Под властью отчаяния. Химера

Если я — твоя боль и мука,
Самый страшный и смертный грех,
Почему лишь держа мою руку,
Вспоминаешь, что ты — человек?

© Тата Апполонова

Йоханесс потерянно распахнул глаза, внезапно потеряв способность мыслить и говорить. Разве такое возможно, разве такое вообще бывает? Он боялся, что никогда больше её не услышит, но знакомый любимый голос прямо сейчас ругался на него на итальянском из телефонной трубки. Мужчина плохо соображал, что именно сейчас происходило и каким удивительнейшим образом всё так случилось.

У него на бумажке было выписано два телефонных номера — родителей Молли и родителей Лексы. И вряд ли возможно было ошибиться какой-нибудь цифрой настолько, что позвонить по ошибке Эрике Ричардсон вместо мамы одной из этих девочек.

И из всего из этого выходил весьма простой, но пугающий вывод: Эрика и была мамой подруги Оливера. Он смутно начинал вспоминать разговоры с гангстерами и узнанную некогда информацию о том, что у Ричардсон действительно есть дочь от её мерзкого мужа. Оливер... правда сейчас гулял с ребёнком главы мафии?

— Эрика... твоя дочь, сколько ей лет? — хрипло спросил Йенс, остановив грязный поток итальянского мата.

— Шестнадцать, она учится в той же школе, где твой щенок, — шипит в ответ женщина. — И я и подумать не могла, что мне моего ребёнка следует прятать от твоего влияния!

— Я не знал, Эрика, я не знал, я удивился не меньше твоего! — воскликнул Ольсен, проведя ладонью по лицу. — Как её... как её зовут?..

— Алексия Эдвардс. Ты даже не знаешь, с кем шляется твой ребёнок? — плюнула Эрика, и Йенс вовремя прикусил язык, чтобы не сказать, что она сама-то тоже не знает, где её драгоценная Лекса.

Лекса, значит, так её называл Оливер. Лучшая подруга. Насколько же тесен хуев мир, что собственный сын подружился с дочерью женщины, которая на его любовь ответила адской ненавистью?!

— Эрика... в любом случае, твоя дочь сейчас дома? Олли нет, и я волнуюсь.

— Её нет, — голос Ричардсон вдруг изменился, стальные нотки растворились, уступая место слабому едва слышному страданию. — Я отправлю парней на поиски, её нет, а этот идиот даже не потрудился спросить, с кем и куда наша дочь пошла гулять, я просила её отпрашиваться у меня, а не у него, — Эрика окончательно поникла, от ярости ни осталось и следа, и сердце Йенса болезненно сжалось. Оказывается, не такая уж она и демонесса, или сердце ведьмы тоже способно на любовь и привязанность? Было так странно слышать, как Ричардсон о ком-то беспокоилась — искренне и трепетно. Так же, как Йоханесс волновался о собственном сыне. — Уже поздно, я не люблю, когда она гуляет так поздно, — тихо добавила женщина.

— Мы с Олли договаривались, что он вернётся в девять, поэтому я позвонил. Может быть, они просто заболтались и не уследили за временем. Не волнуйся, Алекса обязательно вернётся домой, причём скоро, они же дети... — несмотря на паническое беспокойство, Йенс вдруг понял, что успокоить Эрику ему важнее. Голос стал мягче, ровнее, и мужчина искренне надеялся придать Ричардсон уверенности. — Всегда не слушаются родителей. Это их природа. Только не плачь, хорошо? Я сейчас позвоню маме второй девочки, которая пошла с ними, может быть, ей что-нибудь известно.

— Хорошо, — тихо отозвалась Эрика. — Я сейчас приеду к тебе, мы найдём их. Да?

— Да, найдём.

Мать Молли сообщила о том, что девочка вернулась где-то полчаса назад, и как раз полчаса назад Оливер и Алексия отошли от её дома, чтобы отправиться дальше. Маленький несносный мальчишка — нахер говорить, что вернёшься в девять, если держать обещание не собирался? Мужчина был очень зол, ведь выходит, что в девять они только-только довели Молли, а какой путь ещё нужно пройти, чтобы окончательно разойтись по домам? Не удивительно, что он ещё не вернулся.

