Шаг одиннадцатый. Две птицы.
— Юр, – Тору потряс спящего Юру за спрятанное в одеяло плечо. В ответ он услышал недовольное мычание. – Юр, вставай!
— Да куда ты орёшь с утра? – Юра открыл глаза, выражающие недоумение и нежелание видеть разлитый по комнате яркий свет. – Спи.
— Юр, вчера что было? – спросил Тору, едва не задыхаясь в собственном голосе. Пересохшее горло горело.
— Морда твоя обнаглевшая, – Юра не выдержал: приподнялся над подушкой и стукнул ей Тору по голове. Больно не было. Тору вряд ли мог почувствовать хоть что-то через броню нарастающего в груди напряжения. – Напились мы вчера, что непонятного? Не пил никогда ничего крепче чая?
Нащупав рукой нечто около дивана, Юра поднял в воздух звякнувшую пустую бутылку.
— Рашн водка, – он поморщился и отставил алкоголь в сторону.
— А почему мы..?
— А куда тебя класть надо было, на коврик в прихожей? Или там на лавке оставить? Ты и так еле языком ворочал к ночи. Не пил, а пьянел - вот и улетел. Я потом рядом лёг, чтобы с твоей тушкой безжизненной не сотворили чего, – пробубнел Юра, вяло садясь на диване и шумно потягиваясь. – Неблагодарный ты, гад. Я тебе Курилы припомню.
Тору хлопнул себя по лбу.
— А вот куда трусы твои делись, я не знаю, – задумчиво сказал Юра, подняв общее одеяло. – Спроси там, как проснутся.
— Я? – Тору сглотнул. На языке стало горько, в груди потяжелело. Даже думать о таком было унизительно. Каким же жалким он себя чувствовал – хотелось плюнуть себе в лицо.
— Ну давай я, – посмеялся Юра. Тору моргнул несколько раз, пока улыбка окончательно не стёрлась из памяти. – Что-то вроде «Ребят, тут мой друг, с которым я проснулся под одним одеялом, бельишко потерял», да?
— Ну Юр, ну не смешно, – выдохнул Тору, но уже менее напряжённо: худшего не произошло. Меньше всего Тору хотел познать другого человека во время попойки. Голова гудела от мысленного шума, а тишина дома давила на виски.
— Я больше никогда пить не буду.
— Ты мне вчера какой-то трактат на японском рассказал, – вспомнил Юра, похлопав Тору по плечу. Футболка съёжилась, плечо напряглось, кожа покрылась мурашками. У Юры были ужасно холодные руки, лёд пробирался через ткань – совсем как покойник.
— Мне даже страшно стало, что у тебя настройки до заводских сбились.
— Я больше ничего не сделал? – боясь услышать ответ, спросил Тору. Лучше бы Юра соврал. Да, пожалуйста, пусть он соврёт. – После того, как мы смотрели на звёзды.
— А что ты бы хотел сделать? На что твоей трезвой голове не хватает смелости?
— Ответь, – протянул Тору, чтобы убедиться, что всё то, о чём он мог бы пожалеть, ему в самом деле привиделось.
— Ну я же полностью одет, так что можешь ни о чём не беспокоиться. И девчонки к тебе не подходили, вроде бы. Не помню.
Юра вдруг закашлялся. Он стукнул себя по груди, что-то невнятно сказал, добавил жестами и вышел из комнаты. «Похмелье, – подумал Тору, – а у меня нет, хотя думал, что вообще не проснусь». Удивительно быть самым пьяным человеком на вечеринке и самым бодрым - после.
Юра вернулся в комнату спустя несколько минут. Вид у него был жуткий: будто не с кровати вскочил, а прямиком из могилы. Сам Тору наверняка выглядел не лучше, поэтому промолчал.
— Нашёл, – вдруг сказал Юра и посмотрел вверх. Тору повторил, уставившись на люстру. Трусы на ней смотрелись органично. Они напоминали ему крылья забившейся в оконную раму ласточки. Так же банально, как в фильмах.
— И как это?
— Не помню. Вообще почти не помню, что мы делали вчера. На улице ты был в трусах. А ещё ты целовался с Кирой.
— Юр, зачем? – измученно простонал Тору. Он почти забыл о случившемся и старательно игнорировал то, что могло напомнить ему о девушке, укравшей его первый поцелуй.
