но я перехватил её за руку.
я видел, как обида искривила черты её лица и как сильно она не хотела показаться слабой. я знал, что она чувствовала.
— я согрею тебя, тебе больше не будет больно, — судорожно шептал я ей на ухо, только чтобы она поверила, и обнимал её. — я не позволю кому-то снова сделать это с тобой.
мне в спину бил холодный октябрьский ветер, а я обнимал её крепче, и мне до безумия хотелось, чтобы это всё вмиг закончилось.
она была неотразима со своими сведёнными к переносице бровями, с этим гордым молчанием и бешеной обидой в глазах. конечно, она решила, что справится с этим в одиночку, как она и привыкла, но от меня бежать ей было некуда. поэтому она всё-таки решилась взять меня за руку и волнительно зажмурилась.