Может быть, Оливер не знает, как пользоваться часами, что означает длинная стрелочка, а куда показывает короткая? Отчасти Йенс понимал, что и сам в подростковом возрасте вёл себя также, а иногда и гораздо хуже, при этом ещё и с матерью ругался постоянно, но его гнев это нисколько не умаляло. По сравнению с миссис Ольсен Йоханесс дозволял очень многое, ругался раз в столетие и постоянно чувствовал вину, думая, что делает недостаточно. Да, может быть, Оливеру не сильно повезло, но заслужил же его отец хоть какого-нибудь самого жалкого уважения?! Так ещё и девчонку вцепил во всё это. Ладно ещё, если бы какую-нибудь обычную девчонку, но то была дочь Эрики, и им обоим не жить.

Ричардсон примчалась с другого конца города за считанные секунды, она была одна, что казалось странным, сама вела машину, сама отвечала за сохранность своей жизни. Растрёпанная, возведённая в состояние паники. Йенс ожидал её на крылечке своего дома и тут же бросился вперёд, навстречу, когда увидел хрупкий силуэт рыдающей женщины.

— Не плачь, не нужно, всё хорошо, — ласково прошептал Ольсен, стирая слёзы с её бледных щёк. — Я позвонил маме Молли Фостер, Алекса и Оливер проводили её до дома где-то полчаса назад. Вероятно, сейчас они уже должны направляться домой.

Эрика ничего не ответила, а Йенс, тем временем, заметил, что одета она была всего лишь в блузку с коротким рукавом и юбку. Кто же одевается так осенью? Наверняка из-за паники позабыла утеплиться. Ольсен стащил с себя длинный вязанный свитер и бережно набросил ей на плечи.

— С Алексой всё в порядке, будь уверена, скоро ты её увидишь. Всё будет хорошо, обещаю, — он бережно провёл рукой по мягкой щеке и вымученно улыбнулся, глядя в бирюзовые глаза, блестящие от слёз.

Кругом стояла полная тишина, даже машины не проезжали, и ночные пьяницы не устраивали посиделки средь деревьев под светом Луны. Каково было бы их удивление, если бы застали главу мафии в объятиях своего нищего соседа?

— Она не слабачка, её не так легко дать в обиду, — наконец, тихо произнесла Эрика. — Но почему она никогда не делится со мной своими планами? Наверное, иногда я слишком давлю, но она не просто девочка, а дочь главы мафии. Да, я приставляю к ней гангстеров для наблюдения, но лишь ради её безопасности. Она видит во мне монстра, в то время как в тупоголовом папаше — святое божество, — женщина с прискорбием усмехнулась. — Да, я бы не отпустила её просто так, как это делает Кристиан. Он даже не спрашивает с кем и куда, мне нужно знать больше, чтобы я была уверена, что она будет в безопасности. Неразумное дитя.

— Эрика, — тихо прошептал Йенс, — подростку важна свобода, и вряд ли она понимает, что ты просто заботишься о ней, она видит в этом контроль, а не любовь. Кристиан, — он кривится, произнося неприятное имя, — кажется ей хорошим и понимающим, даже если на деле он всего лишь равнодушный козёл.

Ричардсон сухо усмехается, а затем поднимает руку, чтобы вытереть слёзы со щек. Наверняка чувствует себя некомфортно и глупо, сколько раз уже появлялась перед ним в слезах? Йенс перехватывает её за запястье, чтобы самому вытереть следы влаги с нежного побледневшего лица, он успокаивающе проводит пальцем по тонкой коже запястья, но вдруг замирает, словно пронзённый электрическим током.

Кожа под пальцем не мягкая и гладкая, а шершавая и неровная. Эрика не успевает среагировать, забывшись в своей паники и переживаниях, когда Йенс поднимает её руку вверх, чтобы рассмотреть ближе. К горлу подступает ком, и голова начинает слегка кружиться. Ему кажется, что вот-вот начнёт тошнить, но продолжает бегать глазами, изучая её тонкую руку, насильно продолжает смотреть.

