***
Смуглая черноглазая женщина как заводная вертелась по кухне, – то включить духовку, то раскатать тесто, то отмыть руки, то прикрутить газ под сковородкой – а шестилетняя Марьяна, забравшись с ногами в кресло, наблюдала за матерью. Конечно же, девочке ужасно хотелось расспросить о причине, по которой мама внезапно взялась готовить какую-то странную выпечку, но она не решалась – помешать хотя бы словом означало напроситься на возмущённые крики и подзатыльник.
Тихо-тихо Марьяна сползла с кресла и на цыпочках подошла к окну. Деревня сегодня будто вымерла – на улице не было ни души. Небо ещё со вчерашнего дня заволокли молочно-белые тучи, но при полном безветрии жара была ужасная. Даже если бы Марьяна и хотела выйти погулять, на улице она бы не выдержала дольше двадцати минут. В доме хотя бы вентилятор спасал.
– Никого нет... – печально произнесла девочка, и тут же спохватилась – она не хотела говорить это вслух.
– Потому что все сейчас сидят дома и занимаются делом, а не вертятся под ногами, ничем не помогая, – проворчала мать, заправляя под золотистую косынку выбившийся чёрный локон. – Кыш, пока я не разозлилась. Поиграй во что-нибудь. А, забыла сказать: как только начнёт темнеть, я отведу тебя к Семёновым, и не приведи Госпо... – женщина осеклась, и торопливо исправилась: – и чтобы не было ни единой жалобы на твоё поведение, мартышка!
– Ой, мы пойдём в гости к Людке? – обрадовалась Марьяна. Пятилетняя Люда была её подругой и младшей дочерью семьи Семёновых.
– В гости так в гости, можно и так сказать. Там ещё будет много детей. Не вздумай ни с кем подраться, я всё равно всё узнаю.
– Я не буду драться, честно-честно, только отведи-и-и!.. Ой, печенье уже приготовилось? Можно попробовать?
Марьяна протянула ладошку к противню и тут же отдёрнула её: мать больно ударила по рукам.
– Ай! За что?
– Во-первых, за то, что тянешься к горячему, во-вторых, за то, что тянешься к чужому.
– То есть, печенье не мне? – расстроилась Марьяна.
– Не тебе. Такое сейчас по всей деревне пекут.
– Почему?
– Потому что сегодня особый день.
– А почему он особый?
– А потому, что любопытной Варваре нос оторвали. Кыш отсюда!
***
Дом семьи Семёновых, считавшийся по деревенским меркам чуть ли не дворцом (в нём было аж два этажа), в тот вечер напоминал то ли школу, то ли детский садик – всех детей до четырнадцати лет родители либо отправляли, надеясь на самостоятельность, либо самолично приводили туда. И Марьяна, впервые столкнувшаяся с этой странной традицией, была немало удивлена – в городе, где она жила до того, как мать с отцом развелись, такого не происходило.
– Люд, а почему сегодня особенный день? – попыталась девочка расспросить подругу.
– Я не знаю, – подумав, ответила Люда, смешно наморщив лоб. – Но старшие девочки говорят, что каждый год в этот день взрослые женщины куда-то уходят и возвращаются на следующее утро. А сегодня вместе с ними пошла моя сестра, Надя. Ей теперь четырнадцать, и её взяли с собой. Когда я буду такой взрослой, как Надя, я тоже буду уходить с мамой и другими тётями, – гордо закончила Люда, тряхнув рыжими кудрями.
Марьяна промолчала. Почему-то ей стало страшно. Зачем нужно печь какое-то печенье и потом куда-то уходить на ночь глядя? оставлять всех деревенских детей на попечение нескольких мужчин? несколько раз повторять «чтоб не смели никуда выходить», хотя ночью на улицу никого особо не тянет? Что скрывалось за этими всеми приготовлениями?
Почти всю ночь девочка не могла уснуть – то ли из-за волнения, то ли из-за того, что в большой комнате, превращённой в спальню, почти постоянно кто-то шептался и посмеивался. А когда наступило раннее серое утро, Марьяна проснулась от беготни и приглушённых голосов. Быстро одевшись, девочка выскользнула на двор.
Первое, что сразу же поразило её – много-много женщин, молодых и старых, простоволосых, в белых свободных платьях, с пустыми корзинками в руках, в которых вчера лежала выпечка. И все они сгрудились вокруг чего-то, лежащего на земле.
Сначала Марьяне показалось, что там, в толпе, кто-то упал. Но почему же тогда упавшему не помогают подняться? Просто стоят, перебрасываются короткими фразами и...
