Часть 6
Стул подо мной был до безобразия жесткий и скрипучий, так что сесть на нем поудобнее просто-напросто не представлялось возможным. Свет лампы бил в глаза так, что я, казалось, уже ослепла, по крайней мере, кроме него больше ничего видно не было. Пусть так, но руки-то зачем связывать.
Генрих, а это был именно он, судя по голосу – голос Ланкмиллерского начальника охраны я уже успела выучить – надрывно кашлянул.
Вообще, он был странный мужик, густые каштановые волосы собирал в хвост, носил костюм, большие часы и суровое выражение лица.
А Кэри дурак, я ему говорила, найти виновника вовремя, теперь вот сам валяется с отравлением. Правда врачи сказали, что жизни уже ничего не угрожает, и он совсем скоро в норму придет. Еще бы, как не откачать любимого господина. Но выходит, что он тоже попал под раздачу. Если сначала травили нас с Николь, а потом его, это значит, что нас хотели просто убрать, а ему – отомстить. Ну, или злость сорвать.
Плачевным было то, что Генрих на этот счет был решительно другого мнения.
– Зачем, – грубый тон ударил в лоб прямо, – ты покушалась на жизнь господина?
– Ты безнадежен, Генрих, – простонала я, уронив голову на стол.
– В глаза смотреть, – рявкнул сзади Блейк.
Блейк и Оливер были помощники «гениального детектива», но если последний отличался относительной адекватностью, то первый зачислил сразу же меня в ряды врагов народа и неустанно продолжал гнобить. Я выпрямилась, хотя спина уже болела, и протянула медленно и надрывно:
– Не покушались мы на жизнь господина-а...
Приблизительно такой же «содержательный» разговор состоялся еще вчера, когда только все случилось, но закончился он моим голодным обмороком. Пришлось им временно оставить меня в какой-то комнате, где из мебели только одна жесткая кровать и была, но я не жаловалась, не привыкать же. Даже поесть принесли немного, но вкусно, рисовую кашу с хлебом. Ночью озноб был, к утру прошло, сейчас я себя уже не так плохо чувствовала, хотя от всей души мечтала о сне и том, чтоб от моей спины отстали, она уже вся трещала. Невозможно столько времени сидеть прямо.
– Факты говорят обратное, – спокойно парировал Генрих, – у тебя ведь была причина. Если бы господин умер, ты бы стала свободна, наследников ведь у него нет.
– Я бы все равно не пошла на убийство... Да и откуда мне знать про наследников-то?
– На словах все ангелы, – не без правды подметил начальник охраны.
Меня пока еще не били, не оскорбляли и ничего в таком ключе не делали, но я кожей чувствовала, как звенел между нами воздух, если все так будет продолжаться и дальше, то есть серьезные основания для беспокойства.
– Меня саму только недавно травили, тоже, скажете, я сама?
– Естественно, – Блейк даже прыснул, мол, оправдание-то, какое жалкое. – Для отвода глаз чего только не сделаешь. Вон, сидишь жива-здорова, а Николь по твоей милости...
– Николь я не трогала... – вышло неожиданно совсем уж хрипло и приглушенно.
– Хорошо, но господин вызвал меня именно в тот момент, когда в комнате была ты. Находишь это совпадением? Ну а то, что на вас с Николь яд подействовал сразу же, а на господина только спустя пару часов?
– Ну и где здесь связь?! – я снова безжизненно уронила голову на стол, снова почувствовала болезненный тычок в спину, но головы не подняла.
– Все. Мне это надоело, – Генрих стукнул кулаком по столу.
– Лучше бы ты во всем сразу созналась, – сокрушенно вздохнул Оливер.
– Не в чем сознаваться, в этом-то и соль! – я беспомощно развела руками, и тут же очередной тычок в спину получила.
– В дрессировочную ее, да? – Блейк заискивающе глянул на начальника, тот кивнул и быстрым шагом направился к выходу. Меня вслед за ним подняли.
Что-то название у комнаты чертовски дурное. Видимо, пытать меня собираются. Признание выбивать, чтоб было только на кого спихнуть, мол, мы хорошо работаем? О, это так в духе дома Ланкмиллера.
Передо мной вдруг неожиданно ясно открылись предстоящие перспективы. А ведь убьют. Если я добровольно сознаюсь в том, что покушалась на жизнь господина, со мной просто не будут церемониться. Убьют.
Я очень жить хочу, но порой кажется, что уж лучше сдохнуть в канаве, чем в рабстве. И вообще лучше сдохнуть, чем в рабстве...