Её грудь была такой же мягкой, как подушка, но меньшего размера. К подушке хотелось прижиматься ещё и ещё, но не к Кире. Он снова сравнивал её с вещами: бутылочное горлышко, подушка... Нехорошо.
Тору оделся и привёл себя в порядок. Он выглядел лучше, чем мог ожидать: о прошедшем вечере говорили лишь замедлившиеся мысли – в борьбе с тревогой многие пути вели к алкоголизму. Его мать выпивала редко, но метко. Почти не пьянела, тогда как он едва стоял на ногах.
Мать.
Тору с ужасом схватил телефон: заоблачное число пропущенных вызовов и непрочитанных сообщений. Домой лучше было не приходить. Вероятно, его уже искали в моргах, полиции и больницах. Ещё вероятнее, что о его безответственности знали все родственники и знакомые. Возможно, ему – на всякий случай – заказали участок на кладбище. Купили костюм. Красивый костюм и белую рубашку. «Он хотел быть врачом», – и мать, может быть, решит похоронить его в медицинском халате.
— Вы живы? – дверь распахнулась, шумно врезавшись в стену металлической ручкой. От громкого звука Тору вздрогнул и, едва не выронив из рук телефон, оглянулся.
В проходе стояла Кира. Увидев её, он почувствовал, как заалели мочки ушей, и к лицу прилила кровь. Неловкость повисшего в воздухе молчания пронзила пространство комнаты. Кира неуверенно шагнула внутрь: по-видимому, ей было также не по себе. Помнила ли она о произошедшем? Чувствовала ли на себе отпечаток нелепого поцелуя?
— Живы, – первым откликнулся Юра, – а вы?
— С трудом, – ответила Кира. – Я так-то по делу, поэтому...в общем, Тору, – она посмотрела прямо на него – Тору сразу же захотел зажмуриться и вновь заснуть. – Юр, оставишь нас?
— Ухожу, ухожу, – Юра пожал плечами и, захватив с собой поникшую полупустую бутылку, вышел из комнаты.
В этот же миг Тору пожалел, что не вцепился ему в ноги и не заставил остаться. Он согласен был заплатить Юре или обязаться до пятого курса делать за него рефераты, чтобы тот спас его от позора, но побежать сейчас за ним означало признаться в собственной трусости.
Тору смотрел на закрывшуюся дверь, пытаясь избавиться от остатков надежды. Казалось, что ручка вот-вот опустится, а задорный голос скажет, что пошутил, что не может позволить у себя за спиной интрижки и поэтому сам пришёл послушать и всё узнать. Но дверь молчала. Молчала вся умершая и обернувшаяся прахом комната. Говорила только Кира, которую меньше всего хотелось слышать.
— Я, наверное, была не права вчера, – начала она, и Тору закивал, стараясь как можно скорее закончить разговор. – Прости?
— Не стоит, – он неопределённо махнул рукой и стал собирать лежащие на полу вещи – пальцы затрепетали, к горлу подступил ком. Нужно было срочно отвлечься.
— Ты действительно интересный, давно на тебя смотрю, – продолжила Кира, – не то чтобы что-то серьёзное, нет. Я вообще другого люблю - ну, знаешь, как всегда, который меня не любит. Но я подумала, что тебе понравится что-то такое. Японцы же любят экзотику.
— Всё в порядке, – сказал Тору и закашлялся, поперхнувшись вязкой слюной. – Мы все перепили.
— Юра вчера, когда тебя уже уложил, попросил меня поговорить с тобой, – Тору замер, сжимая в руке чью-то испачканную толстовку. Юра, значит... Желание высказать ему всё, что накопилось в душе, возрастало с каждым ударом заходящегося сердца. – Говорил, ты очень переживаешь. А ты теперь говоришь, что всё в порядке. Я не знаю, кому и во что мне верить, но всё равно прости. Я бы хотела, чтобы мы были друзьями.
Тору кивнул и в одно движение сел на диван – перед глазами поплыло, кожа покрылась испариной.
— Я из девятой группы, – сказала Кира, – тоже стомат. Пару раз пересекались на лекциях. Мы с Юрой неплохо общались раньше, поэтому тебя сразу заметила, хотя ты рядом с ним совсем неприметный, конечно. Но многим девчонкам нравишься, я тебе честно скажу. Они тебе вечно записки всякие рисуют и валентинки к четырнадцатому.
