Mon chemin est l'amour
Следующее утро наступило слишком резко. Знаете, бывает такое состояние: ты спишь, тебе тепло, уютно, во сне ты снова смотришь северное сияние, и Кайл держит тебя за руку... И тут:
— Луна, вставай! Собирайся, через два часа вылет!
Я рывком села на кровати, волосы торчком, лицо как у енота после вечеринки.
— Что?.. Какой вылет?.. Куда?! — прохрипела я, ещё не различая, реальность это или очередной странный сон.
Мама стояла в дверях и уже накидывала шарф на шею:
— Мы едем в Париж. К бабушке. На оставшиеся каникулы. Я же тебе говорила, если билеты подешевеют — полетим!
Париж. Бабушка. Каникулы. УЖЕ. СЕЙЧАС.
Моё сознание начало потихоньку проваливаться в бездну. В голове промелькнули кадры: я и Кайл, озеро, поцелуи, селфи, план, что мы поедем в кино, потом — каток, потом — может быть — снова куда-то ночью смотреть звёзды. А теперь… круассаны с бабулей?!
— МАААААМ, НЕТ! — я завыла так, будто мне отменили свадьбу с Гарри Стайлсом. — Ты серьёзно?! Сейчас?! Я только проснулась!
Мама закатила глаза:
— У тебя вся жизнь — романтический момент. А бабушка скучает. Быстро, чемодан — и давай, не страдай. Париж не терпит драмы.
Но я уже страдала.
Я вытащила телефон и машинально написала Кайлу:
> Плохие новости. Меня уносят в Париж. Прямо сейчас. Помолчи три секунды в знак солидарности.
Он ответил сразу:
> Париж?! Какой Париж? Я тут билеты на каток смотрю! У тебя план был — снежки, я, глинтвейн (безалкогольный, если что), я, киношка, опять я!
Я уткнулась лицом в подушку и простонала в неё:
— Кайла не будет в Париже…
— Что ты там бормочешь? — спросила мама, входя снова.
— Ничего… просто часть меня остаётся в Осло, а я — в багаже у Air France.
Я бросалась по комнате, как торнадо, выдергивая из шкафа худи, джинсы, наушники, зарядки и кучу нужной и абсолютно ненужной ерунды. Чемодан раздувался, как будто я собралась не в Париж на неделю, а в кругосветное путешествие без права на возвращение.
— Где мой блокнот? А! Щётка для волос! Пижама! УБИЙЦА ДУХОВ! — кричала я, будто на репетиции катастрофы.
Инесса, стоявшая на видеосвязи, еле сдерживала смех:
— Ты выглядишь так, будто сбегаешь из страны.
— Потому что так и есть! Только я не сбегаю, а меня вывозят насильно. И всё из-за бабушкиной тоски по внукам и багетам!
Папа снизу уже звал:
— Луна, ты там не Европу в чемодан пакуешь? Мы уже в машине!
Я рванула вниз по ступенькам, еле таща за собой чемодан, который был теперь тяжёл как моя душа. Папа стоял у багажника, зевал и выглядел гораздо бодрее, чем я ожидала в восемь утра в мороз.
— О, вот и ты. Давай, принцесса чемоданов, загружаемся.
Я сунула чемодан в багажник, а сама украдкой проверила телефон — Кайл написал:
> Если вдруг самолёт отменят — я рядом. На случай судьбы, совпадений и маленьких чудес 😌✈️
Я улыбнулась. И в то же время чуть не заскулила.
Мама уже сидела в машине, довольная, как будто выиграла в лотерею.
— Представь, как бабушка обрадуется! — сказала она, пристёгиваясь. — И вообще, немного смены обстановки тебе не помешает. Париж — это красиво, романтично...
— А у меня Осло — красиво, романтично и по имени Кайл, — пробурчала я себе под нос.
Папа повернулся на водительском сиденье:
— Что ты сказала?
— Я сказала, что если мы не возьмём с собой термос с какао, это катастрофа.
Он кивнул:
— Согласен. Какао — это важно.
И вот так, с чемоданом воспоминаний, тоской по несостоявшимся свиданиям и термосом в руках, я ехала прочь из своего уютного Осло.
В Париж. К бабушке.
И в разлуку. С Кайлом.
