Связанные честью

Лиса

Солнечный свет ударил мне в лицо. Я попыталась потянуться, но через талию была перекинута рука, а твердая грудь прижималась к спине. Хватило мгновения, чтобы вспомнить, где нахожусь, что
произошло вчера, и я снова напряглась.
— Хорошо, ты проснулась, — сказал Чонгук хриплым ото сна голосом.
Меня поразило осознание. Чонгук. Мой муж. Я была замужней женщиной, но Чонгук сдержал обещание. Он не подтвердил заключенный брак. Я открыла глаза. Рукой Чонгук сжал мое бедро и перевернул на спину. Он оперся на локоть, а его взгляд остановился на моем лице. Хотелось бы мне знать, о чем он думает. Было странно находиться в кровати с мужчиной. Хотя наши тела не соприкасались, я чувствовала
исходящий от Чонгука жар. При свете дня шрамы на коже были менее заметны, чем прошлой ночью, но мышцы оставались все такими же впечатляющими. Интересно, какими они будут на ощупь.
Он потянулся и взял мою прядь волос двумя пальцами. Я затаила дыхание, но мгновение спустя Чонгук отпустил ее, а выражение его лица стало задумчивым.
— Скоро в дверь постучится моя мачеха с тетками и остальными замужними женщинами нашей семьи, чтобы собрать простыни и перенести их в столовую, где, несомненно, все остальные уже ждут начала гребаного представления.
На моих щеках проступил румянец, и что-то в глазах Чонгука поменялось, холод сменился какой-то другой эмоцией. Я посмотрела на маленький порез на его руке. Он был не глубокий и почти затянулся.
Чонгук кивнул.
— Моя кровь даст им то, чего они хотят. Это будет основой нашей истории, но от нас будут ждать деталей. Я знаю, я убедительный лжец.
Но сможешь ли ты лгать каждому в лицо, даже матери, когда скажешь им о нашей брачной ночи? Никто не должен догадаться о том, что произошло. Из-за этого я буду выглядеть слабым.
Его губы с сожалением сжались. Сожаление о том, что пощадил меня и попал в положение зависимости от моих навыков лжи.
— Слабый, потому что не захотел насиловать свою жену? — прошептала я.
Пальцы Чонгука сжались на моем бедре. Я даже не понимала, что они все еще были там. «Заставь его хотеть хорошо с тобой обращаться», — слова Бибианы пронеслись в моей голове. В том, что Чонгук монстр, не
было сомнений. Он не мог быть кем-то иным, чтобы выжить как лидер в нашем мире, но, возможно, я смогла бы заставить его держать монстра в
узде, когда он рядом со мной. Это было даже больше того, на что я надеялась, когда он вел меня в спальню прошлой ночью.
Чонгук холодно улыбнулся.
— Слабый, потому что не взял то, что предназначалось мне.
Традиция кровавых простыней у сицилийской мафии равняется как доказательству чистоты невесты, так и безжалостности мужа. И как ты думаешь, что это обо мне говорит? Ты полуголая лежишь в моей
постели, беззащитная и принадлежащая мне, и вот - все еще нетронута, как и до нашей свадьбы.
— Никто не узнает. Я никому не скажу.
— Почему я должен тебе верить? У меня нет привычки доверять людям, особенно тем, которые меня ненавидят.
Я положила ладонь поверх пореза на его руке, чувствуя, как мышцы напрягаются под моим прикосновением. Заставь его хорошо к тебе относиться, заставь его полюбить тебя.
— Я тебя не ненавижу.
Он прищурился, но по большей части это была правда.
Возненавидела, если бы он взял меня силой. Безусловно, я ненавидела то, что значил для меня брак с ним, но для настоящей ненависти я не знала его достаточно хорошо. Возможно, она придет со временем.
— И ты можешь доверять мне, потому что я твоя жена. Я не выбирала этот брак, но в моих же интересах извлечь из этой связи максимум. Предав твое доверие, я ничего не получу, но, показывая свою верность, получаю все.
Что-то мелькнуло в выражении его лица, возможно, уважение.
— Мужчины, ожидающие в гостиной - хищники. Они охотятся на слабых, и больше десяти лет ждали признаков слабости от меня.
Увидев, они набросятся.
— Но твой отец...
— Если отец подумает, что я слишком слаб, чтобы контролировать Семью, он с удовольствием позволит им меня разорвать.
«Что это была за жизнь, когда тебе приходилось быть сильным все время, даже в кругу самых близких людей? У меня хотя бы были сестры и брат, даже в какой-то степени мать и люди вроде Валентины. В нашем мире женщинам прощалась слабость».
Взгляд Чонгука был напряженным. Может, это момент, когда он решит, что не стоило рисковать и возьмет меня? Но когда его взгляд наконец остановился на моем лице, тьма отступила.