Тору поморщился, постаравшись вслушаться в то, что говорила Кира. Разговор, раньше казавшийся пыткой, сейчас был спасением – чужой голос, глубокий и плавный, удерживал на поверхности, не давая погрузиться на дно затягивающих переживаний. Он всмотрелся в лежащие на её плечах пряди - наверное, ещё более чёрные, чем брови. В глазах не было ни тени алкогольной туманности.
— Странно, на самом деле, потому что Юра за собой обычно никого не таскал, да и за ним никто не таскался. С ним мало кто надолго задерживался, обычно всё как-то транзитом, – она хихикнула, и у Тору от этого смешка по коже прошёл холодок, – и я так же. Общались ещё с детства, а потом разошлись и только «привет-пока». Знаешь, Юрка вообще своеобразный человек, ты же понял уже, да? У него вот как-то девушка была, года два, наверное. А потом кто-то кого-то бросил, кто кого – не знаю. Но мне кажется, что он её до сих пор любит. Или кого-то ещё любит. Но кого-то же должен. Она его точно любит потому что. Но оба в одиночки записались после расставания. А он и не переживал как будто, даже не смотрел на неё. Юра слишком активный, чтобы быть одному, понимаешь? Поэтому это и странно – а ты вот, друг. Хоть друг будет. С ним здорово, я его грустным только один раз видела. А больше – никогда, всё время улыбается.
Тору слышал её обрывками: улыбается, девушка, друг. Противиться подступающей панике становилось всё тяжелее, но приходилось крепко прижимать к лицу маску невозмутимости и холодного внимания – если после произошедшего вчера Кира увидит его трясущимся от несуществующего страха, он точно не сможет смириться с таким позором.
— У него отец умер, – вздохнула Кира, – так переживал, жуть. Конечно, тяжело: и матери помогать, и похороны, и родственники. Представляешь, тётка его ему, малолетке дурному, начала про загробную жизнь что-то трепать. Про душу, ад, рай, что молиться нужно, что плакать нельзя и прочее. Так он наслушался и спать не мог, ему всё чудовища и демоны мерещились. И плакать себе запрещал, внутри держал всё. Но душе же плакать не запретишь, вот и мучился. Не спал и мучился. Когда хотел плакать – запугали, когда не хотел: все вокруг ревут, а он улыбается – получал сильно и от матери, и от бабок. Представляешь, «В семье горе, а ты улыбаешься», а он всё равно улыбался. И теперь улыбается, и будет, наверное. Ко мне приходил, фильмы смотрели до утра почти - и даже не приставал ни разу. Я тоже не лезла, конечно, он такой потухший был всё равно. Когда человек всё время улыбается, а потом так...не по себе. И навсегда запомнишь. Вот я поэтому и запомнила, а рассказала...не знаю, зачем. Не говори, что я рассказала. Он скажет, что я дура, хоть и без злости, но всё равно не хочу.
Тору кивнул и почувствовал укол совести: в ответ на такую длинную и искреннюю историю он не смог проронить ни слова. Смерть, ад, рай, бабки, улыбаться, плакать - в голове всё смешалось, спутанные мысли перестали держать ситуацию под контролем. Всё, что он понял, можно было уместить в одно предложение: Юра, вечно весёлый мальчик из семьи чудаков-фанатиков, потерял отца, умел дружить и был слишком активен для одиночества. Необычный и интересный Юра, в телефоне которого был установлен православный календарь. Был ли на земле кто-то, кто мог бы его ненавидеть?
Тору заглатывал воздух, но не мог надышаться. Лёгкие горели, горло жгло, сердце с болью ударялось о рёбра. Мокрые ладони и пальцы комкали ткань, глаза бегали по комнате, пытаясь зацепиться за что-нибудь, способное отвлечь от начавшегося внутри шторма.
— Ты в порядке?
Она заметила? В самом деле заметила. Тору показалось, что его лицо исказилось в гримасе ужаса. Почему? Почему она смогла заметить? В метро, на парах, на улице, лёжа в кровати и за обеденным столом – раз за разом он делил будни с паническими атаками, но всегда оставался с ними один на один, без чьей-либо помощи учился бороться и побеждать самого себя. В такие моменты даже Юра, его, на минуточку, друг, просто замолкал и утыкался в телефон. Почему именно она и именно сейчас, когда он хотел этого меньше всего? Что нужно было ответить? Что говорить человеку, заранее не способному его понять?