Мы ехали молча. Ну ладно, они ехали молча. А я в голове проигрывала драматичную сцену, где машу Кайлу рукой из окна самолёта, а он стоит на взлётной полосе в пальто, с грустным взглядом и розой в руках. Примерно как в кино. Только без розы. И без взлётной полосы. И вообще — он спит, потому что воскресенье, восемь утра.
Машина остановилась возле аэропорта, и папа, как обычно, заявил:
— Всё, выгружаемся. Кто последний — тот не получит круассан в дьюти фри.
Я вышла, кутаясь в куртку. Воздух был пронизывающе холодный. На фоне серого неба здание терминала выглядело неприветливо — особенно, когда тебе совсем не хочется улетать.
Мы вошли внутрь, потащили чемоданы к стойке регистрации, и вот тут всё началось.
— У вас есть бронь? — вежливо спросила девушка за стойкой.
Мама бодро кивнула и протянула паспорта. Я тем временем незаметно открыла чат с Кайлом и набрала:
> «Всё, мы в аэропорту. Ещё немного — и прощай, моя норвежская романтика 😩»
Он ответил почти сразу:
> «Подумай, что ты будешь делать, если в Париже найдёшь нового красавчика в берете?»
Я хмыкнула и набрала:
> «Найду Wi-Fi и покажу тебе, чтобы ты с ревности запел на весь Лувр 😌»
Пока мы смеялись в переписке, папа зачем-то пытался уговорить маму взять в ручную кладь бутерброды. Девушка за стойкой строго сказала:
— Сэр, пожалуйста, только личные вещи. У нас не пикник.
Я посмотрела на очередь, потом на семью впереди — трое детей, чемодан с наклейкой "I ❤️ PARIS" и плюшевый мишка, притороченный к ручке. Класс. У меня с собой только тоска, пауэрбанк и губная помада.
Когда мы прошли стойку, и мне выдали посадочный, я снова заглянула в телефон. Кайл прислал фото — он лежал под одеялом, с чумовой причёской и табличкой на подушке:
"Придумай, как это пережить. Я — не придумал."
Я расплылась в улыбке и медленно побрела за родителями к досмотру.
Париж, бабушка, багеты — всё это, конечно, хорошо. Но сердце моё сейчас было на кухне в Осло, рядом с пустой чашкой какао. И одной свободной кружкой — для него.
Переместимся с вами прямо в Париж.
Да-да, без пересадок, багажной суматохи и бесконечных объявлений на французском.
Мы приземлились, и первое, что я увидела в иллюминаторе — снег.
Настоящий, хлопьями, будто кто-то посыпал город сахарной пудрой сверху.
— Вот это да... — прошептала я.
Париж в снегу — это нечто. Он выглядел не как в открытках, а лучше:
белые крыши, дым из труб, тонкие деревья вдоль улиц — всё было таким... кинематографичным, что захотелось поставить на паузу и просто разглядывать каждый кадр.
Мы сошли с трапа. Воздух был свежим и щекотал нос. Совсем не тот, что в Осло, — в Париже даже мороз казался… элегантным.
— Ну здравствуй, Париж, — сказала я себе под нос, пока мы шли по рулёжке к автобусу.
Внутри терминала пахло кофе, круассанами и духами. Классический парижский набор. Я шла за мамой с чемоданом, а в голове крутилась только одна мысль:
я должна пережить разлуку с Кайлом, не растаяв как шоколад в багете.
Мама говорила о планах на ближайшие дни:
— Сначала к бабушке, потом по магазинам, ты же хотела новый пуховик, и обязательно сходим в тот музей, помнишь?..
Я кивала. Но внутри была как будто на другом континенте.
Телефон завибрировал. Кайл.
> «Ты уже там?»
Я набрала:
> «Да. Здесь всё как в кино. Только в главной роли не ты.»
Он прислал стикер с драматическим падением в обморок.
> «Надеюсь, ты хотя бы скучаешь настолько, чтобы грустить под Эйфелевой башней.»
> «Я скучаю настолько, что хочу взять билет обратно. Или украсть башню, чтобы подарить тебе.»
> «Ого. Значит, ты уже адаптировалась к французскому уровню драмы.»
Я хихикнула и сунула телефон в карман. Снег медленно падал на улицы, пока мы ехали в такси по Парижу. За окном проплывали вывески на французском, уютные булочные, парочки под зонтами.
Такси свернуло с главной улицы и поехало по узкой, мощёной дорожке, где старинные дома стояли плечом к плечу, словно старались укрыться от снега. Мы подъехали к невысокому домику с зелёными ставнями и облупленной табличкой "47 Rue des Lilas" — именно так, как я помнила с детства.