— А что насчет Тэхена?
— Я доверяю Тэхену. Но он импульсивный. Он может лишить себя жизни, пытаясь защитить меня.
Было странно говорить с Чонгуком , с моим мужем, вот так, почти как если бы мы друг друга знали.
— Никто во мне не усомнится, — сказала я.
— Я дам им то, что они хотят видеть.
Чонгук сел, и меня привлекла татуировка, затем его мышцы на груди и животе. Когда наши взгляды встретились, мои щеки пылали.
— Тебе следует надеть нечто большее, чем это жалкое подобие ночной рубашки, когда придут гарпии. Не хочу, чтобы они видели твое тело, особенно бедра. Пускай гадают, оставил ли я на тебе отметины, —произнес он и усмехнулся.
— Но мы не можем скрыть от них твое лицо.
Он наклонился ко мне, протягивая руку к моему лицу. Я зажмурилась и вздрогнула.
— Ты уже во второй раз думаешь, что я собираюсь тебя ударить, — выдавил он низким голосом.
Мои глаза распахнулись.
— Я подумала, ты сказал... — Я замолчала.
— Что? Что все ожидают увидеть на твоем лице синяки после ночи со мной? Я не бью женщин.
Я вспомнила, как он остановил моего отца, когда тот пытался меня ударить. Он никогда не поднимал на меня руку. Мне было известно, что многие мужчины чикагского синдиката следовали странному своду
правил. Ты не мог ударить человека в спину, но мог таким образом перерезать ему горло, например. Непонятно, что делало одно лучше другого. У Чонгука , казалось, были собственные правила. Раздавить чье-то горло голыми руками было приемлемо, бить свою жену - нет.
— Как я могу поверить, что ты можешь всех убедить, будто мы узаконили брачное соглашение, когда продолжаешь шарахаться от каждого моего прикосновения?
— Поверь, дерганье убедит всех еще больше. Если бы ты взял свое, шарахаться от прикосновений я бы не перестала. Чем сильнее я вздрагиваю, тем больше они убеждаются в том, какой ты монстр.
Чонгук усмехнулся.
— Думаю, ты можешь знать об игре власти больше, чем я ожидал.
Я пожала плечами.
— Мой отец - Консильери.
Он наклонил голову в знак признания, поднял руку и обхватил мое лицо.
— Я хотел сказать, что твое лицо не выглядит так, будто тебя целовали.
Мои глаза округлились.
— Я никогда...
Но, конечно, он это уже знал.
Наши губы столкнулись, я ладонями уперлась в его грудь, но не оттолкнула. Язык дразнил мои губы, требуя входа. Я сдалась и нерешительно коснулась его языка своим. Не зная, что делать, я посмотрела на Чонгука широко открытыми глазами, но он взял на себя
инициативу, пока его язык и губы исследовали мой рот. Казалось странным допускать такого рода близость, но это не было неприятно. Я потеряла счет времени, он целовал требовательно и властно, держа
теплую руку на моей щеке. Щетина, которая терлась о мою кожу, и губы вызывали не беспокойство, а дрожь. Когда он прижался ко мне, чувствовалась сдерживаемая сила. Наконец он отступил, его глаза
потемнели от возбуждения, а я дрожала не только от страха. Послышался настойчивый стук, Чонгук спустил ноги с кровати и встал. Я шумно вдохнула при виде выпуклости в его трусах. Он улыбнулся.
— Предполагается, что у мужчины должен быть стояк, когда он просыпается утром рядом со своей женой, тебе так не кажется? Они хотят шоу, они его получат.
— Он кивнул в сторону ванной.
— Иди и возьми халат.
Быстро выскочив из кровати с окрашенной простыней, я поспешила в ванную, где подняла с пола остатки брошенного там вчера ночью корсета и поверх ночной сорочки надела длинный белый атласный халат.
Выйдя из ванной, я наблюдала, как Чонгук надевал на голую грудь кобуру с пистолетом и ножом, еще один ремешок с более длинным охотничьим ножом на предплечье, прикрывая маленький порез, и возвращал на место свою жестокость, чтобы та стала очевиднее.
Щеки пылали, я прошла в комнату и кинула корсет рядом с испорченным свадебным платьем. Чонгук - с его высоким ростом, мышцами и кобурой - представлял собой великолепное зрелище, не говоря уже о выпуклости в штанах. Как он выглядел без штанов?
Я оперлась о стену у окна и, обхватив себя руками, внезапно забеспокоилась - вдруг кто-то догадается, что Чонгук со мной не спал.
Они все были замужними женщинами. Увидели бы они, что что-то не так?