— Эй, Тору, приём, – Кира звонко пощёлкала пальцами перед его лицом. Тору почувствовал, что вот-вот расплачется: глаза защипало, горло свело спазмом, но страх нарастал, а дрожь становилась видимой. Позор. Какой же это позор! Он был совершенно безнадёжен! Теперь его точно посчитают психом!
Тору вскочил с дивана и кинулся в сторону двери. Кира крепко схватила его за запястье, не дав уйти. Она смотрела обеспокоенно, и ему некуда было бежать: что можно было скрыть сейчас, когда тело била всё нарастающая дрожь, а мысли прыгали из стороны в сторону, путаясь в липком страхе?
— Тору, делай вдох и считай до четырёх, – строго скомандовала Кира. Её голос за мгновение превратился в холодный остроугольный монолит, и Тору послушно вдохнул на четыре счёта.
— Задержи дыхание ещё на четыре. Ты можешь.
Воздух распирал лёгкие, его было непозволительно много. На миг головокружение усилилось, но вскоре начало отступать вместе с достигшим пика внутренним напряжением.
— Выдох, четыре.
Тору шумно выдохнул, испытав облегчение. Голос Киры становился более плавным и не таким напористым – морщинка между бровей разгладилась, а губы тронула едва заметная полуулыбка. Только сейчас Тору понял, что всё это время Кира поглаживала его влажную ладонь. Её рука была тёплой, а кожа – нежной и мягкой. Казалось, он мог прощупать на ней глубокую и плотную линию жизни, обнимающую большой палец.
— Молодец. Дыши по квадрату, пока не станет легче, – Кира похлопала его по плечу, усадив обратно на диван. – Ты перепил вчера, вот и триггернуло. Или у тебя часто? Хотя, если бы часто, ты бы не бегал от меня, как сумасшедший.
— Всё в порядке, – выдохнул Тору, – перепил, наверное. Я не пью.
— Но зато ты теперь знаешь, что делать.
— А ты откуда знаешь?
— Подруга с клинической психологии.
У кого-то друзья-психологи, а у кого-то – горький опыт, научивший справляться без попыток справиться. Тору перепробовал столько бесполезных способов остановить или предотвратить панические атаки: от дыхания и канцелярских резинок на запястье до заучивания стихов и мелодий, приправленных нерецептурными успокоительными. Помогало меньше, чем на неделю, и лучше бы не помогало вовсе. Отпускать полученное в мучениях и слезах было труднее, чем бояться о нём мечтать.
— В общем, ты не обижаешься больше, да? – улыбнулась Кира. Тору увиденное привлекло и заставило засмотреться – но как же, наверное, неоднозначен был его взгляд!
— Я не обижался.
— Я знала, что ты хороший парень. И миленький такой, особенно щёчки, – она шутливо потрепала Тору по волосам, – если тебе лучше и ты не обижаешься, то я пойду к остальным. А с тобой ещё обязательно погуляем, со всеми познакомлю. И никому ничего не скажу. Особенно Юре, да?
Тору не успел даже кивнуть: Кира ловко выскользнула из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Из коридора доносились звуки чьих-то шагов и хриплых голосов, в ванной шумела вода, на кухне гремела посуда. Чуть позже раздался звонкий стук, а за ним – треск разлетевшихся по полу осколков. Голоса засмеялись и загудели, а Тору тяжело вздохнул: стало жаль разбившуюся вещь.
— Ну что, жив? – в дверь влетел смеющийся Юра, на ходу натягивающий толстовку. Футболка, оставшаяся под ней, смялась. Казалось, она даже была мокрой – тёмные капли растекались по ткани абстрактным узором. Местами за ним можно было разглядеть рельеф тела – раньше Юра казался менее «высушенным» и тощим.
— Жив.
— Что она сказала?
— Извинилась за вчерашнее. Это ты ей рассказал? – спросил Тору, отводя взгляд. Он почувствовал себя смущенным подростком, наблюдающим за чем-то запретным.
— Она сама помнит, наверное.
