Последний снег
Сегодня утром я открыл глаза. Хотя и не хотел этого делать. С каким-то надрывным усилием мне все же удалось проснуться. Я, действительно, не хотел просыпаться. Передо мной вновь возникли все те же виды, что я наблюдаю уже второй год подряд в своей комнатке. Старый, давно не беленный, всеми забытый потолок, уже потемневший от времени, нависал надо мной одним огромным пластом; пожелтевшие обои, висевшие чуть ли не с прошлого столетия и явно повидавшие не одно поколение студентов, гордо красовались на стенах. Мебель тоже не отличалась новизной от здешних обоев и также успела перевидать немало чего: стул хоть и внушал доверие, со стороны, и был крепок на вид, но как только ты занимал на нем свое законное место, то он сразу предательски-угрожающе начинал скрипеть, грозясь вот-вот развалиться. Стол, в отличие от своего непутевого стула-собрата, был надежнее, невзирая на то, что большей частью был пошарпанным и в некоторых местах уже отходил лак, так что порой одежа, зацепившись за такое небольшое острие, приходила в негодность. Что же касается книжной полки, пригвожденной к стене прямо над моей кроватью, то она больше всего напоминала гроб без крышки. Порой мне даже приходила в голову мысль, как ночью эта махина падает и накрывает меня целиком, а утром, кто-нибудь из моих соседей находит меня в таком нелепом положении. Как глупая смерть бы вышла!
В комнате проживал я один, что было, считай, привилегией, и это лишь благодаря господину случаю. Помимо моей кровати, в комнате стояли еще две, но их никто так и не занимал, хоть за ними и числились люди. Один мой сосед, за все наше совместное проживание, если это можно назвать таковым, появлялся, от силы, здесь, несколько раз в месяц, и все из-за того, что отшивался где-то вместе со своими знакомыми, которыми успел обзавестись еще на первом курсе. Второго «соседа» я видел лишь один раз в жизни – он как-то приходил сюда, копошился в своей тумбочке, шифоньере, а потом ушел и больше не возвращался. Одним словом, вся комната была полностью в моем распоряжении.
И, большей частью, меня это радовало, но с другой, и не менее огорчало. Дело в том, что за два года я не сумел найти себе даже знакомых, а потому некому было справиться о моем здоровье и самочувствии, которое было отвратительнее некуда.
Еще два года назад, когда я только поступал сюда, состояние мое было уже достаточно тревожным, но не настолько, чтобы разводить панику, по крайней мере, мне так казалось, и я старался держать все под контролем и тщательно следил за всем. Мне казалось, что я делал то, что действительно всегда и хотел. Как можно не мечтать самому поступить в один из лучших ВУЗов страны, да еще и на бюджет? Человеку, родом совершенно из маленького городка, название которого хранит лишь история; как можно не мечтать быть тем, кем гордится твоя семья?! Звучит внушающе, верно? Я переехал в тот город, о котором мечтал, разве не здорово? Но отучившись здесь месяц, я понял, что что-то не так. Меня больше не интересовало все то, о чем мне говорили, меня больше не занимала учеба и было чувство, словно я упускаю что-то очень важное. Было что-то не так, но я не мог понять что. К тому же, учеба моя шла теперь уже через боль, и те предметы, которые я любил когда-то и знал чуть ли не наизусть, теперь казались мне какими-то чужими, словно я все это видел впервые. Мне это не нравилось. Мне все это не нравилось вовсе. Отучившись год и вернувшись домой, я решил встретиться со своим бывшим учителем, благодаря которому я и смог поступить. Я рассказал ему о своем намерении уйти из университета, на что он мне яростно ответил: «Ты что?! Не вздумай! – говорил он мне с выпученными глазами. – Это вас всех после школы так мотает, что вы не знаете куда деваться. Это поначалу, на первых курсах вам сложно, потом легче станет, поверь. Я вон, своему сыну сказал, когда он бросить универ хотел, что он сделает это только через мой труп! Я столько сил и денег вложил, чтобы он туда поступил! Я ему сказал: «Сиди!», а он мне потом после каждой сессии звонил и говорил: «Алло, Петр Семеныч, Вы перешли на третий курс, поздравляю!», «Петр Семеныч, Вы написали курсовую», «Петр Семеныч, Вы защитили диплом». – он рассмеялся. – Потом я еще и на магистратуру его уговорил пойти. Я считал, это явно не будет лишним. И что ты думаешь? Там друг его, на какую-то крупную компанию работал, ну и попросил сына моего помочь им, а потом и на работу его взяли к себе. Теперь он работает там, в ус не дует, компания им там все обеспечивает, зарплату хорошую получает. Так что и ты сиди, не дергайся. ВУЗ у тебя хороший, без работы точно потом не останешься.».