Кудри, огненно-рыжие кудри, странно знакомые, выделяющиеся ярким пятном на фоне пыльной потрескавшейся плитки и белых одежд, вдруг бросились в глаза девочке (и как она их не заметила раньше?). Там, на земле, лежал человек, и рыжие локоны выбивались из-под белой тряпки, закрывавшей лицо.
Марьяна бросилась вперёд, расталкивая взрослых. «Почему они закрыли лицо... закрыли лицо... закрыли лицо...», тупо и настойчиво пульсировало в голове.
– Стой! Сто-о-ой! – крикнуло сразу несколько голосов.
Девочка споткнулась об что-то, и, падая, дотянулась до белой тряпки и сдёрнула её. Желтовато-бледное, перекошенное, искажённое страхом лицо девушки-подростка оказалось вровень с лицом Марьяны.
– На-дя... – прошептала девочка, ещё не до конца осознав, что случилось.
Кто-то схватил Марьяну за плечи, оттащил от тела и яростно встряхнул.
– Ты где должна быть? Почему ты не слушаешь меня? Где. Ты. Должна. Быть? – тихо и злобно повторяла мать, с каждым словом встряхивая девочку так сильно, что её голова раскачивалась, словно кукольная.
– Почему Надя умерла? – закричала Марьяна, окончательно придя в себя. – Почему? Что с ней случилось?
– Замолчи! – крикнула мать, но в её глазах промелькнул страх.
– Не замолчу! Почему! Надя! Умерла!
– Заткнись, кому говорят. Жить расхотелось? Тебе, может, и да, а нам всем – нет, – прошипела женщина, таща дочь за собой сквозь молчавшую толпу, с каждым шагом удаляясь от дома, из которого ещё вчера вышла девочка Надя, гордившаяся тем, что её берут с собой взрослые женщины.
***
– Всё трудишься? А Марьянка где?
Женщина выпрямилась, окинула довольным взглядом грядку редиски и кивнула соседке, облокотившейся на невысокий заборчик.
– Тружусь, как видишь. Марьянка куда-то запропастилась – четырнадцать лет девке стукнуло, сама себе хозяйка. А ты что так быстро вернулась? Райцентр – неблизкий свет... Через Троицкое ехали, что ли?..
Соседка как-то странно скривилась.
– Нет Троицкого, – ответила она после секундного замешательства. – Я там минут на пять задержалась, мне хватило. Дома стоят незапертые, у заборов – машины с открытыми дверями, багажниками... Видно, умные люди хотели сбежать, да слишком поздно было. Сидят теперь, – она криво усмехнулась, – на лавочках, в машинах, кто-то прямо среди улицы упал, и почти всех их уже трава оплела...
Её собеседница покачала головой. Ещё девять лет назад, когда решила снова вернуться в родное село, она видела подобную картину. Лес, разрастающийся с каждым годом, долго обдумывал план возвращения своей территории. А потом всё случалось чуть ли не за сутки – и весёлая зелёная трава поднималась буквально на глазах, пробивая деревянный пол, корни деревьев разламывали стены, через крышу тянулись молодые дубки, а вьющиеся сорняки, цветущие белым цветом, оплетали застывшие тела людей.
– Теперь на десятки километров мы здесь одни, – вздохнула соседка. – Правда, те сами виноваты... Помнишь, нам бабка Маня рассказывала, как давным-давно приключилась такая же беда?
– Как такое забыть! Только мы тогда считали, что всё это бабские басни.
– Басни, тоже мне... Так вот, тогда все женщины втайне отправились в лес во время новолуния просить заступничества у... словом, сама знаешь. Договорились и другим пошли на радостях рассказывать, а те зафордыбачились: как это – договариваться с нечистой силой? Ну и доигрались... А прабабки наши поступили по уму, и так оно и повелось. Он нас не трогает, мы – его, а если собираемся встретиться с ним, так жжём костры, чтоб не случилось чего... Кстати, мы ведь завтра снова собираемся. Придёте? С Марьянкой... Уже время её показать...
– Придём, куда денемся. Опасно ведь – заподозрит чего, и нам конец тогда: придут другие, с ними не договоришься... – с грустной улыбкой отозвалась женщина. – До завтра, значит...
– До завтра.
***
Марьяна невольно вскрикнула: мать, расчёсывающая её волосы, случайно выдернула чуть ли не целую прядь.
– Не пищи, – раздражённо откликнулась женщина. – Сиди смирно, иначе все волосы останутся на расчёске.
