Поминки

Я никогда не знал Игнатьева хорошо. Поэтому, идя сегодня на его поминки, не представлял как себя вести. Под звук своих шагов я пытался придумать речь. Они служили мне метрономом.

Когда-то мы работали с ним в одной конторе, лет шесть назад. Как вышло, что мой номер сохранился в его записной книжке? Так, речь, речь, что же мне сказать? Вообще, зачем я согласился? Мог бы придумать что-то, почему я должен идти? А теперь совсем не хорошо отказаться, пообещал, что буду. Соберись, не отвлекайся. Что же сказать?

С этими мыслями я дошел до квартиры. Долго стоял и смотрел на дверь, обитую бордовым дерматином с золотой цифрой 37.

- Как и мне.

Подумалось, что я такой же отвратительный сейчас как эта зашарканная дверь, отделяющая меня от скорбящих. На мне еще и свитер бордовый.

- Твою маать! - выругался я на весь подъезд и в этот момент дверь открылась.

- Ой, здрасьте, - сказала женщина, явно не ожидавшая меня увидеть.

- Здравствуйте, извините, я только подошел и даже постучать не успел, а вы уже открыли и вот.

- Ага, да вы заходите.

И мы поменялись с ней местами.

Я был первый раз в этой квартире. Наверное, не очень хорошо приходить в гости посмертно. Чувствовал себя лишним и не знал куда мне сесть или встать. Скажем откровенно, поминки — это не самое частое событие в моей жизни, и я не знаю, как принято себя на них вести.

Было много людей, совершенно не знакомых, хотя все мне так приветливо улыбались, и я в ответ кривил им свой рот, пытаясь сложить его в подобие улыбки, но, чтобы не слишком. Эдакая почтительная ухмылка скорби.

Я вдруг понял, что все русские застолья выглядят одинаково. И сегодняшнее мероприятие вполне сошло бы за что-то другое. Те же салатники, праздничная скатерть, стол, нелепо придвинутый к дивану, сидя на котором, рот всегда находится ниже уровня столешницы. Вот в угол бы елку и новый год, в графин тюльпаны - восьмое марта, без всего, значит день рождения. А сейчас, среди завешанных зеркал - поминки.

Пока я наблюдал, люди стали усаживаться за стол. Решив не отставать, плюхнулся на ближайший стул.

- Что вы, что вы, Валерий Александрович! Ваше место вон там, - указывая на бежевое кресло в центре, сказал седой мужчина.

- Спасибо.

Так, почему это мое место? Может так положено? Откуда он знает как меня зовут? Может в записной кни..

- Ну, я смотрю, все расселись, - перебила мой поток мыслей рыжая, еще красивая женщина лет шестидесяти. Возможно, это мама Игнатьева. Я даже не знаю кто здесь кто, какой кошмар!

- Давайте, ешьте. Кто не дотянется вы просите, я подам. Хлеб там или чего.

Стол загудел поминальной трапезой. Все тихо переговаривались кому что передать, да стучали ложками по посуде. Надо положить чего-нибудь ради приличия. Теперь я продолжал сидеть, рассматривая изюм в рисе.

- Костик был добрейшей души человек. Нежный, чуткий, еще вот таким его помню, - седой мужчина опустил руку с согнутой кистью.

Она дрожала, от чего мне стало стыдно. Наверное, здесь самые близкие люди, те кто переживают утрату и по-настоящему скорбят. А я, дурак, согласился прийти, приличия ради. Да вот только этого мало для скорби. Я ведь его совсем не знал. Ну, что мы, работали пару лет в смежных отделах. Ни плохого, ни хорошего я про него не слышал. Да вообще ничего про него не слышал до этого звонка. И с той конторы тут никого. Видать я один такой приличный дурак сижу. Погоди, он же мне руку спас. Точно! Когда халат в конвейер затянуло. А я и забыл. Он же? Вроде он. Еще мужики кричали, молодец, Костян, сориентировался. Вот это да.

- Помянем Костика. - закончил седой мужчина. И все не чокаясь выпили в тишине.

Так, гость за гостем, каждый что-то говорил. Теплые слова от брата, матери, дядьки и других родственников. Мне казалось, что каждый смотрит на меня, говоря об усопшем и мне все больше становилось не по себе. Наверняка, они понимали, что я чужак, но продолжали снисходительно улыбаться.

Я ерзал в кресле, впихивая в себя изюм, с ужасом наблюдая, как очередь приближается и ко мне.

- Ну, Валерий Александрович, скажете что-то?

Я встал.

- Мы с Костей, - сказал я и не узнал собственный голос. Такое бывает, когда долго молчишь, а потом, волнуясь, робко начинаешь говорить. Но пришлось продолжить.

- Мы работали вместе, и я знал его только с положительной стороны. Я благодарен за его смелый поступок, он меня спас, - на этих словах многие одобрительно закивали, - И мне жаль, что такие люди рано уходят. Примите мои соболезнования. И очень жаль, что мы мало общались при жизни. И я бы..

- Ты зачем его позвала? - перебил меня мужчина в зеленой рубашке, оказавшийся двоюродным дядькой покойного.

- Воля его. Так Костенька хотел, - ответила рыжая женщина, пока я стоял с рюмкой, озадаченный происходящим.

- Костенька твой умер. А нам теперь на этого смотреть, - показал на меня вилкой с огурцом дядька.

- Я сказала воля его. Выпьем.

Все выпили. Я тоже выпил автоматически и попытался сесть. Что значит этого? Какая еще воля? Перепил он что ли? Сидит, взглядом сверлит, да вроде трезвый. Я захотел уйти сильнее прежнего, но вот так, встать из-за стола было бы оскорбительно.

Вскоре мужики пошли курить, и я понял, что сейчас самое время. Женщины стали убирать опустевшие салатники на кухню.

- Давайте помогу, - вызвался я, желая сгладить, произошедшую ситуацию. Взял пару тарелок, собрал салфетки и направился в кухню. Когда я открыл дверь стало понятно, что это совсем не кухня, а комната Игнатьева.

Видимо, сделав крюк вокруг стола, я перепутал двери. Передо мной была невзрачная комната с пустой кроватью, напротив которой стояла тумба с огромной картиной. И с этой картины на меня смотрел я.

- Любимый Лерик, - гласила надпись на ней. Под рамой стояли какие-то вещи, и среди них моя потерянная рабочая кружка, стопка бумаг и цветы.

Я развернулся и уперся прямо в рыжую женщину.

- Извините, - пискнул я и спихнул ей салатники. Рис с изюмом подступили к горлу, и я вылетел из квартиры, а рис из меня на лестничную клетку.

Растрепанный, я бежал по улице, совсем не слыша стук ботинок по асфальту. Я бежал в одних носках.

- Это же были герберы? Мои любимые. Кажется, обувь забыл, - пытался думать я, но перед глазами все еще стоял улыбающийся портрет «Любимый Лерик».