— Боже, он совсем не изменился, — подумала я, пока папа вытаскивал чемоданы из багажника.
Мама нажала на дверной звонок, и я уже заранее знала, что услышу.
— Луночка, mon petit chou! — дверь распахнулась, и передо мной возникла бабушка Жюли — в фартуке с клубничками, с завитками седых волос, пахнущих ванилью и лавандой.
Я едва не утонула в её объятиях.
— Ты стала такой большой! И такая красивая! Париж ждёт тебя, ма пупус!
— Бабушка, не начинай с «пупус»... — засмеялась я, — я уже взрослая, между прочим.
— Ага, взрослая… пока не упрётся лбом в крышку варенья, которую не может открыть, — подмигнула она и втолкнула нас внутрь.
В доме было тепло, пахло корицей, свежей выпечкой и бабушкиными духами. Старинные часы на стене тикали, как и раньше, а у окна стояла ёлка — настоящая, с деревянными игрушками и гирляндой из золотых бусин.
— Вот это Рождество, — пробормотала я.
Мы скинули куртки, бабушка усадила нас на кухню, достала тарелку с миндальным печеньем и поставила чайник.
— Луночка, у меня для тебя даже отдельная комната. С видом на сад! Я там постелила одеяло с зайчиками — ты любила их в детстве!
— Баб, мне восемнадцать, — закатила я глаза, — я уже не совсем в том возрасте...
— ...чтобы не любить зайчиков. Это навсегда! — парировала она.
Мама смеялась, папа уже успел украсть печенье с тарелки. Я пошла наверх, в свою комнату. Деревянная лестница скрипела под ногами, а в сердце вдруг стало так... тепло.
Комната была маленькая, но светлая. Белое одеяло, подушка с цветами, книжная полка с французскими романами и тот самый деревянный медвежонок на подоконнике.
Я села на кровать и посмотрела в окно: снежный сад, скамейка, где мы когда-то с бабушкой пили какао, и — самое главное — тишина. Настоящая, зимняя.
Телефон снова завибрировал.
> Кайл: «Ну как, тебя уже закормили багетами и парижской любовью?»
> Я: «Меня уже чуть не удушили объятиями, зайцами и печеньем. Сос, срочно высылай объятия по блютузу.»
> Кайл: «Объятия летят. Но знай — мне не хватает тебя здесь. Всё слишком тихо без твоего смеха.»
— Луна! Ma chérie! Ужин готов! — прокричала бабушка снизу так, что, кажется, соседи тоже поняли: пора есть.
Я спрыгнула с кровати, по пути прихватив носки — пол в доме был прохладный, несмотря на обогрев. Спустившись по скрипучей лестнице, я почувствовала запах — запечённая курица с розмарином, картофель, сырный соус и... что-то сладкое на потом. Бабушка, как всегда, перестаралась. В хорошем смысле.
На кухне уже сидели мама и папа. Папа первым делом налил себе бокал вина, а мама поправляла скатерть, хотя она и так лежала идеально.
Бабушка поставила передо мной тарелку с улыбкой, которую можно было бы запечатлеть на обложке рождественской открытки.
— Ну что, рассказывай, как твои дела в школе? Есть кто-то интересный? — спросила она и подмигнула.
— Бабушка... — я застонала, — мы только начали есть!
— Самое время для сплетен! — бодро ответила она. — У меня в твоём возрасте уже было три ухажёра и один роман с соседом по лестничной клетке.
— Мам, не пугай ребёнка, — вмешалась мама, но все уже рассмеялись.
Мы ели, болтали, вспоминали забавные истории из детства. Папа рассказывал, как однажды потерялся на блошином рынке в Париже, а бабушка вставляла: «Он просто пошёл за сыром и вернулся через два часа, со шляпой, которую никто не просил».
Я ела и ловила себя на мысли, что пусть я и не дома, пусть Кайл и далеко — мне было по-настоящему тепло.
Потому что такие вечера, с тёплым светом, смехом и уютом — они остаются внутри, как бабушкин рецепт пирога: навсегда.
Я поднялась к себе в комнату и села на кровать, устало сбросив тапочки. Чемодан стоял посреди комнаты, как напоминание: «разбери меня хоть раз в жизни сразу, а не через неделю». Вздохнув, я начала выкладывать вещи — аккуратно на полку, кое-что повесила в шкаф, а кое-что просто свернула комком и закинула на кресло. Классика.
