Игла одобрения

Спустя неделю девушка наконец смогла попасть в лицей – температура и боль ушли, осталась лишь та самая душевная пустота. Ей было сложно сконцентрироваться на учебе, перед глазами в очередной раз появлялись все эти картины, а тело предательски ощущало все проделанные с ней манипуляции...

Из неё вырезали ребёнка. Она могла быть молодой мамой, но теперь точно никогда ей не будет. Учителя что-то распинаются у доски, что-то о жизни говорят, об образовании, о поступлении, о вступительных.

Лизе так хотелось встать и рассказать обо всем, что с ней случилось, чтобы услышать хоть один голос, который произнесёт: «У меня тоже такое было! Ты не одна!» Но такого бы точно не произошло. Если и было, никто не сознается. Ни мальчики, ни девочки. Хотя случается подобная гадость с каждым четвертым, если не вторым. И все должны молчать. Чтобы людям было спокойнее. Умирать, гнить внутри, разрываться от боли и страха перед тем, что подобное действо может произойти снова, но молчать, потому что так принято. Об этом нельзя рассказывать, потому что тебя могут найти, убить, добавить тебе ещё парочку травм, как физических, так и психологических. И люди, люди то что могут подумать?!

Лиза вышла на середине урока из кабинета и направилась в туалет. Она боялась снова заметить на своем белье кровь, но, к счастью, её там не оказалось. Возвратившись в кабинет, девушка увидела, что рядом с преподавательницей по физике стоит директор школы.

- Мартынова, проходи, не стесняйся, - спокойно произнёс мужчина, - ты плохо себя чувствуешь?

- Да...

Усевшись на своё место, произнесла девушка.

- У нас случилось «ЧЭПЭ». Пропала Кожурина Наталья Васильевна, ваша одноклассница. Последний раз её видели на станции. Кассирша сказала, что девочка опоздала на электричку. Скорее всего остановила машину и поехала в никуда. Мы собираем поисковый отряд. Через час около памятника Ленину сбор. На руку повесить красную повязку.

- Яков Валерьянович, все организуем, в лучшем виде, - протараторила физичка и быстро полезла в свой ящик за повязками.

Лиза подозревала, что могло случиться с Наташей – тоже, что и с ней. Только, если она не появилась нигде со вчерашнего дня, значит... её нет в живых? Поисковый отряд приехал на станцию, где девушку видели в последний раз. Лиза не отходила от преподавательницы, в надежде, что так она будет чувствовать себя в безопасности, но сама чувствовала неконтролируемый приступ страха. Ни слова сказать, ни шагу ступить без дрожи в теле. Ей было до безумия страшно даже подумать, что Наташу могли убить и что сейчас они найдут её тело.

Люди – родственники, друзья и одноклассники, да и просто неравнодушные, шли ровным рядом от станции к той самой роще, где с Лизой случилась беда.

Девушка старалась изображать спокойствие, что с трудом ей удавалось. Но окружающие и подумать не могли, из-за чего по-настоящему переживает девушка... Если с Наташей что-то случилось, то это... в очередной раз её вина, ведь если бы она рассказала, описала этого человека, эту машину, или хотя бы рассказала тогда в туалете своим бывшим соседкам о случившемся, Наташа бы не села в автомобиль к незнакомцу и давно была бы дома.

- Наташа! – по очереди кричали идущие, - Кожурина!

Но молчанье следовало в ответ на все их просьбы отозваться.

Родители девушки выбились вперёд и были уже практически около той самой рощи. Вдруг раздался истошный крик матери. Кто-то бросился к ним, кто-то замер на месте. Лиза оцепенела. Вот оно. То, чего она так боялась. Оно происходит здесь и сейчас.

Хоть не было никаких доказательств того, что это тот же человек, девушка и так прекрасно понимала. Это было слишком очевидно, чтобы пытаться отрицать.

Внезапно оттуда пришёл один из друзей Егора.

- Мёртвая, - положив руку на плечо друга, дрожащим голосом промямлил он. Егор оттолкнул товарища и бросился к месту событий.

Вдруг обстановка вокруг стала казаться Лизе ненастоящей, будто она попала в какой-то фильм, и всё, что происходит сейчас – всего лишь игра актёров. Что сейчас кто-то крикнет «Стоп» и всё вернётся на круги своя. Наташа встанет и подойдёт к ней поздороваться, а потом они с Егором пойдут в кино. И всё будет, как обычно.

Дыханье спёрло, она стала задыхаться. Физичка, рядом с которой она старалась держаться чудесным образом куда-то исчезла. Лиза опустилась на колени и попыталась закричать. Сердце стучало в бешенном темпе, будто бы вибрировало, практически непрерывно. По телу прошла волна судороги, а в спину будто бы вонзили раскалённый меч. Но никто и не обратил внимания. Никто не подошёл к ней, будто бы на самом деле её и нет вовсе. Так, кучка листьев, пенёк или коряга.

Лиза вдруг поднялась и медленно пошла к тому самому месту. Тело Наташи накрыли чьей-то курткой. А что, если бы на её месте была она? Лизу вдруг одолела страшная тоска. Нужно было кому-то рассказать, дать наводку.