Бледная кожа, некогда украшенная парочкой почти затянувшихся шрамов, выглядит до омерзения отвратительно. Каждый сантиметр изуродован хаотичными неглубокими порезами, покрытыми запёкшейся кровью. Они свежие настолько, что лишь едва-едва успели покрыться сухой коркой. Йенс передёрнуло, и он слегка пошатнулся, а Эрика резко выдернула руку из ослабевшей хватки и отскочила назад.

Бирюзовые глаза её теперь были глазами дикой кошки, учуявшей опасность. Она просунула обе руки в рукава кардигана, видимо, чтобы больше мужчине не представилась возможность увидеть безобразную картину. Впрочем, вряд ли Ольсен смог бы выдержать подобное зрелище ещё раз.

— Зачем? — тихо спросил он.

— Не твоё собачье дело, — огрызнулись в ответ.

— Чего ты добиваешься? — снова спросил Йенс. — О чём ты думала, когда делала это? — голос невольно начал повышаться, и Ольсена слегка заколотило на нервной почве.

— Не твоё собачье дело! — взвизгнула Эрика.

— Ты хочешь умереть?! — кажется, мужчина сказал это слишком громко, и Ричардсон пошатнулась, распахнув сияющие в темноте глаза-чёрные дыры. Она криво улыбнулась и стала издавать нервные смешки. — Ты думала о смерти?! О чём ты думала, когда... когда делала это?! Эрика, о чём?!

— О смерти... о смерти, о смерти, — кажется, её начало утягивать в истерику, но и сам Йенс был далёк от вменяемого состояния. — Думаю я лишь о твоей смерти, ты отвратителен мне до невозможности. Лезешь-лезешь-лезешь, ты постоянно лезешь...

— Зачем ты это сделала?! — крикнул Ольсен, и Эрика истерически засмеялась во весь голос.

Она смеялась так громко и так долго, что мужчина уже решил, будто бы она окончательно сошла с ума. А может, так и есть? Насколько она тронутая? Как человек осознанно мог пожелать изрезать собственные руки так, чтобы на них не осталось и живого места?! Когда перед глазами случайным образом вновь и вновь появлялась отвратительная картина, Йенса снова начинало тошнить.

— Почему, Эрика, почему? — прошептал Ольсен, с болью наблюдая за тем, как она сходила с ума, отталкивая любое его желание помочь.

— Ты никогда не поймёшь! — прошипела Ричардсон. — Теперь твой тупой идеальный образ, наконец, разбился? Видишь, никакое я не произведение искусства, я просто... жалкая и больная сошедшая с ума ведьма!

— Это не так.

— Для чего ты носишь очки?! Ты всё равно нихера не видишь, жалкий паразит... как же ты... прицепился ко мне, как же ты меня достал... А если я убью тебя, ты отстанешь? Или станешь призраком преследовать меня?!

— Ты когда-нибудь обращалась за помощью? — его одолевало отчаяние и безумный страх. Оказывается, всё это время он страшился не того. Вряд ли в Детройте действительно найдётся человек, который окажется способным убить Эрику Ричардсон, только если, конечно, это не она сама.

— Мне не нужна помощь! Мне нужно, чтобы ты отъебался от меня! Навсегда! Навсегда-навсегда-навсегда!

Он попытался к ней приблизиться, но Эрика отпрыгнула назад и зашипела, подобно дикой кошке. Казалось, что и вправду цапнет.

— Я просто хочу тебе помочь...

— Засунь к себе в жопу эту свою помощь! Я никогда не просила помощи у тебя! Сгинь! Просто сгинь из моей жизни!

Внезапно они оба повернулись в сторону, когда в темноте где-то среди стареньких потрёпанных домов раздался девчачий смех.

