Час прощанья
— Ясо... ты ведь понимаешь, нам нужно идти , — сказала девушка сдержанно, но с раздражением, опускаясь на табурет.
Рыжая замерла. В её взгляде отразилось многое — невысказанное, пережитое, с трудом удерживаемое внутри. Но, собравшись, она ответила:
— Понимаю. Будь готова. На рассвете возьмём коней и двинемся в путь, — произнесла Ясодея, чеканя каждое слово, с болью, прорвавшейся сквозь ровный голос.
— Я могу уйти одна, если ты решишь остаться.
Попытку своего рода поддержки она отвергла молчаливым жестом.
⸻
Прогоняя глухую ночь, утро оставалось тревожно тихим — будто тьма всеми силами старалась задержаться, вцепившись в мир краями своей тени.
Ариадна проснулась задолго до первых лучей. На душе было неспокойно.
То ли страх перед тем, что ждёт впереди,
то ли беспокойство за Ясодею и Нерева — добрых, но, несмотря на возраст, по-детски порывистых, упрямых, склонных к безрассудству.
Она поняла это за последние две недели — они оба не были злыми, но и взрослыми их назвать язык не поворачивался.
Прощание казалось тяжёлым не только для неё.
Ясодея, обычно весёлая и несдержанная, весь день не отходила от друга детства. Слёзы — чуждые её натуре — подступали к глазам: непрошенные, тягучие.
Нерев, казалось, не замечал, как багровел рукав её красной рубахи, впитывая в себя несказанное.
Перед сном она долго сидела у его постели, гладя золотистые кудри. Он спал спокойно, почти по-детски — и от этого внутри всё сжималось ещё сильнее.
В комнате с ним она оказалась благодаря его любви к странным настоям.
В этот раз это был «поцелуй мрака».
Он быстро отправил Нерева в лапы дрёмы — густой, вязкой, почти без снов. Засыпал он так, будто ускользал из мира — без сопротивления, без слов.
Остался только ровный, глубокий вдох, и лёгкое подрагивание ресниц, как у ребёнка, которому наконец позволили забыться.
Ясодея сидела у его постели, скрестив руки на коленях, будто пытаясь удержать себя в этом моменте. Снаружи уже начинало сереть, и первые проблески рассвета пробирались сквозь неплотно закрытые ставни.
Нерев спал. Тихо, спокойно, глубоко — как спят те, кого отпустило все плохое.
Именно это рвало Ясодею изнутри.
Она медленно наклонилась, поправила край одеяла, будто это имело хоть какое-то значение. Провела пальцами по его виску, по светлым кудрям, стараясь не разбудить.
— Спи, придурок, — шепнула она, не зная, слышит ли он.
Задержалась.
Хотела сказать больше. Хотела, чтобы он открыл глаза, чтобы всё — остановилось, хотя бы на миг.
Но он не просыпался.
Она поднялась почти резко, будто иначе не смогла бы уйти.
Постояла с минуту, глядя на него, сжав кулаки так сильно, что побелели костяшки. А потом — разжала пальцы, выдохнула и наклонилась снова.
Поцеловала в висок — осторожно, как прощаются с кем-то, кто может не вернуться.
— Береги себя, — уже беззвучно.
И ушла. Не оборачиваясь.
⸻
Когда Ясодея закрыла за собой дверь, рассвет уже начинал окрашивать небо бледным, почти водянистым светом. Воздух был свежим, будто только что вымытым — влажная тишина перед движением, перед шагом, который уже нельзя будет отыграть назад.
Ариадна ждала на крыльце. Не спрашивала — только подняла глаза, когда услышала скрип двери за спиной. В этих глазах не было упрёка, только понимание и, может быть, тихое напряжение, знакомое тем, кто когда-то сам оставлял что-то важное позади.
Ни одна из них не заговорила.
Ясодея спустилась по ступенькам, встряхнула плечами, словно скидывая с себя чужие прикосновения, воспоминания, слабость. Подошла к девушке и коротко кивнула. Ариадна ответила тем же, и обе одновременно отвернулись от дома.
Они пошли внутрь ещё раз — молча, быстро, по-хозяйски. Собрали только то, что действительно нужно: травы, перетянутые шёлковыми нитями, кожаные мешочки с полынью и солью, маленькие резные амулеты, пару свёртков с различными травами. Ясодея положила на дно сумки старую льняную рубаху кроваво красного цвета — даже не для себя, а просто потому что ткань казалась нужной. Ариадна, прежде чем уйти, снова осмотрела кухню — взгляд её задержался на чашке с остатками настоя.
Когда всё было готово, они вышли во двор, ступая мягко, будто боялись потревожить сон самого утра.
Дальше — за лошадьми.
Тропинка к дому Вадима была всё такой же — узкой, обрамлённой невысокой мятой, пахнущей сладко и терпко одновременно. Тишина сопровождала их, но это не была тишина пустоты — скорее, тишина осознания. Присутствие мира вокруг, в котором всё пока ещё спит, даже птицы.
Белый домик показался из-за поворота — чуть косой, с тем самым забором, бережно собранным вокруг участка. Лошади уже ждали — привязаны под навесом, лениво жующие, с приглушённым дыханием.