После этого прошло около двух месяцев, потом снова началась учеба, и теперь, я ненавидел ее по-настоящему. Мне совершенно не нравилось то, что я делаю, и совершенно не было интересно то, что я слушаю. Я пытался заставить себя полюбить это, пытался заставить выучить то, что так презирал, но все было бесполезно. То, что я делал мне казалось бессмысленным. Вся эта борьба с самим собой настолько обессилила меня, что отходил я с начала учебного года всего лишь недели три. На большее меня не хватило. И вот уже скоро, почти как месяц, я перестал являться на учебу. Я старался выгнать себя из комнаты, уже одевался, доходил до двери и будучи обутым и одетым с ног до головы не мог открыть дверь и выйти за порог. Просто не мог. Меня трясло каждый раз, как только я подходил к двери, меня душил страх, я ничего не мог поделать с собой. И вот уже как с месяц я сидел в комнате и занимался всем тем, чем хотел. Я читал книги. Много книг. И успел вернулся к тому, что так давно забросил ради экзаменов – я вновь взялся за кисть. Уже четыре года я не создавал ничего, от слова совсем, хоть и любил всей душой это дело. Я рисовал почти что сутками напролет и успел создать около трех совершенно разных и непохожих друг на друга картин, хотя и прекрасных по-своему.
Совсем недавно, при разговоре с родителями я поднял вопрос о своем отчислении. Этого, естественно, никто не одобрил. Отец был в ярости, когда узнал, что я не появляюсь на парах уже так долго. С одной стороны, он не мог заставить меня учиться, учитывая, что мы в разных городах, с другой, это не умаляло моего страха перед ним и сделать все по-своему. Одним словом, я чувствовал себя в западне. Мне больше не хотелось учиться здесь, я ненавидел это и хотел бросить, потому что не был намерен делать то, что бесполезно, что не приносит пользы и мучить себя не было больше смысла. Но и этого мира я боялся не меньше. Мне совсем не представлялось что я буду делать, когда останусь без учебы, ведь если не учишься – то работай, не работаешь – учись. Человек же не может сидеть без дела, так же? Теперь-то я уж точно потерялся и не знал, что делать. Отец сказал моей матери больше не давать мне денег, мол, если возомнил себя взрослым, то и решать все свои вопросы должен я сам. Благо за все время, которое я жил с ними, смог накопить немного денег на "черный день". И вот, благодаря всему этому, я лежу и не встаю с постели, но не потому, что болен, а потому что не знаю для чего даже глаза открываю каждое утро и встречаюсь взглядом со своим «белым» нависшем потолком.
В это утро я проснулся достаточно рано, где-то часов в семь и намеренно не хотел расшторивать окна. Серый утренний свет мягко сочился в комнату. «Видимо, день занимается неважный» - подумалось мне. Я и до этого намеренно не хотел вставать, так после этой мысли вообще пропало всякое желание даже думать о чем-то подобном. Я перевернулся на другой бок и закрыл глаза. Вновь уснуть мне никак не удавалось, поэтому я просто лежал в полудреме. Меня все не отпускало какое-то странное и гадкое чувство – мне казалось, будто внутри меня что-то медленно умирает, а вместе с ним потихоньку умираю и я. Причем сколько бы я не гнал это чувство прочь, оно оставалось. От этого становилось еще хуже.