•••

Cigarettes After Sex ― Starry Eyes

Щека, клеймённая поцелуем, пылала огнём. Оливер застыл на месте, наблюдая за тем, как Молли вместе с его курткой исчезала за дверью своего милого домика. Она торопилась настолько сильно, что несколько раз едва не упала, зацепившись одной ногой о другую. Даже не помахала на прощание, просто исчезла. В воздухе застыл шлейф её сладковатых духов, и Олли жадно вдыхал, пытаясь понять, являлось ли правдой то, что только что произошло.

Молли была очаровательна в своей робости и невинности, но, несмотря ни на что, эта маленькая куколка всё равно нашла в себе силы доказать юноше, что вечер на её сердце оставил неизгладимое впечатление. Его первый раз в жизни (пускай и в щёку) поцеловала девушка, и этот момент Оливер определённо запомнит навсегда. До этого, кажется, подобное делать могла только бабушка... о таком даже вспоминать стыдно, если честно.

А ещё было немного стыдно, ведь Фостер сама вызвалась отправиться с ним в парк аттракционов, так ещё и сама сделала первый шаг — сначала взяв за руку, потом оставив след от своих губ на щеке. Оливер вёл себя, словно скромная девица, которая даже боялась посмотреть на объект обожания. Он сжал пальцы в кулаки. Нет, в следующий раз юноша должен сам проявить инициативу. Как далеко уже зашли их отношения? Возможно... Молли ждала ответного поцелуя, но уже... в губы?

Лицо обдало жаром. Даже думать об этом было тяжело. Оливер был способен умереть даже от мыслей о чём-то подобном, а если желаемое перенести в действительность. Ох. Нет, это... тогда его сердце в груди лопнет, кровь потечёт из ушей и глаз и закапает красивое платье Молли.

С другой стороны... мысль казалась заманчивой. Но Оливер даже не представлял, как люди это делает. Со стороны в каких-нибудь кино или когда взглядом на улице случайно цеплялся за людей поцелуи казались странными, даже в каком-то смысле мерзкими.

— О чём задумался? — прервала размышления появившаяся рядом Лекса, о нахождении рядом которой Оливер уже и забыл.

— Лекса, ты когда-нибудь целовалась? — резко выпалил юноша, после чего резко покраснел. Стоило ли задавать такие вопросы лучшей подруге? Наверное, это было неуместно, и девушка или засмеёт его, или пошлёт к чёрту...

Подруга удивленно приподняла брови и сложила руки на груди, внимательно изучая взглядом смущённого парня.

— Целовалась, — уверенно отозвалась она, и теперь Оливер нахмурил брови, подняв на девушку ошеломлённый взгляд. И когда это она успела? И почему не говорила раньше? — Хей, что смотришь так? Я уже была в отношениях.

— И когда ты успела? — фыркнул Оливер.

— Ну чего ты дуешься? — хмыкнула Лекса, пихнув друга локтем в плечо. — Ничего такого особенно не было, мы повстречались пару недель, поцеловались несколько раз, и я его бросила.

— Почему?

— Всё тебе расскажи, — она закатила глаза. — У него изо рта плохо пахло.

Расмуссен тяжело вздохнул и сжал губы в тонкую линию. Время шло, но Лекса оставалась Лексой, всё такой же немного ветряной, сумасшедшей и способной бросить парня только из-за того, что у него плохо пахло изо рта.

— Ну а что? Мне нужно было выйти за него замуж и всю жизнь мучиться? — хмыкнула девушка. — А почему ты спросил про поцелуи? — она хитро прищурилась и слегка наклонила голову вбок.

Оливер почему-то почувствовал себя расстроенным и обсуждать эту тему, как и думать о поцелуях, ему больше не очень-то и хотелось.

— Ну чего молчишь? Олли, ты же просто так спросил! — стала допытывать Лекса, крутясь возле юноши. — Ты думаешь о том, как поцеловать Молли?

Расмуссен зарделся и отвернулся, ощущая себя высмеянным.