Вдруг кто-то постучал в дверь.
— Можно к тебе на минуточку? — раздался мягкий голос бабушки.
— Конечно, — я улыбнулась, — заходи.
Бабушка вошла с кружкой чая в руках, как всегда — в своём уютном халате и пушистых тапках, словно только что вышла из рекламы уюта.
— Я подумала, что после дороги тебе не помешает ромашковый, — сказала она и протянула кружку.
Я поблагодарила и сделала глоток. Чай был горячий, ароматный и… какой-то родной. Всё-таки бабушки умеют выбирать нужные моменты.
— Ну, рассказывай, как ты? Как учёба, как жизнь?
— Да нормально вроде, — пожала я плечами. — Иногда суматошно, иногда весело. Бывает, хочется просто залезть под одеяло и не выходить до весны.
Бабушка уселась рядом на край кровати, хитро на меня посмотрела.
— Ага, типичный подростковый диагноз. Записываем: «лёгкая форма усталости от всего» и «хроническая нехватка объятий».
— И шоколада, — добавила я.
— Точно, — рассмеялась она. — Ну ничего, у меня целая кухня шоколада. Вылечим!
Мы немного помолчали. С улицы доносился тихий шум парижского вечера — с шелестом шин по мокрому асфальту и редкими голосами.
— Я так рада, что вы приехали, — вдруг тихо сказала бабушка. — Когда дом наполняется вами — он оживает. А то сижу тут одна со своими цветами и рецептами.
Я посмотрела на неё и вдруг поняла, как давно мы не говорили просто так. Без спешки. Без телефонов.
— А я рада, что мы приехали, — честно сказала я. — Здесь так спокойно. И уютно. Как будто весь мир немного замедляется.
Бабушка улыбнулась и взъерошила мне волосы, как в детстве.
— Потому что Париж зимой знает, как устроить волшебство. Особенно, если ты в правильной компании.
Бабушка сделала глоток своего чая, посмотрела на меня искоса и прищурилась:
— Так… а теперь расскажи мне всё.
— Про что всё? — прикинулась я, уткнувшись в кружку.
— Ну конечно же, про мальчиков! — сказала она с заговорщическим видом, словно была не бабушкой, а подружкой из моего класса.
Я засмеялась:
— Бабушка, ну ты даёшь…
— А что? Мне можно! Мне за семьдесят, мне теперь всё можно! — она гордо скрестила руки на груди. — Ну давай, выкладывай. Есть кто-то, кто тебе нравится?
Я поёрзала на месте.
— Ну… может быть…
— Ах-ха! — она театрально хлопнула в ладоши. — Я знала! У девочки на лице всё написано. И кто же он? Высокий? Спортивный? Или, может, в очках и пишет стихи?
— Бабушка, — я закатила глаза, — ты как будто решила угадать прямо весь школьный каталог.
Она хмыкнула и хитро подалась вперёд:
— Смотри, у меня есть одна волшебная способность — я всегда всё узнаю. Даже если мне не говорят. Но я предпочитаю, когда мне говорят сами. Так что?
Я закусила губу и после короткой паузы сказала:
— Ладно… Я расскажу. Но! Есть условие.
Бабушка с интересом приподняла брови:
— Условие? Ну-ка?
Я поставила чашку и серьёзно посмотрела ей в глаза:
— Только если ты пообещаешь не говорить маме и папе. Ни намёком, ни случайной фразой, ни под видом «случайного разговора за ужином». Ни-че-го.
— Пфф… — бабушка отмахнулась. — Я — как сейф. Всё, что скажешь, останется между нами. На мне молчание печатью закреплено. Я торжественно клянусь!
— Ещё и без шпионских уловок?
— Без. Я даже в Facebook не напишу.
Я рассмеялась, покачала головой, но почувствовала, как с бабушкой действительно можно говорить свободно. У неё было это особенное — когда она не давила, не осуждала, а просто слушала, с лёгкой ироничной улыбкой и тёплым взглядом.
— Ну хорошо, — сказала я, немного понизив голос. — Тогда слушай. Но если кто-то проболтается — я скажу, что ничего не рассказывала. И всё это ты придумала.
— Договорились. Я всё спишу на старческое воображение. А теперь — выкладывай.