Пролежав так около получаса, я снова открыл глаза. Ничего не изменилось в комнате. Ничего. Даже свет, казалось, не изменился ничуть. «Что же я делаю?» – спросил я себя, и накрыл глаза рукой так, словно меня мучили неистовые головные боли. Мне на мгновение показалось, словно я не живу свою жизнь, а действую по чьей-то указке. «Такого не может быть, - подумал я, - все решения до этого были приняты мной. «Последнее слово всегда было за мной», —говорил мне один голос. «Но тогда почему ты несчастлив? – спрашивал другой. – Если ты так несчастлив, почему не уйдешь туда, где тебе будет лучше? Зачем мучаешь себя? Почему так за это держишься?». Я отбросил в сторону все этим мысли и посмотрел в сторону.
Вновь проснулся я около одиннадцати утра. Комната оставалась такой же серой от света, как и утром. Значит, погода осталась такой же. Я не хотел заглядывать за занавеску. В последний раз, как я это сделал, испугался до такой степени, что вряд ли решусь в ближайшее время подойти к ней. Самое глупое, что так сильно напугал меня вид из окна – я увидел полуголые осенние деревья, опавшую листву, которую дети, играя и радостно вопя во весь голос, разносили в разные стороны. До того, как я заперся здесь, все это было совершенно иным – деревья еще стояли в листве и вид всего этого не был настолько удручающим. Я знаю, знаю, что звучит глупо – пугаться такой ерунды! Но меня поразило все это до такой степени, что сердце мое забилось чаще от испуга и я в панике немедленно задернул штору и отшатнулся от окна. Я больше не хотел подходить. Я больше не хотел на это смотреть.
В постели я провел где-то до часу дня. Дольше не смог просто так лежать. Немного подумав, я решил принять душ, что, впрочем, следовало бы сделать уже довольно давно. Поднявшись с кровати, я медленно поплелся в ванную. Встретившись с собой взглядом в зеркале, мне тут же захотелось отвернуться. Я не мог смотреть на себя. Мне было противно. Я забрался в то, что только назвалось подобием ванны – этот жалкий, пожелтевший поддон, в котором нужно было мыться стоя, никак иначе назвать было нельзя. Даже стоя под горячей водой я все никак не мог согреться – и я по привычке выкрутил ручку до кипятка. Я стоял под обжигающими струями воды, мне было больно, я понимал это, но мне словно хотелось причинить эту боль себе. Кожа горела и покрывалась красными пятнами. Долго так я не мог стоять, и потому выбрался наружу. Клубы пара окружали меня, и казалось, что эти мелкие частички воздуха кружили прямо перед моими глазами крошечными круглыми шариками.
Выйдя из ванной мне тут же захотелось раствориться, как тот пар, который рассеивался у меня за спиной. Мне хотелось просто исчезнуть, словно меня никогда и не было. Но я был. Я случился однажды, и потому мое исчезновение не решило бы всех проблем.
Я двинулся вперед, слегка покачивающейся и нетвердой походкой. Плюхнувшись на кровать, я снова уставился в потолок. Я желал, чтобы этот день уже как можно скорее закончился. Тут мой взгляд плавно скользнул на полку, нависавшую надо мной. Что-то в ней было не так. Сколько я ни глядел – все никак не мог понять что именно. Приподнявшись на одном локте и всмотревшись получше, я понял – что-то слегка высовывалось сбоку задней стенки. «Что это?» - подумалось мне, и я потянулся наверх. Я ничего не прятал в таком месте, а если уж и говорить на чистоту, то даже в голову никогда не приходило что-то туда засовывать.
Стоя на кровати, я стал потихоньку рассматривать то, что так привлекло мое внимание. Как оказалось, это был краешек какого-то плотного картона. Аккуратно потянув его на себя, я окончательно в этом убедился. Теперь, темно-коричневая обложка тетради торчала наружу уже наполовину, успев «прихватить» с собой несколько пожелтевших клетчатых листов. Мое недоумение увеличилось еще больше: «Странно, не помню,чтобы у меня когда-то была такая». Любопытство разыгралось во мне с новой силой, и я продолжил начатое. Нужно было осторожно отодвинуть одну из досок, между которыми оказалась зажата тетрадка. Я стал искать что-нибудь подходящее для этого. На глаза мне попалась деревянная линейка, торчащая из стакана с ручками и карандашами. Я тут же вытащил ее – она порой выгибалась и трещала, пока я не нашел как правильно ухватиться за нее. После нескольких минут мучений, вещь, наконец, оказалась у меня в руках.