Когда он широко распахнул дверь, стоя перед собравшимися женщинами во всей своей полуобнаженной красоте, я сжала себя
сильнее. Послышались вздохи, хихиканье и даже несколько еле слышных слов на итальянском. Это могли быть молитвы или проклятья, но все было сказано слишком быстро и тихо, чтобы понять. Мне пришлось сдержаться, чтобы не фыркнуть.
— Мы пришли собрать простыни, — произнесла мачеха Чонгука с едва скрываемым ликованием.
Чонгук отступил, открывая дверь шире. Вошли сразу несколько женщин, сперва их взгляды обратились в сторону кровати и пятна, затем на меня. Лицо было пунцовым, несмотря на то, что кровь на простынях принадлежала не мне. Как эти женщины могли радоваться возможности взглянуть на доказательство потери моей невинности?
Неужели у них нет ни капли сострадания? Может, им казалось справедливым, что я прошла через то же, что и они? Не выдержав пристального внимания, я отвернулась. Пусть делают из этого то, что
хотели. Большинство гостей уехало, особенно политики и люди, не имевшие отношения к мафии. Предполагалось, что лишь ближайшие
члены семьи засвидетельствуют презентацию простыней, но из-за числа женщин, собравшихся в спальне и коридоре, вы бы и не поняли этого.
Когда снимали простыни, позволялось присутствовать женщинам только брачного возраста, чтобы не пугать чистые девственные глаза молодых девушек. Среди наблюдателей я видела теток, свою мать, Валентину и Бибиану, но женщины из семьи Чонгука стояли впереди,
потому что это была их традиция - не наша. «Теперь она и твоя тоже», — с болью напомнила я себе. С другого конца комнаты Чонгук ненадолго поймал мой взгляд. Теперь мы делили секрет. Я не могла не испытывать
чувство благодарности к своему мужу, хотя и не хотелось быть благодарной за нечто подобное. Но в нашем мире тебе приходится быть признательным за малейшее проявление доброты, особенно от человека
вроде Чонгука, особенно когда ему не нужно было быть добрым.
Мачеха Чонгука Нина и его двоюродная сестра, Косима, начали разбирать кровать.
— Чонгук, — деланно возмутилась Нина, — никто не говорил тебе быть нежным со своей девственной женой?
Вообще-то, несколько дам позволили себе смущенно похихикать, а я опустила глаза, хоть и хотелось бросить на нее сердитый взгляд. Чонгук справился с этим вместо меня и одарил ее волчьей улыбкой, от которой
волосы на шее встали дыбом.
— Ты замужем за моим отцом. Неужели он производит
впечатление человека, который учит своих сыновей быть с кем-то нежными?
Ее губы вытянулись, но она не перестала улыбаться. Я почувствовала, что все взгляды обращены на меня, и напряглась от напора внимания. Рискнув поднять взгляд на свою семью, на многих лицах я увидела шок и жалость.
— Пропустите меня! — донесся панический голос Дженни.
Я резко подняла голову. Она пробивалась через толпу собравшихся женщин и избегала мать, пытавшуюся ее остановить. Дженни здесь даже не должно было быть. Но когда она делала то, что должна?
Оттолкнув с дороги чрезвычайно тощую женщину, она вошла в спальню. На ее лице мелькнуло отвращение, когда она заметила те простыни, которые мачеха Чонгука расправляла на вытянутых руках Косимы.
Она взглядом изучала мое лицо, задерживаясь на опухших губах, растрепанных волосах и руках, которыми я все еще обхватывала свою
талию. Как мне хотелось, чтобы был способ дать ей знать - я в порядке, все не так, как выглядит, но это невозможно, пока нас окружают все эти
женщины. Она повернулась к Чонгуку, у которого, по крайней мере, больше не было стояка. Ее взгляд обратил бы большинство людей в бегство. Чонгук с ухмылкой приподнял брови. Она сделала шаг в его сторону.
— Дженни, — произнесла я тихо.
— Ты не поможешь мне одеться?
Позволив рукам упасть по обеим сторонам, я направилась к ванной комнате, стараясь то и дело вздрагивать, будто мне было больно, и надеялась, что не перебарщиваю. Мне никогда не приходилось видеть
невесту или кого-то еще после предположительной потери девственности. Как только дверь ванной за нами закрылась, она меня обняла.
— Я ненавижу его. Я их всех ненавижу. Я хочу его убить.
— Он ничего не сделал, — пробормотала я.
Дженни отступила, и я приложила палец к губам. Выражение ее лица говорило о полном замешательстве.
— Что ты имеешь в виду?
— Он не изнасиловал меня.
— Только потому, что ты с ним не дралась, не значит, что это было не изнасилование.
Я прикрыла ее рот рукой.
— Я все еще девственница.
Дженни отступила, и моя рука упала с ее губ.
— Но кровь, — прошептала она.
— Он порезался.