Я закрутила прядь волос на палец и на секунду замолчала, будто решая, стоит ли идти дальше. Бабушка терпеливо ждала, не торопила, просто сидела рядом, тепло смотрела и слегка покачивала чашкой в руках.
— На самом деле… — начала я, — всё немного сложнее, чем просто «нравится».
Бабушка понимающе кивнула, не перебивая.
— Есть один парень. Мы давно знакомы, — проговорила я, стараясь не слишком вдаваться в детали. — И всё бы ничего… но мама его не одобряет. Совсем. Даже имени его слышать не хочет.
Бабушка чуть приподняла брови:
— Ах вот как… А почему?
Я пожала плечами:
— Я сама не до конца понимаю. Ей кажется, что он не тот, кто мне нужен. Что он отвлекает меня от всего важного. Что я становлюсь… другой.
— А ты? Ты как себя чувствуешь рядом с ним? — мягко спросила бабушка.
Я посмотрела в окно — за стеклом тихо падал снег, медленно, будто нарочно, чтобы создать настроение для разговоров по душам.
— Хорошо, — тихо сказала я. — По-настоящему. Спокойно, смешно, тепло. И немного волнительно, если честно.
Бабушка улыбнулась:
— Тогда мне кажется, это уже кое-что значит.
Я слабо улыбнулась ей в ответ.
— Но мама ничего этого не знает. Я даже не могу просто рассказать. Потому что она сразу всё обесценивает. Думает, что это просто очередное увлечение. Что он не серьёзен. А он... — я замялась, — он другой.
Бабушка кивнула, не раздумывая:
— Знаешь, я в твоём возрасте тоже нравилась одному мальчику, но моя мама — твоя прабабушка — категорически его не принимала. Потому что он ездил на мотоцикле и носил кожаную куртку. А потом он стал инженером, купил себе шесть рубашек и оказался прекрасным человеком. Не всегда взрослые правы, ma chérie. Мы просто боимся, что кто-то разобьёт вам сердце.
— А если я сама уже не знаю, что правильно, а что нет?
Бабушка посмотрела на меня с такой теплотой, как будто могла заглянуть прямо в сердце.
— Тогда ты просто слушай себя. И не торопись. Всё расставится на места. А если что — ты знаешь, кто у тебя всегда на твоей стороне.
Я поколебалась пару секунд, а потом всё-таки взяла телефон. Сердце забилось чуть быстрее — будто я собиралась показать не просто фото, а кусочек своей души. Открыла галерею, нашла ту самую фотографию — где он в гримёрке, со сконцентрированным взглядом, держит микрофон, волосы немного растрёпаны, и вокруг — легкий хаос перед выходом на сцену.
— Только не смейся, — сказала я, пододвигая к бабушке экран.
Бабушка надела очки — церемониально, как будто собиралась разгадывать кроссворд.
— Ну-ка, ну-ка... — Она приблизилась к телефону. И замерла.
— Ох… — выдохнула она. — А что ты мне раньше не показывала?
— Потому что ты бы сразу выдала всё маме! — фыркнула я.
Бабушка не отрывала взгляда от экрана.
— Он, конечно, симпатичный, но тут у него такой серьёзный вид, что я уже почти боюсь с ним спорить.
Я засмеялась:
— Он просто готовился к выступлению.
— Ах, артист, значит? — глаза её заискрились. — Вот это поворот. Так вот почему мама не в восторге. Она, наверно, думает, что у артистов каждая песня — про новую девушку.
Я сделала вид, что обиделась:
— Бабушка!
— Ну всё, всё! Я шучу. Он красивый, харизматичный и... у него отличная линия подбородка. Это важно. Ты должна запомнить: с плохим подбородком в жизни никуда. Я это всегда говорила!
Мы рассмеялись.
Бабушка взглянула на меня и тихо добавила:
— А главное, ты светишься, когда о нём говоришь. Так что мне достаточно. Ты сама всё знаешь.
Я вдруг поняла, что мне невероятно повезло. Потому что рядом была не просто бабушка, а мой союзник. Моя тихая гавань. Та, кому можно показать всё, даже то, чего боишься в себе самой.
— Спасибо, что не осудила, — сказала я.
— Ma chérie, я не для того старела, чтобы становиться занудой. А теперь — иди ложись. Завтра покажу тебе то кафе, где я влюбилась в твоего дедушку. Он тогда упал со стула, как только увидел меня.
— Ты его специально толкнула?
— Конечно. Всё важное в жизни происходит "случайно".