На первый взгляд это была самая обычная небольшая старая тетрадь, расчерченная в клетку, в темно-коричневой плотной обложке. Некоторые страницы от времени уже потрепались (хотя, отчасти, к этому приложил усилия еще и я, пока доставал ее). Записи велись в ней по дням, причем рядом с числами был проставлен еще и год – это был чей-то дневник. Первая запись была сделана 26 мая 1987 года:
26 мая 1987 год.
Вторник.
Уже вечереет. Солнце почти село за горизонт, но птицы так и не умолкают. В вечерних сумерках, в траве, стрекочут сверчки. Сейчас на улице слишком хорошо, чтобы сидеть дома, поэтому, последние дни, я и пропадаю чаще всего на пленэре. У меня столько чудесных картин!
Многие из них мне удалось отдать на местную выставку. Многие мои знакомые хвалили меня, даже говорили, что у меня врожденный талант! Школа совсем скоро кончится. Я даже не знаю, что буду делать дальше. Просто понятия не имею. Может, мне кто-то подскажет что делать? Наставит на верный путь? Впрочем, этот момент настанет еще не скоро, а потому у меня еще есть время.
Сегодня особо нечего записывать, да еще так совпало, что я только начинаю вести записи здесь, прошлая тетрадь так быстро закончилась, что я даже опомниться не успела!
3 июня 1987 год.
Среда.
Уже совсем скоро мне сдавать вступительные экзамены. Я учу все усердно, но не знаю, получится ли... Я даже не уверена, является ли это моей мечтой. Впрочем, сейчас нет времени думать об этом – нужно дело делать, а с этим я разберусь и позже.
«Чего? – подумалось мне, - потом разберешься твоя это мечта или нет?! Это же бред!» – негодовал я.
Я принялся читать дальше.
17 июня 1987 год.
Среда.
Погода сегодня пасмурная. Ничего не хочется делать. Особенно то, что следует делать через «не хочу».
Села писать. Не вышло. Кисть словно не ложится в руку. Цвета тоже. Будто что-то не так. Не знаю. Не понимаю. Усталость в последние дни одолевает все больше, и что с этим делать тоже не очень ясно. Мне говорят, что все это ерунда и я все придумываю. Но разве это так?
Усталость накатывает все больше. Может, дорога, которую я выбрала и вовсе не моя? Но чем же мне тогда заниматься по жизни? Картинами? А правильно ли это будет, да и что скажут другие? К тому же нужно время, чтобы обрести известность и найти способ, чтобы обо мне узнали. Если это моя судьба, то как тогда это сделать?
23 июня 1987 год.
Вторник.
На удивление день сегодня выдался солнечный. Даже, скорее, жаркий. Солнце сегодня светит ослепительно ярко и очень тепло. Вопреки своей привычке делать записи под вечер или же ночью, села писать днем, да еще и на улице.
Отец сегодня, в свой, чуть ли не единственный выходной, целый день занимается машиной в гараже. Я иногда поглядываю что он там делает (не без любопытства, конечно же). Мама будет до вечера на работе. Наверное, она опять придет уставшей. Когда я думаю о ней, вижу, как она идет до двери с пакетами, нагруженными бумагами.
Школу, я к своему великому счастью, наконец закончила! Меня, с одной стороны, бросает в дрожь от мысли, что нужно теперь поступать в Университет, но, с другой стороны, мне очень хочется отсюда уехать и жить своей самостоятельной жизнью. Мне почему-то кажется, что это больше похоже на план побега, чем на исполнение желания. Неужели чтобы получить это, мне нужно идти этим путем? Но по-другому я никак не могу, как ни крути эту ситуацию. Может я смогу хоть как-то приспособиться ко всему, что будет потом? Впрочем, никто не знает что будет дальше, никто не знает чего ожидать, поэтому, думаю, следует, пока что, просто жить.
1 июля 1987 года.
Среда.