«А ты не помнишь, – подумал Тору, – или мне всё-таки привиделось?»
— Нет же, не то, – сказал он, – про то, что я переживаю.
— А, это, – Юра махнул рукой, но оставить это без внимания не получалось.
— Мне пришлось говорить с ней об этом! – возмутился Тору, уже не пытаясь скрыть негодования. Юра прижал ладонь к виску и поморщился. – Знаешь, как гадко обсуждать с кем-то свой первый поцелуй?
— Я не обсуждал, я дарил второй, – Юра ухмыльнулся, оглядываясь.
— У тебя была девушка? – вдруг спросил Тору.
В этот же момент Юра перестал улыбаться, его взгляд стал стеклянным, почти агрессивным и...пустым? Кира не ошибалась: кажется, он действительно ещё не забыл свою бывшую.
— Хочешь начать завидовать и поссориться? – секундный холод, появившийся в его глазах, так же быстро растаял, и через мгновение перед Тору вновь стоял шутящий и смешливый Юра Кирсанов.
— На меня, между прочим, засматриваются твои подруги, – фыркнул Тору, – кто кому завидовать будет.
— Ты просто похож на корейца.
— А что корейцы? – спросил Тору. – Ты меня то китайцем, то корейцем. А японцев не жалуешь?
— Ну только Мисиму, – Юра произвёл странное движение в районе живота. Позже Тору понял, что он неумело изображал сэппуку. – А корейцев девушки любят. Я в Чиминах и Чонгуках мало понимаю, честно. Красивые мальчики, красиво поют и прыгают. Не ценитель.
— Мы вообще не похожи, – нахмурился Тору.
— Им кажется, что похожи, – ответил Юра, – если сделать тебе макияж, то точно будешь похож.
— Мужчины в России не используют косметику.
— А Киркоров? Боже мой, почему он первый, кто пришёл мне в голову? – Юра захохотал, заразив Тору.
— У тебя очень...специфический вкус, ты знал?
— Знал. Вообще, экзотику люблю. Моя бывшая, про которую ты спрашивал, азиатка. У неё дед якут.
— И ты её целовал? – спросил Тору.
— Не только.
— А как целовал?
— В смысле? – Юра вопросительно поднял бровь. – Тебе показать или что?
— Не надо, – цокнул Тору, – просто спросил, как друг друга. Потому что сам вчера по полной облажался.
— Да в первый раз всё так, – ответил Юра, покашляв. После приступа смеха его голос звучал более хрипло, чем раньше, – ну так себе, не знаю. Не знаю, как сказать. Как у неудачников. И думаешь потом, что это ты неудачник, а это всего лишь первый раз. И переживать даже не надо.
«Даже первые попытки самоубийства бывают неудачными, – вспомнил Тору, – как у Осаму Дадзая. Делает ли это его неудачником?»
— Я был пьян.
— Тем более, – Юра зевнул и потянулся. Его позвоночник приятно хрустнул. – В универ надо.
— Ты пойдёшь? – удивился Тору. Юра пропускал пары, будучи совершенно трезвым и бодрым, а сейчас решил поиграть в праведного студента?
— Конечно.
— Серьёзно? У тебя сколько пропусков по циклу?
— Как раз спрошу, – пожал плечами Юра. Тору едва не присвистнул от его восторженно-горделивой наглости, – у препода. Староста устал считать, наверное. Но тут мало, в прошлый раз было семь, по-моему.
— Из четырнадцати?
— Из двенадцати, – поправил Юра. – Пора браться за ум.
Он закинул на плечо рюкзак и вышел из комнаты. Тору последовал за ним, ворча и причитая.
На занятиях он едва держал глаза открытыми – стены университета действовали на него лучше любого снотворного. Всё утро Тору был бодр и почти весел, но, поднявшись на третий этаж учебного корпуса, понял, насколько ошибался насчёт своих сил. Юра же, напротив, сидел как никогда ровно, отвечал на вопросы и даже писал конспект. В последний раз он видел такое его стремление в самом начале года. Тору успел ему позавидовать, бодрость была настоящим сокровищем: часть гостей вчерашнего вечера, которая сумела добраться до университета, едва справлялась с похмельем.