Нет, название у комнаты было безобидное для ее содержимого, даже саркастичное какое-то. Я весь мир после своей потери памяти изучала по фотографиям журналов из бордель-кафе. Один раз мне попались изображения правительственных камер пыток для беглых рабов и государственных преступников. Большие такие, темные и все дышали обреченностью. Тогда, вдалеке, еще сложно было представить себе страшные муки пленников, оно просто было, как напоминание, что для любого невольника может быть и хуже, чем есть, но меня всегда отчего-то бросало в дрожь. А теперь вот...
Стены были живые и полумертвые. Тяжелые, каменные, наверняка сделаные здесь специально, чтобы давить на голову. И множество разных ржаво-металлических штук, созданных причинять боль. О предназначении некоторых, вроде шипастого кресла или клетки под потолком, я знала, об остальном лишь только догадывалась, но и догадки эти были сами по себе крайне неутешительными.
Ломкая тишина сушила горло. Я тихо в уголке своего сознания решила пока что ни в чем не сознаваться. Пока терпеть смогу.
– Стра-ашно уже, да? – издевательски протянул Блейк.
– Иди нахуй! – я бессильно огрызнулась, продолжая оглядываться. Окна не было.
– Зря ты... – на лице помощника появилась одна из таких улыбок, из-за которых человеку хочется так въебать, чтобы челюсть в прежнее состояние уже никогда не возвращалась.
Страшно? Да мне так страшно, что даже самой стыдно!
Взгляд невольно остановился на оковах, под которыми вся стена была выпачкана кровью.
– Кого-то уже замучили насмерть? – это должно было быть шуткой. Гарем, не камера пыток же. Ну кого здесь можно замучать насмерть?
– Здесь много кого замучили! – с энтузиазмом махнул рукой Блейк. – Мало ль на свете строптивых девчонок?
– Николь тоже пару «аттракционов» прошла поначалу, – негромко добавил Оливер. – Вообще, раньше многие наложницы сюда прямо сразу попадали, без лишних антимоний.
– И выходили шелковые. А сейчас расхлябанность сплошная. Никакой дисциплины. Этот Кэри... – Блейка неожиданно заставили заткнуться приставленные к носу ржавые щипцы.
– Ни слова плохо о господине, – вкрадчиво предупредил Генрих, – и вообще, хватит болтать.
Он лично подтолкнул меня к столу с какой-то белой грязной то ли клеенкой, то ли... Я уперлась в его угол животом,
– Снимай майку и животом ложись, – спокойно по отечески приказал Генрих.
Отлегло? Должно было отлечь. Бить будут, всего лишь бить. Может, пороть, но это все же не так страшно, как то, что могло бы. Не отлегло: трясутся руки и дыхание выравниваться не хочет.
Когда это я успела из куска железа превратиться в грязь?
Клеенка холодит живот и пахнет как-то противно. За ближайшее время мне придется ее куда больше возненавидеть. Руки и ноги – унизительно-то как – привязали к противоположным краям стола, а веревка сразу натерла кожу.
– Мне нужно, – загробным голосом начал Генрих, – название яда, место его хранения, цели и причины покушения, а также имена заказчиков, если они есть.
Я молчала, ожидая первого удара. Удастся ли мне их переубедить вообще? Чем бить будут, интересно.
Над ухом свистнуло. Я с шумом сквозь зубы втянула воздух. Так вот почему это «палками» называется. Ну не плеть или кнут уж точно. Даже не розги. И боль совсем незнакомая. Не как обычно, только в месте удара очаг, а по всему телу вязкой тугой волной. Эдак я недолго продержусь.
– Кику?
– Не делала я ничего... – хрипло, почти плаксиво.
На меня обрушилось сразу несколько коротких отрывистых ударов с небольшим замахом, но еб твою мать, как же больно... Я сначала скулила, потом громко.
– Кику, имена... название... – прошилось сквозь шум в голове.
Я помотала головой, зная, что слова в предложения уже не соберу. Хоть бы передохнуть дали... Нет, пока еще терпеть можно.
Следующие уже с сильным размахом были и оттяжкой. Теперь голоса не то чтобы сквозь вату, а будто я под стеклом. Слышу, но слов не разбираю.
Теперь Генрих задавал вопросы после каждого удара, только я их не слушала и постоянно только мотала головой.
Начальник охраны со вздохом опять замахивался. Я вздрагивала после свиста, еще до момента удара, и оттого было больше, одуряюще больно. Когда бьют, надо расслабиться, так будет легче. Но тело уже не слушалось.
Я царапала собственные пальцы.
Не дышалось.
– Перерыв, – тяжело вздохнул Генрих. Устал, бедный.
– Я вас заменить могу, если что, – сразу подхватился Блейк.
– Не надо. Иначе мы от нее так ничего и не добьемся. Отвечай, – голову за волосы приподняли над столом, – где хранится яд?