Я усиленно готовлюсь к вступительным, но почему-то все это дается мне нелегко. Такого не было никогда. Самое странное, что когда я заканчивала школу, то и в старших классах учеба стала даваться непросто, хотя ничего нового, по своей сути, я там не узнавала. Это все слишком странно. Но как мне поступить иначе? Как же мне быть? Может, все это глупости? То, что я надумала себе? Простая отговорка? Уловка? Даже страшно думать о чем-то подобном, не то, что писать... Но, а что, если я ошибаюсь? Что если все это неверно? Как же тяжко думать об этом!
4 июля 1987 год.
Суббота.
Сегодня все дома. Не знаю почему, но выходные дни мне кажутся какими-то особенными. Даже утром они ощущаются как-то по-другому. Слишком непривычно садиться завтракать всем сразу. До сих пор мне это кажется каким-то странным ритуалом выходных дней.
После завтрака я решила не заниматься ничем особенным. Даже за учебники не садилась. Мне хватило целой недели, проведенной чуть ли не в обнимку с ними. Во дворе все цветет! Это так прекрасно! Хорошо, что солнце сегодня, как и вчера, светит. И очень даже тепло. Можно сказать даже жарко. Поэтому я до полудня пробыла под навесом в тени.
Вечером мы решили поехать к родственникам, просто так, без причины. Заодно прогулялись на речке. Они как раз недалеко от нее живут. Лес тоже рядом с ними. В детстве, когда меня у них оставляли, мы ходили туда утром и вечером. Я часто плескалась в воде и нередко не хотела выходить оттуда, так что меня вытаскивали почти что силком. Но теперь, к счастью, такого со мной больше не случается, иначе забавный бы вышел случай. Даже, скорее, нелепый.
Долго сомневалась, писать об этой мысли или нет, потому что стыдно за такое даже перед собой. Думала сегодня сесть дописывать одну картину, но не решилась. Как будто стыдно стало, что на картины время есть, а за учебу сегодня не садилась. Поэтому даже не стала брать кисти в руки. Может, я так отреагировала, потому что папа спросил за обедом почему я сегодня не читаю ничего, или, может, потому что потом сразу же припомнил любимый вопрос: понимаю ли я насколько важна учеба? Не знаю почему, но мне гадко! Гадко все это писать!
14 июля 1987 год.
Вторник.
День сдачи вступительных все ближе. Мне страшно. Я волнуюсь. Нет, даже скорее боюсь. Даже не представляю, что будет, если все обернется плохо. Неужели я тогда не уеду отсюда и мне придется искать другой способ? Куда я пойду в таком случае? Что же мне делать? Наверное, я слишком тороплю события. Пока рано о таком думать. Еще ничего не случилось.
30 июля 1987 год.
Четверг.
Слава богу все закончилось еще на прошлой неделе! Теперь самое страшное – ждать результатов. Раньше думала, что хуже, чем быть в какой-то ситуации нет ничего; как оказалось, хуже может быть только ожидание последствий, когда уже все сделано и ничего больше от тебя не зависит.
У меня такое чувство, будто меня накрыли стеклянным колпаком и наблюдают сквозь него, что я буду делать с этой неведомой мне свободой. Почему я себя чувствую, пойманной в ловушку?
13 августа 1987 год.
Четверг.
Результаты пришли. Я поступила! Даже не знаю, как себя чувствую. Трудно что-то сказать об этом. Думаю, напишу об этом подробнее чуть позже.
29 августа 1987 год.
Суббота.
За все время пребывания в новом городе я ни разу о нем не написала! Все произошло очень быстро. На вступительные я приехала вместе с родителями, остановились мы на это время у тети. Все это так странно и непонятно для меня. Город очень большой, но вот только немного серый.
В день, когда сдала вступительные, сразу же после этого, все встретили меня прямо у порожков здания. Мама стала проситься прогуляться по центру, потому что раньше не была здесь никогда. Папа просто был не в духе, но согласился на эту затею. Мне же не хотелось ничего, кроме как прийти домой. Мне хотелось побыть в тишине. Я была в шоке от того, что пережила в тех стенах несколько минут назад. Но против маминого желания ничего не поделаешь. Мы поехали в центр и прогуляли по городу практически целый день.