— Выглядишь как заядлый трезвенник, – поделился он. Юра щёлкнул ручкой и, размяв пальцы, кивнул:
— Я и есть трезвенник, – он снова шумно кашлянул, заставив лектора ненадолго замолчать.
Тору взбодрился, но в сторону преподавателя не посмотрел: после истории Танаки Иори он опасался любых взаимодействий с «людьми учебными».
— Весь день кашляешь, – заметил Тору, – весь народ так распугаешь. Заболел что ли?
— И к лучшему, что распугаю, – Юра подчеркнул что-то в конспекте: создавалось впечатление, что он действительно слушал донельзя скучную лекцию. – Ты-то не пугаешься.
— А я привык.
— Это бронхит, – объяснил Юра, – в детстве забили на него, говорил же уже.
— Утром я думал, что ты задохнешься, – признался Тору, – было страшновато.
— Я тоже думал, – сказал Юра, но, заметив вопросительно-удивлённый взгляд Тору, добавил: – шучу. Меньше бойся, а то рано постареешь.
Тору отписался матери, получил в ответ огромное сообщение о своей безответственности, о моргах, полиции, больницах и пережитых ужасах, но не испытал по этому поводу никакого угрызения совести. Свободой хотелось дышать свободно. Своими лёгкими. Вдох – он в самом деле позволил себе ослушаться? – выдох.
— Можно я сегодня к тебе? – спросил Тору, выйдя из университета. Юра шёл впереди, не оглядывался и не смотрел по сторонам – дорогу переходил будто наощупь, но до сих пор не попадал в опасные ситуации. Неужели мысли действительно материальны? Пока Тору ждал ответа, в его голове успело пронестись множество самых страшных сценариев. Сердце забилось быстрее.
«Квадрат дыхания, квадрат дыхания», – повторял он себе, пока Юра набирал что-то в телефоне, быстро бегая пальцами по клавиатуре. В этих пальцах и поблескивающих на свету ногтях пряталось спокойствие. Тору пытался дотянуться до него, но никак не мог поймать нужную нить, поэтому, как завороженный, продолжал смотреть.
— Пожалуйста, – сказал Юра, тыкнув ему в лицо экраном.
Мама: /Присмотри за квартирой, сильно не траться и не занимайся глупостями/
— Это «да»? – переспросил Тору.
Юра хлопнул себя по лбу.
— Это «да» на несколько месяцев.
Тору улыбнулся. Сердце снова стало биться в привычном темпе. Решительно выдохнув, он открыл чат с матерью. От сообщений веяло тоской и страхом: казалось, даже буквы застыли, в ужасе раскрыв пиксельные рты. Кричала каждая строчка, текст умолял о помощи, экран разрывался от напряжения. Тору почувствовал, как за ним закрылась клетка, ощутил, как к запястьям приковали тяжёлые цепи, и в это же мгновение безжалостно удалил все сообщения. Слово за словом, строку за строкой – от их с матерью диалога остались неопределённые «Данное сообщение удалено», от воспоминаний – «Фото не существует», от контроля и страха – «Я сегодня у друга и ещё неделю точно. Не теряй, всё в порядке».
Цепи дрогнули, въелись в запястья с новой силой, сжали кости до скрежета, а затем резко ослабли и превратились в скользящий по ветру прах. Прутья клетки затрещали, зазвенели, начали плавиться и стекать к ногам освободившегося пленника. Тору поднял глаза к небу: над головой пролетела распахнувшая крылья птица. Смелый и вольный хищник – маленький, хрупкий, тонкокостный зверёк, обретший свободу безграничного пространства, но продолжающий метаться в поисках еды и крова.
Тору не отрываясь смотрел на неё несколько минут – потёр уставшие глаза: цветные мушки заволокли темноту.
Когда он в следующий раз посмотрел вверх, над ним, оттеняя пятнистое небо, кружили две птицы: следовали друг за другом, разлучались разными сторонами и формами, но неизменно льнули к видимому только им теплу. Вместе.
Тору тоже умел летать. Никогда не пробовал, но знал, что умел. Разве могло быть иначе? Иначе быть просто не могло. И перед трагичной смертью он имел право расправить крылья.
— Да что ты там застрял, идём, – окликнул его ушедший далеко вперёд Юра.
— Бегу, – Тору лениво поплёлся за ним: с лица не сходила расслабленная улыбка.