Эпилог
Год спустя
Швецию больше не беспокоили жара и нехватка ресурсов. Всё было восстановлено, как будто никакой угрозы и не было. Люди одевались по погоде и не боялись перегреться, не боялись умереть от синтетической пищи и снова смогли ощутить радость.
Розель родила здорового мальчика, но два месяца ему не могли подобрать имя. Всё это время его называли просто малышом и медвежонком, как Астарот называет Бартоломео. Рождение брата стало для Свеи новым шагом в другую, лучшую жизнь. Рождению у Бартоломео сына радовались абсолютно все, даже Вайнона, которая уже вышла замуж за Мейндерта, и он сам. Им удалось сгладить конфликт и договориться о сотрудничестве. Однако у них снова случился спор, когда Мейндерт пытался дать сыну Бартоломео голландское имя. Это неправильно, ведь Бартоломео и Розель — чистокровные шведы, и никакое голландское имя их сыну не пойдёт.
Дагона смирилась со смертью дочери лишь после психотерапии. Год она боролась с депрессией и в итоге пришла в себя. Отстригла волосы и решила работать, как и её муж. Дети часто оставались на Розель, которая не прочь понянчить очаровательных близнецов. Вещи Бонмал убрали, саму комнату закрыли, но поставили на полку с телевизором её фотографию. Возле неё часто горят свечи с любимым ароматом Бонмал — жасмином. Близнецы уже соображали, что в их семье не хватало сестры, но они не понимали, что теперь она никогда их не обнимет и не поцелует.
Когда Розель баюкала сына на руках, к ним в дом постучали. Она попросила Свеу открыть дверь. Пришли Бартоломео и Астарот. Бартоломео сменил имидж с пальто на стиль Мон-Геррет и стал чаще носить чёрную рубашку с чёрным пиджаком. На груди красовался крест, который Астарот подарил Бартоломео в качестве оберега. Бартоломео поклялся никогда его не снимать. Астарот в это охотно верил. Бартоломео прошёл к жене и поцеловал её в щёку, посмотрел на сына и стал ждать Астарота. Мон-Геррет сел на колени перед Свеей и посмотрел ей в глаза. К сожалению, ему не удалось вызвать у неё на лице улыбку. Та беззаботная и весёлая Свеа угасла вместе со своими друзьями. Из-за тяжёлой травмы она перестала различать собственные эмоции и практически не улыбалась, даже когда для этого был повод. Травма просто морально убила Свеу, и Астарот считал себя виноватым. Но он не видел ножа, который падал прямо Бонмал в сердце. Свеа оставила Астарота одного и поднялась наверх в свою комнату. Она оставила свои игрушки на стеклянном столе в гостиной. На телевиозе шли титры её любимого мультфильма, а в тарелке надкусанное овсяное печенье. У Свеи было желание, но не было сил ни доесть любимое лакомство, ни порисовать. Астарот быстро переключился с одного ребёнка на другого — Розель передала ему в руки малыша. Астарот потеплел. Малыш, глядя на него, улыбался. Бартоломео приобнял жену, и она положила голову ему на плечо. Астарот качал ребёнка и пальцем щекотал живот. Малыш ещё не умел смеяться, но улыбкой он показывал, что ему нравится.
— Спасибо, — сказал Бартоломео.
— Который раз благодаришь меня за его спасение... и который раз я скажу «пожалуйста», медвежонок, — улыбнулся Астарот и вернулся к младенцу.
— Он похож на меня или на Барто? — спросила Розель.
Астарот, недолго думая, сказал, что малыш — копия Бартоломео и цветом волос и лицом. Глаза младенца были бледно голубыми, и Астарот глядя в них, мог сравнить этот цвет с водой в некрополе. Абсолютно чистые изящные глаза младенца имели свойство вызвать умиление даже у непреклонной Свеи и Дагоны.
— Ты обещал дать ему имя, — напомнил Бартоломео.
Астарот прижал ребёнка к груди и придержал за голову.
— Ара́мис Мон-Геррет-Альдани, — утвердил он и погладил малыша.
Розель и Бартоломео улыбнулись. Им нравилось имя сына. Они подошли к Астароту и приобняли его, не задевая малыша. Арамис находился в кругу любящих родителей и дьявола, который вёл себя человечнее некоторых людей. Когда взрослые радовались новому имени малыша, Арамис, положив голову на плечо Астарота с доверием, приоткрыл рот, что стал виден язык. Его глаза загорелись ярким пламенем.