Могу заметить, что этот город полон контрастов. Самый центр и районы так отличаются друг от друга. Где-то все лучше, где-то чуть хуже. Но все экзамены сданы и теперь надо немного подождать, чтобы мне дали комнату в общежитии.
Здесь я остановился. Запись заканчивалась прямо под конец страницы. Помимо заметок, в дневник были вложены какие-то письма, открытки и фотографии, уже изрядно потрепавшиеся от времени. Без особого внимания я посмотрел на одно фото – с него на меня смотрела довольно молодая девушка со светлыми волосами и очень красивыми глазами. Четкий овал лица, ее кожа, поза и тонкие руки, слегка перекрещенные на коленях, выдавали в ней что-то возвышенное и аристократическое. Темное платье в белый горох из какой-то легкой ткани ей совершенно не подходило, хотя одежда сидела по фигуре, но было в этой вещице что-то, что совершенно не шло ее обладательнице. Я бы мог предположить, что это и есть хозяйка странной тетрадки (тем более, что девушка была и на других фото, пускай и не одна), но не решился делать таких смелых выводов.
Поначалу во всех этих заметках не было ничего примечательного, но я заметил одну очень странную вещь – если вначале записи велись почти каждую неделю, то ближе к концу оказались настолько редкими, что можно было считать удачей, если попадется хотя бы запись за одно число месяца. Это выглядело так, словно человек пропадал на несколько месяцев, а потом неожиданно появлялся. Но чего больше я не понимал, так это то, как в моей комнате оказалась эта тетрадь? В самой вещице не было ничего необъяснимого – владелец дневника явно не хотел, чтобы его кто-то обнаружил, потому и спрятал. Но мысль о том, что его владелицей была женщина и то, что ее личная вещь оказалась в комнате, расположенной в мужском крыле общежития, не давала мне покоя. Это просто не укладывалось у меня в голове. Возможно, когда жила эта девушка, комната, в которой я сейчас нахожусь, действительно была на женской половине, и только спустя годы по какой-то причине эту часть отдали нам. А может быть, кто-то прознал про дневник, где она его хранит и стащил, чтобы узнать все секреты. А может, кто-то из ее знакомых так решил подшутить или пошантажировать в обмен на что-нибудь эдакое. Таких «а может быть» в моей голове крутилось уйма, и одна мысль была порой нелепее другой, и кто знает, может, одна из них была, действительно, правдивой, хотя теперь это вряд ли можно было узнать, и все осталось только в памяти и истории этих стен. Больше всего здесь странной мне показалась эта заметка:
6 февраля 1988 год.
Суббота.
Меня все больше тревожат мои воспоминания о прошлом. Я все чаще вспоминаю время, проведенное в школьные годы, в родном доме. Тогда я могла свободно проводить свое время на природе, среди деревьев и трав, ловить каждый ускользающий миг, невидимый вздох, сокрытый в тихом шелесте осенней опавшей листвы. И рисовать вдоволь, целыми днями, согретая теплотой дома в туманный осенний день... А сейчас... сейчас я в городе. Совершенно бетонном... И теперь я сама за себя. Мне нужно прожить это. Просто пережить...
Все это, большей частью, напоминало мне бред и первая мысль, которая мне пришла была – «а не ударилась ли она головой?». Это все словно писал другой человек. Следующая запись тоже не отличалась особой внятностью:
9 февраля 1988 год.
Вторник.
Я существую в тысячах разных образах. Каждый, кто знаком со мной, видит меня по-разному. В уме каждого, кто мне встречался, существует своя версия меня, какой-то определенный образ в голове каждого. Тысяча людей – тысяча образов меня - неимоверное количество эмоций и мыслей, вызванные моими действиями и словами. И выходит, что мы есть и нас одновременно нет. Так являемся ли мы теми самыми образами, что создали другие в своем воображении? Есть ли в них хоть что-то от нас настоящих?
«Видимо точно ударилась».
Это явно походило на какой-то бред. Очень даже может быть, что это был именно он. Либо же все эти записи не что иное, как дневник сумасшедшего человека.
26 февраля 1988 года.
Пятница.
Уже вечер. Я сильно устала и, большей степенью, не физически.