Ясодея прошла к ним первой, коснулась гривы белого жеребца — пальцами, будто прощаясь и с ним тоже. Он тихо фыркнул и ткнулся мордой в её плечо, как делал всегда.
— Спасибо, — сказала она коню, и, быть может, не только ему.
Ариадна крепко затянула подпругу, проверила сбрую. Всё было готово.
Они не торопились. Каждый жест был выверен, каждое движение имело вес — как в ритуале. Потому что это и был ритуал. Ритуал ухода.
Когда обе сели в седло, на горизонте наконец показалось солнце — холодное, зыбкое, пронзающее верхушки деревьев острым светом. Лес впереди ждал их — высокий, густой, укутанный влажной дымкой, где каждая ветка шептала своё.
Лошади двинулись неторопливо, шаг за шагом, будто сами чувствовали — спешить некуда.
⸻
Лес встретил их прохладой и глухим дыханием — здесь было иначе. Пахло корой, мхом, далёкой сыростью, неведомой жизнью. Шорохи были повсюду — не пугающие, но внимательные. Будто кто-то незримый наблюдал, провожая взглядом.
— Всё ещё можно повернуть назад, — сказала Ариадна после долгого молчания.
Ясодея усмехнулась, но без радости.
— Назад — лучше никогда не оглядываться. Иначе ты застрянешь там навеки.
Лошади шли уверенно — как будто знали путь. Они ступали через корни и камни, не спотыкаясь, и лес не сопротивлялся. Ветки, как по велению, раздвигались чуть в стороны, пропуская.
Свет просачивался сверху редкими пятнами, играя на волосах, на руках, на поводьях. Где-то вдалеке крикнула птица — протяжно, пронзительно. Им навстречу подул ветер, принося с собой запах чужих земель — влажных, пряных, ещё не пройденных.
В этом движении было что-то освобождающее.
Они не говорили много. Только иногда перебрасывались короткими фразами — всё остальное оставалось внутри. То, что не нуждалось в объяснении.
Шли — долго. И чем глубже уходили в лес, тем тише становился мир позади.
До тех пор, пока от старого дома, от деревянного крыльца, от мягкой тишины, наполненной дыханием Нерева, не осталась только память — у каждой своя.
Тропа, ведущая от северной окраины Фитангельма к Эфимерону, сначала шла вдоль оврага, потом терялась среди холмов и впадала в редколесье, по утру ещё покрытое лёгким серебром росы. Лошади шли медленно — не потому что устали, а потому что чувствовали настроение своих всадников.
Ясодея молчала долго, всё ещё не оправившись от прощания. Ария не торопила — знала, что слова придут, когда будет надо.
— Думаешь, он простит, что мы не разбудили его? — наконец спросила рыжая, не оборачиваясь.
— Думаю, он поймёт, — ответила Ария спокойно. — Уход иногда тише, чем возвращение. Не все прощания нужно слышать вслух.
Ясодея кивнула, слегка натянула поводья.
— Он ведь не просто друг, ты понимаешь? — вдруг резко, почти с обидой.
— Понимаю, — тихо. — Он тебе — будто корни дерева. Вроде бы не видно, но без них всё рассыпается.
— Точно. — Уголки губ дрогнули, будто Ясодея удивилась, что Ария нашла такие слова.
На некоторое время снова воцарилась тишина. Лес вокруг начинал оживать. Листья трепетали в лёгком утреннем ветре, где-то вдалеке трещал перепел, и сквозь листву проглядывало тепло восхода.
— А ты? — внезапно спросила Ясодея. — У тебя были корни? Или ты вечно ветром носимая?
Ария посмотрела вперёд, на извивающуюся тропу.
— Возможно были,точно не такие как у вас правда. Скорее товарищеские,но их вырвали с корнем. А я не то чтобы стараюсь пустить новые.
— Звучит... одиноко.
— Иногда. Но это всяко легче, чем снова терять.
Они ехали молча ещё немного, и вдруг Ясодея хмыкнула:
— А ведь ты серьёзная. Я-то думала: вся такая ледяная, надменная... А ты — просто аккуратно скрываешь своё.
— А ты думала: я как те кого ты встречала в Мортене?
— Примерно. А теперь понимаю — ты не строишь стен. Ты их несёшь. Чтобы потом, если что — укрыть кого-то. Вроде меня.
У Ариадны дрогнули плечи, но она не ответила. Только взгляд стал чуть мягче.
Внезапно что-то хрустнуло в чаще — громко, резко. Лошади заржали и задрали головы. Ария уже потянулась к рукояти ножа, Ясодея схватилась за вожжи, чуть приподнимаясь в седле.
— Слышала? — прошипела она.
— Да. Что-то крупное. Трава не шелестела — трескались веточки кустов.
Обе всматривались в заросли. Сердца стучали в унисон, кровь звенела в ушах.
И тут всё стихло. Даже птицы затихли. Только дыхание — их собственное — да шорох листьев, как чей-то еле уловимый смех.
Конь сорвался с места, взбрыкнув. Ясодея с трудом удержалась в седле.
Ария снова посмотрела в сторону фигуры.
Но её уже не было.
Только пустая тропа — и чувство, будто мир на миг затаил дыхание.