Я подслепнувшими глазами рассеянно уставилась на начальника охраны, часто моргая и щурясь. Что он спросил, а?
– А вы не переборщили? – с опаской поинтересовался Оливер. – Вон она какая анорексичная... От болевого шока можно и...
– Живая, – успокаивающе констатировал начальник охраны. Дайте ей время, до завтра созреет и все скажет. А не скажет, иголки под ногти вгонять будем. Оливер, ты у нас самый добросердечный, приуберись здесь. Потом приходи в столовую, время обеденное.
Послышались шаги, дверь хлопнула.
Мужчина, даже, наверное, парень – он совсем еще молодой был – первым делом отвязал меня, помог подняться и сунул измятую кофту:
– Вот, держи. Прикройся, – я бездумно кивнула, прижимая ее к груди. Спасибо тебе, добрый человек.
– И что теперь? – принялась раскачиваться туда-сюда на узкой деревянной скамеечке, пытаясь хоть как-то унять боль.
Оливер обернулся:
– Есть хочешь?
– Хочу, – чувство голода заметно на второй план отошло, но совсем не исчезло. Мутило, правда, немного.
Мне на раскрытые ладони опустился пирожок, румяный и круглый. Кофту прижимая локтями к груди, чтоб не спадала, я принялась осторожно есть. С рисом, оказывается. Ну, если отравлен, значит отравлен. Зато больше бить не будут.
Закончив с уборкой парень опустился рядом...
– Ну... ты лучше сознайся во всем, зачем мучатся? Все равно тебя, можно сказать, поймали на месте. Отпираться и толку нет.
– Но я ведь на самом деле... я правда ничего не делала... Генриха можно еще в этом хоть как-то убедить?
Боль потихоньку, мерно остывала. Она вся не уйдет, но хотя бы глаза слепить не будет. Что у меня там со спиной, я даже боялась представить
– Думаю, он уверен в этом почти полностью. Его переубедят только факты. Или сам господин Кэри. Я слышал, ему уже значительно лучше.
– Правильно слышал, – тяжелый скрип открывшегося двери лезвием ударил по ушам. Голос ударил еще больше.
– Кэри, сука... – я чуть было не поперхнулась, – ты серьезно думаешь, что я тебя...
– Кику, солнышко, у меня для тебя сюрприз, – проигнорировав мои слова Ланкмиллер с противной ухмылкой продемонстрировал мне чем-то наполненный шприц.
– Усыплять собрался? – мрачно осведомилась я. Да он, мразь, здоровее всех здоровых. Хотя снова небритый.
– Это быстродействующее обезболивающее, – деликатно поправил Кэри и тут же всадил иглу мне в шею чуть ли не с размаху, – расслабься, синяк же будет.
Все тело моментально как-то одеревенело, а в кончиках пальцев чувствительность пропала и вовсе. Это, однако, не обезболивающее, а уже какой-то наркоз. Хотя именно то, что мне и нужно.
– Спасибо, – тихо шепнула я Оливеру, доедая свой скромный паек. Парень ободряюще улыбнулся.
Кэри поднял меня на руки и больше, кроме его черной рубашки, я ничего видеть не смогла. Все еще носит траур? Ну надо же...
– Господин, она...
– Физически не могла она ничего сделать, – Ланкмиллер как-то полу-снисходительно ухмыльнулся. – Мы с Генрихом об этом поговорили...
Я плавала в тумане, и очередной проблему сознания случился, когда меня уже на кровать в апартаментах хозяина опустили.
– Кэри?
– М?
– Знаешь что? Херовый из тебя спаситель, вот что. Мог бы и раньше прийти, – я с трудом перевалилась на бок, уткнувшись носом в благородно-сиреневую простыню.
Голоса почти не было. Такое тихое измотанное хрипение.
– Я думал об этом, но потом посчитал, что тебе будет полезно.
Будь я в здравом уме сейчас, наверное, сделала бы какую-нибудь гадость. А так вышло только сипло-беспомощное:
– Сволочь... Что у меня теперь со спиной?
– Ничего у тебя со спиной, – Ланкмиллер фыркнул, – этот метод тем и хорош, что отличается особой болезненностью и совсем не оставляет следов. Кстати, мне нравиться твой новый метод ношения одежды.
Он лег рядом, нарушая мое личное пространство. Отодвигаться сил не было.
– Знаешь, как это больно и обидно?..
– Поплачь, – равнодушно предложил Кэри, – должно помочь.
– Будь я чуть слабее характером – непременно. Прямо на твоей груди. Но плакать я не умею.
На душе вдруг стало так погано, хоть вой. Трясло. Немного дрожали губы. А слезы...
Слез не было.