Завтра пересдача у Пановой, а я рыдаю. Голова болит жутко и в сон клонит сильно. И рыдаю я оттого, что мне, словно, тоскливо и одиноко, будто, я делаю то, что мне не нравится. Да почему же «будто»?! Я не собираюсь быть учёным! К чему такие мучения! К чему бессонные ночи и слезы? Все равно большинство оценок являются лживыми!
Я очень устала. Уже хочу как можно скорее отдать свои картины на выставку. Я уже договорилась с людьми, чтобы те оценили и выставили все то, что у меня есть. Я наконец стала писать снова!
Очень хочу изменить все к лучшему, поменять свою жизнь полностью, в лучшую сторону. Жить на деньги с картин, на том, что получается у меня, и для чего я была рождена! Чтобы каждый день я сама решала куда мне идти и что нужно делать! Чтобы вся моя жизнь подчинялась лишь мне и моему выбору, чтобы я сама решала как мне пользоваться своим временем!
«Это больше походит на капризы ребенка, ей-богу!» - подумал я.
28 февраля 1988 года.
Воскресенье.
На факультатив Пановой и следующую за этим пару я вчера так и не явилась, зато на оставшихся парах сидела. Панова поставила пересдачу... 13 числа... Она, явно, умеет выбирать...
Хотела сегодня вообще на занятия не ехать, но сегодня лекция у Багрицыной – если не явлюсь туда, она мне точно голову потом снимет. Даже на вчерашнем семинаре замечания делала, что я не отвечала ни разу, даже когда она задавала общий вопрос для всех. К тому же, нужно, хотя бы для приличия, второй раз явиться на пару по иностранному , и при этом постараться не уснуть на ней от скуки.
К слову, пропустить пары я хотела не просто так. Сегодня хотела дописать картину – «Алые маки».
(«Алые Маки»? Ей, явно, стоило бы придумать что-нибудь получше!)
Мне она нравится. Это, можно сказать, «заглавная» картина всей моей серии.
В комнате сейчас холодно. Холоднее даже, чем на улице, но отопление все равно не включают. Из-за холода очень сложно сосредоточиться на чем-то, поэтому в такие дни даже не хочется быть здесь.
Родители недавно прислали письмо. Пишут, что у них все хорошо, что рады за меня и передали «приветы» от всех родственников. Они всегда такое пишут. Сказали, что ждут меня там, и как только у меня появится возможность приехать к ним, чтобы я сразу брала билет и мчалась туда. Стыдно признать, но... я не хочу больше к ним. Я даже теперь не знаю, как сказать им о том, что больше не хочу учиться, что я хочу рисовать. Боюсь, если скажу такое, то либо денег лишат, либо вообще скажут на порог не являться. Я до сих пор жду ответа от человека, что взялся со мной работать как с художником. Сказал, что видит, будто во мне есть что-то, чего нет сейчас в других. Обещал показать все мои работы своему знакомому, что может организовать выставку. И вот я до сих пор жду ответа. Это моя единственная надежда.
Раньше они мне часто писали, что я гордость семьи и их надежда. Но что, если это не мой путь? И мне совсем не интересно то, что мне преподают, даже если это один из лучших университетов страны? Клетка ведь тоже бывает золотой...
Я опустил тетрадь. Даже не знаю, что я почувствовал после этого... «Клетка ведь тоже бывает золотой...». И это правда. Я как никто знал это. Удивительным образом, но наши судьбы были похожи, и по удивительному стечению обстоятельств и неизвестным причинам, ее записи попали ко мне. Отчего же так вышло этого я точно не смогу объяснить. Пусть и разные обстоятельства, но вопрос у нас с ней один на двоих, но вот только свой выбор она уже однажды сделала, (вечно эта ситуация точно не длилась), мой же – пока еще не сделан. Я принялся листать дальше. Март был пропущен.
8 апреля 1988 года.
Пятница.
Сейчас 10 утра, а к 12:00 мне на работу. Я работаю уже четвертый день подряд по одиннадцать часов. Я очень устала. Я даже сейчас плакать не могу – лицо опухшее будет, а как я с ним к людям пойду? Я хочу изменить свою жизнь. Осталось только найти способы достичь этого на любимом деле. С картинами вопрос пока так и не решился, как оказалось, тот, кто может заняться моим делом уехал в другой город на несколько месяцев. Я до сих пор надеюсь, что все получится. Чувство брошенности не покидает меня.