Из разговоров девушке стало ясно, что Наташу изнасиловали и задушили. Непреодолимое чувство вины рухнуло на бедную девушку. Будто бы небо упало и придавило её к земле, не давая возможности даже свободно вдохнуть. Все вокруг плакали или испуганно наблюдали за тем, как отец с матерью на коленях сидят, обняв друг друга перед телом дочери. Подъехала милиция. Школьников, которые приезжали на поиски, за исключением тех, кто и обнаружил тело, отправили огромной делегацией с Яковом Валериановичем и физичкой обратно на станцию, а оттуда – по домам.

Лиза оказалась дома. Мать мирно смотрела телевизор, на столе в кухне стояла бутылка вина, которая тянется уже который месяц – Раиса Петровна таким образом поддерживает сердце.

- Привет, - спокойно произнесла Раиса Петровна, услышав осторожные шаги дочери.

- Здравствуй, - Лиза села на другое кресло и уставилась на мать, - Наташу убили.

- Я слышала, - Раиса Петровна говорила так спокойно, будто речь идёт о каком-то сериале – в голосе и тени сочувствия не нашлось.

- Её изнасиловали перед этим, - Лиза и сама удивлялась, как умудряется не разреветься, но чувства, способные заставить её плакать будто бы атрофировались.

- Ну, такие подробности могли бы и не разглашать, - угрюмо отозвалась женщина, делая телевизор по громче.

- Это мог быть тот же человек.

- С чего ты взяла? – раздражительно бросила Раиса Петровна, повернувшись к дочери, - откуда ты знаешь?

- Её нашли в том месте, где это случилось со мной.

Раиса Петровна снова повернулась к телевизору и задумчиво уставилась в экран.

- Я должна рассказать милиции, чтоб его нашли. Её из-за меня убили... я ничего не рассказала, не предупредила... его бы поймали, она была бы жива!

- Дура! – Раиса Петровна вдруг резко поднялась и, приблизившись к лицу дочери, схватила её голову с двух сторон, - дура ты! – она была одновременно и зла, и обеспокоена, - ты обо мне сначала подумай! Если все это всплывёт, меня люди заклюют, а ты нигде ни на работу не устроишься, ни в институт не поступишь, ни мужа себе не найдёшь! Ты же жизнь себе испортишь! Себе и мне!

- Но он может ещё кого-нибудь убить, если его не поймают! – Лиза попыталась освободиться, но у матери мёртвая хватка, - нужно рассказать, помочь следствию...

- Лизавета, - Раиса Петровна умоляюще посмотрела ей в глаза, - я тебя прошу, как человек, как твоя мать... молчи. Теперь это твой крест. Неси его. Не смей никому рассказывать. Если хочешь остаться нормальным человеком – молчи...

Лиза наконец нашла в себе силы пустить слезу, но легче от этого не становилось. Ощущение, что на плечах сидит что-то огромное и тяжёлое не давало покоя. Это тот самый крест, который мать только что возложила на её хрупкие юношеские плечи.

Лиза знала, что мать будет любить её только тогда, когда она всё будет делать так, как хочет этого родительница. И для неё это значило только одно – действительно нести на себе крест молчания обо всем случившемся.

Неужели чьё-то мнение оказывается важнее устранения той опасности, что грозит десяткам, сотням, если не тысячам и не миллионам девушек каждый божий день? Раиса Петровна ставила в приоритет не то, что нужно было. Наташа мертва и уже ничего не сможет рассказать о том, от кого нужно ожидать опасности. Правосудие должно восторжествовать... но Лиза больше «не имела к этому отношения». И как бы она не старалась убедить себя в этой навязанной мысли, ей никак это не удавалось. Мать – отдельный от неё организм, и она не должна беспрекословно подчиняться ей. Раиса Петровна – манипулятор, удовлетворить которого невозможно.

Но она одновременно и мать, которая всегда полюбит, приголубит и поймёт. Какая бы она ни была – мать. Единственный родной человек в её жизни. Как можно думать о ней плохо? Это ведь будет предательство, чистой воды! А этого она позволить себе не могла.

Мамина любовь дорогого стоит. Мать хочет, как лучше. Мать жила дольше и больше знает о том, как устроен этот мир, что нужно делать, чтобы стать «нормальным человеком», чтобы тебя не заклевали, не осудили, не обидели...

Как же все это по сути бессмысленно – игнорируешь свои желания, стремления и склонности в угоду кому-то абстрактному, которого все равно что-то да будет не устраивать в тебе или других людях. Иногда семья может быть настроена против тебя исключительно потому, что ты делаешь что-то не так. Выбор предоставить? Свободу? Позволить человеку самому распорядиться своей жизнью? Боже упаси! Срам то какой. Молодость, глупость! Сделает что-то, а его осудят. И меня осудят! Что же тогда будет.

Но не будет уже ничего. Упущенное время, потраченное на погоню непонятно за чем. Убитое, разрушенное, невосстановимое.

Будет только пустота, тоска, непонимание. И внутри личностный конфликт, с неравным исходом в пользу общественного мнения. Но смысл то в чём? В чём? Угодить какой-нибудь Зинаиде Валентиновне из соседнего подъезда, поддерживать её уверенность в вашем благополучии, чтобы она ни дай бог не узнала, что происходит в вашей жизни на самом деле!

Отчего и почему – вопрос, конечно, риторический. Ответить на него – значит познать мир полностью, до мельчайших деталей – то есть невозможно. Разница поколений, разница в воспитании, разница в уровне понимания – хоть сто возможных вариантов ответов назови, ни один не окажется правильным. И одновременно правильными будут все.

Потому что так повелось.