— Эй, ну ты чего? Это хорошая мысль, если тебе кажешься, что ты готов перейти на следующий этап, то тебе следует поцеловать. К тому же, она сама дала подсказку, что ждёт этого, — произнесла Лекса совершенно спокойным голосом, и Оливер, наконец, ощутил себя лучше. Кажется, она не издевалась.

— Я тоже думаю, что она ждёт, но... я даже не представляю, как это делается...

— Тебя научить?

— Лекса!

Он резко сорвался со своего места и быстрым шагом направился в сторону своего дома, искренне радуясь тому, что в темноте подруга вряд ли увидит его алеющие щёки. Ну как можно быть такой несерьёзной? Как можно бросаться такими предложениями? Даже если это шутка. Поцелуй — вещь серьёзная, важная, способная передавать чувства без слов, способная открывать сердце и душу близкому человеку, а Лекса относится к этому слишком несерьёзно!

— Да ладно тебе! Чего ты сразу? — она громко смеётся и бежит следом, чтобы схватить Оливера за локоть обеими руками. Парень продолжает уверенно и настойчиво идти вперёд, делая вид, что не обратил никакого внимания на девушку. — Ой, ну только не говори, что обиделся на такую ерунду!

— Лекса, как часто ты предлагаешь парням научить их целоваться?

Девушка складывает губы в трубочку и подставляет к подбородку указательный палец, делая вид, что всерьёз задумалась над этим вопросом. И Оливеру от такого её поведения вдвойне неприятно становится. Может, это она только сказала, что пару раз целовалась с парнем, с которым была в отношениях и которого бросила из-за вони изо рта. На деле такая яркая и солнечная красавица наверняка многим мозги запудрила. И то, вероятно, ради веселья.

— Олли, ну ты дурачок? — смеётся заливисто Лекса, ущипнув юношу за бок. Он недовольно вскрикивает и пытается отпихнуть от себя девушку, но та цепляется только сильнее. — Никому я такого не предлагала. Ты первый, так что можешь считать себя избранным.

Девушка звучала слишком серьёзно и искренне, и малейший намек на смех исчез из её голоса. Оливер, конечно, подозревал, что это одна из очередных их уловок, но всё равно замер на месте и повернулся лицом к Лексе, наблюдая за ней очень внимательным взглядом. Девушка улыбалась, но не насмешливо, как мгновение назад, а очень нежно и ласково, и в красивых голубых глазах можно было согреться даже поздней осенью холодным вечером.

— Почему это? — с явным подозрением в голосе спросил Оливер.

Лекса улыбнулась ещё шире и мягко потрепала Расмуссена по щеке, слегка пристав для этого на носочки.

— Такой ты очаровашка, — хмыкнула девушка. — Потому что ты мой лучший друг, конечно, и я, как твоя лучшая подруга, всегда готова тебе помочь!

Она заливисто рассмеялась и снова бросилась вперёд, а Оливер вдруг отчего-то почувствовал себя разочарованным. Он тяжело вздохнул и бросился вдогонку. Они так и неслись друг за другом по улице, играя в догонялки и пытаясь согреться, иногда останавливаясь, чтобы переброситься бессмысленными фразочками, и Олли ощутил, как ему вдруг стало свободно и легко, а всякие переживания покинули голову.

Почему он совсем не понимал, как правильно вести себя с Молли, но рядом с Лексой даже не приходилось думать? Глупая и смешная, она мчалась вперёд и рассекала ночную тишь своим заливистым голосом, не волнуясь о том, что находится за очередным тёмным поворотом. С ней переставал бояться и Оливер, который вообще-то никогда не любил ночь. Как бы Лекса иногда не пугала его своим поведением, парень всё равно понимал, что безгранично её любит. Его единственного друга, его самую лучшую подругу — её блеск в глазах, ярче звёздного, её улыбку, подобную распускающимся весенним цветам.

Наконец, держась за руки, они подошли к дому Оливера и тут же озадаченно остановились. Лекса вырвала свою кисть из хватки друга и слегка отошла в сторону, после чего посмотрела на него с искренним беспокойством. Расмуссен тоже почувствовал себя неуютно, увидев на пороге дома своего отца. Сколько там время?.. Ещё же нет девяти, верно?..