Недавно поймала себя на мысли, что я совсем завралась. Причем теперь у меня это выходит как-то машинально. Я соврала Багрицыной насчет домашней работы, которой у меня не было в принципе, а сказала, что та у меня дома. Я словно и не присутствовала, когда лгала. Надо прекращать. Я больше не хочу так.
Я не хочу также быть замешанной в том, что делают все те, с кем я сейчас работаю. Я имею ввиду сплетни, обсуждение всего и вся. Я не хочу участвовать в этом. Мне это не нравится. Мне нужно срочно что-то сделать! Я не люблю все это.
Надеюсь, мне завтра дадут выходной, потому что я сегодня работаю до самого закрытия. Плюсом надо готовиться еще к пересдаче Пановой. Она в прошлый раз отправила всех, абсолютно всех на еще одну пересдачу, кто тогда к ней пришел. Она даже нас слушать тогда толком не стала – минут в десять уложилась. Просто посадила всех на своей кафедре за круглый стол и начала опрос. Без билетов, без всего, что было на зачете. Никто даже не подозревал, что все так будет.
Уже пора собираться и выходить на работу.
Последующие заметки стали появляться с еще большей редкостью – я приближался к концу. Она очень часто писала, что плакала, большей степенью, от страха, от того, что не знает, что будет, если все же решится уйти, боялась, что может пожалеть потом о содеянном, боялась, что картины могут так и не принести ей успеха. После всех пересдач ее оставили, но как я понял, учеба ей стала ненавистна совсем, но она заставляла себя, и, если верить ее словам, это было больше похоже на пытку. Потом она заболела. Ее руки стала покрывать красная сыпь, больше похожая на плотную корку, которая иногда трескалась, сухая кожа натягивалась и из трещин сочилась кровь. Она спала с забинтованными руками, обмазанными мазью, чтобы ночью не задеть простыней. Одним вечером она даже чуть не задохнулась – поначалу она беспокоилась, потом наступил страх, в темноте ей показалось, что она потерялась (хотя и лежала на кровати), ее охватила паника и она стала задыхаться и чудом не свалилась с постели. Я был поражен всем этим и даже не знал что подумать. Она долго лечилась, но из ее смутных записей так и не понял к чему все это в итоге привело.
Я перевернул страницу, и увидел на ней разводы – синяя краска, которой был расчерчен лист, расплывалась небольшими неровными пятнами. Здесь была сделана последняя запись. Мое сердце отчего-то ёкнуло, словно я почувствовал что-то.
20 декабря 1988 года.
Вторник.
Мне кажется, что я в ловушке. Я сама позволила этому случится. Кому я пытаюсь врать? Я мучаю только саму себя и больше никто в этом не виноват. Ответа до сих пор нет и мое сердце объято страхом. Я не знаю что там за гранью и не знаю что будет дальше. Если мне и суждено было сыграть в эту игру, то я наигралась. У меня нет больше сил. Если я чувствую себя в оковах в этом мире, может в другом мне и впрямь будет лучше, может там я смогу сделать правильный выбор?
Сегодня пошел первый снег. Я решила все закончить сегодняшним вечером. Я решилась. Я выхожу из этой игры. Я больше так не могу...
«Выхожу из этой игры?». Неужели она и впрямь решилась на то, о чем я думаю? Неужели ей было настолько тяжело, что она не смогла найти решения?»
Я вернулся к письмам и фотографиям. Несколько писем были, действительно, от ее родителей, где все описанное было правдой. Они и впрямь говорили ей все эти слова, и даже намного больше, чем описала она. Но среди них было и еще одно - совершенно другое. Я вскрыл его, и оказалось, что это было то, чего она так ждала. Это был письмо о ее картинах. О ее выставке. Ее оценили и сделали предложение, но слишком поздно - 22 декабря. Вероятней всего, она даже не узнала об этом.
Я поднял голову. За окном приближался конец октября.