Она с недоверием уставилась на меня.
— У тебя стокгольмский синдром?
Я закатила глаза.
— Ш-ш-ш-ш. Я говорю правду.
— Тогда к чему шоу?
— Потому что никто не должен знать. Никто. Даже мать или Лили.
Никому не говори, Дженни.
Девушка нахмурилась.
— Зачем ему это?
— Я не знаю. Может, ему не нравится причинять мне боль.
— Этот человек убьет олененка, если тот посмотрит на него не так.
— Ты его не знаешь.
— Как и ты.
Она покачала головой.
— Не говори, что доверяешь ему. То, что он не трахнул тебя прошлой ночью, не значит, что он не сделает этого в ближайшее время.
Может, он предпочитает делать это в своем пентхаусе с видом на Нью- Йорк. Ты его жена, и любой мужик с рабочим членом захотел бы залезть в твои трусики.
— Отец и правда впустую делал все замечания о том, как должна вести себя леди, — сказала я с улыбкой.
Дженни продолжала сверлить меня взглядом.
— Выходя замуж за Чонгука, я знала, что, в конце концов, мне придется с ним переспать, и приняла это. Но рада, что хотя бы есть шанс узнать его получше.
«Хотя и не была уверена, что захочу познакомиться с некоторыми его частями. Но его поцелуи точно не были неприятны. Когда я о них думала, моя кожа все еще становилась горячей. И, несомненно, на Чонгука
было приятно смотреть. Не то чтобы красивый вид мог свести на нет жестокость, но по отношению ко мне он пока не был жесток, и почему- то думалось, что не будет. Как минимум, не намеренно».
Дженни вздохнула.
— Да, наверное, ты права.
Она опустилась на крышку унитаза.
— От беспокойства о тебе я не спала всю ночь. Ты что, не могла послать мне сообщение, в котором говорилось, что Чонгук не сорвал твою вишенку?
Я начала раздеваться.
— Конечно. А потом отец или Умберто проверили бы твой телефон, увидели его, и мне конец.
Когда я стала в душевую, взглядом Дженни просканировала меня с ног до головы, вероятно, все еще искала признаки того, что Чонгук грубо
со мной обошелся.
— Ты все еще должна действовать так, будто ненавидишь Чонгука, когда увидишь его, а то люди станут подозрительными,— попросила я ее.
— Не волнуйся. С этим не будет проблем, я все еще ненавижу его за то, что он забрал тебя у меня, и за то, что он это он. Ни на секунду не поверю, что он способен на доброту.
— Чонгук тоже не должен узнать, что я тебе сказала.
Я включила душ и позволила горячей воде смыть последние намеки на усталость. Мне нужно быть в полной боевой готовности к шоу, которое развернется в гостиной. Мышцы начали расслабляться под потоком воды.
— Ты не можешь войти, — гневно произнесла Джен, поражая меня.
— Мне плевать, что ты ее муж.
Открыв глаза, я увидела, как Чонгук пробивается в ванную. Дженни стала у него на пути. Я быстро повернулась к ним спиной.
— Мне нужно подготовиться, — прорычал Чонгук.
— И здесь нет того, чего бы я еще не видел.
«Лжец».
— Теперь уходи или увидишь свой первый член, девчонка, потому что я собираюсь сейчас раздеться.
— Ты высокомерный мудак, я...
— Уходи! — крикнула я.
Дженни ушла, сказав перед этим в адрес Чонгука несколько отборных слов. Дверь захлопнулась, и мы остались одни. Было непонятно, что делал Чонгук, и я не стала поворачиваться проверять. Его
было не слышно из-за шума воды. Понятно, что стоять вечность под душем не вариант, так что пришлось выключить душ и повернуться в сторону комнаты.
Чонгук кистью распределял по подбородку крем для бритья, но глаза его были устремлены в зеркало: он следил за мной. Я устояла перед
желанием стремительно прикрыться, хотя чувствовала румянец, распространяющийся по телу. Он поставил кисть и потянулся за плюшевым полотенцем, висевшим над радиатором, а потом подошел ко мне, все еще в трусах. Быстро поблагодарив, я открыла душевую и взяла полотенце. Не двигаясь, он непроницаемым взглядом осматривал мое тело. Я обернулась полотенцем и вышла. Без каблуков моя макушка
доставала лишь до груди Чонгука.
— Держу пари, ты уже сожалеешь о своем решении,— произнесла я тихо.
Объяснять не было необходимости, он понимал, о чем я.
Не говоря ни слова, Чонгук повернулся к столику и вернулся к своему занятию. На пути в спальню его голос заставил меня вздрогнуть.
— Нет.
Я оглянулась и посмотрела на него.
— Когда я возьму тебя, то хочу, чтобы ты извивалась подо мной от удовольствия, а не от страха.