– Зачем мы так... нарядились? – Руки девочки нервно сминали край простого белого платья, такого же, какое было на матери. – Почему мы идём в лес?
– Так надо.
– Надо кому? И я помню, что Надя была одета так же...
– Прекрати истерику. Надя повела себя глупо и поплатилась за это. Ей много раз повторяли, что нельзя понапрасну дергаться и маячить рыжей шевелюрой, а она... Если будешь вести себя спокойно, не поднимать крик и не бежать куда глаза глядят, вернёшься домой жива-здорова. Пойми же, глупая, у нас нет выбора. Мы должны идти в лес вместе со всеми. Так поступали до нас, так будут поступать и дальше. Ты же помнишь, что прошло уже почти десять лет после смерти Нади, и в течение десяти лет в этот день никто больше не умирал... Всё, ты готова. Бери корзинку, идём.
На улице их уже ждали другие женщины. Наскоро обменявшись приветствиями, все вместе направились к лесу, черневшему в полукилометре от деревни. Шли молча, быстро, по давно всем известной дороге. На опушке остановились. Кто-то принялся складывать принесённые с собой дрова, готовясь разводить костёр, кто-то плеснул какой-то маслянистой жидкости и чиркнул спичкой. Пламя затрещало, поднимаясь до небес. Послышался шёпот: «Зовите его...»
Пожилая женщина, протянув руки к огню, нараспев произнесла:
– По обычаям древним, по обычаям новым, призываем тебя, Лесной Отец, защитник наш...
– Защитник наш... – подхватили остальные.
– Приди сегодня к нам, Лесной Отец, заступник наш...
– Заступник наш...
– Встретим тебя с радостью и доверимся тебе, Лесной Отец, хранитель наш...
– Хранитель наш...
У Марьяны закружилась голова. Кто этот Лесной Отец? Почему к нему обращаются, как к божеству? Что это: какой-то обряд или просто спектакль? И какую роль сыграл он в ту ночь, когда умерла Надя?
Мозг работал с лихорадочной скоростью. Что бы здесь не происходило, она, Марьяна, должна в этом разобраться. В следующем году сюда приведут Люду, и мало ли что с ней может произойти...
Над лесом разнёсся протяжный вой – явно не волчий, да и навряд ли он был вообще звериный. Вслед за ним послышался ужасающий треск и будто бы тяжёлые удары – Марьяна не сразу догадалась, что это были не удары, а шаги, – и вскоре к костру вышло, или, точнее, выползло, нечто огромное, тёмное, бесформенное, состоящее из растрескавшейся чёрной коры, крючковатых сучьев, клочьев старой паутины и мха. Над ртом-дырой тускло светились два голубоватых огонька.
«Так вот какой ты, Лесной Отец», пронеслось в голове Марьяны. Почему-то ей не было страшно: вместо паники пришла какая-то отчаянная решимость. Девочку не испугало даже то, что женщины отпрянули назад, и теперь от монстра её отделял лишь костёр... Может, так и было задумано?
– Встань на колени, Марьяна, – шепнул кто-то сзади.
«Почему костёр? А рыжие волосы? Это как-то связано? Думай, думай... Он боится огня? Точно! Конечно, боится! Он же дерево... теоретически...»
– Да встань же на колени! – испуганно повторил кто-то громким шёпотом.
Марьяна медленно опустилась на землю, наклонив голову. Ладонь её незаметно для всех шарила по земле – рядом с костром лежала крепкая палка, девочка это точно помнила... ага, вот она. Теперь осторожно толкнуть один её конец в огонь... так... без резких движений...
На конце палки расцвёл золотой цветок. Наконец-то!
Марьяна выхватила палку из костра и что было сил, швырнула её в монстра. По разъярённому вою и треску огня девочка поняла, что попала. Пока Лесной Отец был ослеплён болью, нужно было действовать. Марьяна метнулась мимо костра, подхватила импровизированный факел, который уже успел поджечь пару сантиметров травы, ещё раз, уже вслепую, ткнула в месиво сучьев, мха и разгоравшегося огня, размахнулась для нового удара... и в этот момент монстр, потеряв равновесие, с треском упал прямо в костёр, жутко завыв от боли. В последний раз.
Девочка выдохнула, швырнула палку в огонь (пламя уже подбиралось к руке), и повернулась к женщинам, бездействовавшим всё это время. В голове Марьяны назойливо вертелась мысль «Надежда умерла последней... последней... больше никто не умрёт!» И враз она пропала – когда глаза девочки встретились с испуганными глазами женщин.
– Марьяна... – наконец хрипло прошептала мать. – Что же ты наделала...