Йоханесс, который мгновение назад почему-то выглядел растерянно, перевёл взгляд на сына и тут же недовольно нахмурил брови, пускай и некоторое беспокойство не пропало с его лица. Сейчас точно не девять, а гораздо позже. Отец злился и ругал достаточно редко, несмотря на то, что был человеком достаточно импульсивным. Всё, что он говорил, когда якобы сердился, было скорее похоже на шутку. Но сейчас папа точно не собирался шутить, и Оливер тяжело вздохнул, пытаясь смириться со своей судьбой.

Рядом с отцом стояла незнакомая женщина, которая выглядела не менее угрожающе. Она сложила руки на груди и с блестящими от гнева глазами смотрела в сторону приближающихся детей. Незнакомка была небольшого роста, но выглядела весьма угрожающе. А ещё Оливер увидел висящий на ней длинных кардиган отца, который юноша всегда казался... несколько странным.

— Это моя мать, — приглушённо произнесла Лекса. — Нам пиздец.

И Расмуссен округлил глаза, чувствуя себя предельно виноватым. Он помнил, что подруга говорила о своей семье и прекрасно понимал, что эта женщина здесь из-за того, что уже точно далеко не девять, и отец начал волноваться.

Когда они подошли ближе, отец открыл рот, пытаясь что-то сказать, но незнакомка оказалась быстрее.

— И где ты шлялась? — грозно спросила она, испепеляюще смотря на дочь.

— Я гуляла! И я отпрашивалась у папы, так что ты не можешь меня ругать! — вероятно, лучшая защита — это нападение. По крайней мере, так думала Лекса.

— У папы? — зло усмехнулась мама подруги. — То есть ты теперь считаешь, что ставить в известность следует только отца, а я так, дополнение к вашему прекрасному тандему, к мнению которого не следует прислушиваться?

Оливер испуганно смотрел на женщину, боясь даже пошевелиться и пытаясь притвориться, что его здесь нет. Папа тоже выглядел потерянным и явно решил отложить свои планы на сына. Конечно, юноше отчасти было некомфортно, он понимал, что должен быть на стороне Лексы, но сердце вдруг неприятно кольнуло.

Почему Лекса поступала по отношению к своей матери так жестоко? Почему не предупреждала её, почему не слушалась и отчаянно давила на то, что уже считает себя взрослой? Мальчик помнил, что отчасти подруге всё же не хватало внимания мамы из-за её работы, и это сильно повлияло на их отношения, но... она у неё была.

Самая настоящая мама. Пускай, кажется, она была гангстером, пускай, возможно, убивала людей и делала прочие пугающие вещи, но Оливер видел, что в горящих от гнева голубо-зелёных глазах было и искреннее беспокойство. Ему даже показалось, что женщина смахнула со щёк застывшие на них слёзы. В этом она чем-то напомнила юноше его собственного отца: тоже пытался казаться сильным, бесчувственным, но в душе всегда глубоко переживал. И ведь Оливеру тоже часто не хватало его в своей жизни, но юноша всё равно знал, что папа его любит, просто у него работа и кучу забот, просто он такой сам по себе.

Может, Лекса и её мама просто не понимают друг друга? Да, это было глупо — пытаться понять незнакомую женщину, пытаться её оправдать, но сердце ныло и стенало от зависти. У Лексы была мать, которая волновалась о ней, которая приехала поздно вечером одна, в одежде, совершенно не подходящей для осени, чтобы понять, где её дочь, которая явно волновалась и нервничала. И что-то юноша совершенно не видел здесь такого прекрасного и идеального отца Лексы.

— Ты бы меня не отпустила! Завалила тупыми вопросами, пытала бы, может, ещё бы гангстеров своих тупых приставила, чтобы следили за мной! — продолжила держать стойкую оборону девушка. — А папа меня просто берёт и отпускает, потому что он понимает, что я уже взрослая.

— Господи, да я верю, что ты взрослая, — вздохнула женщина. — Но разве ты не понимаешь, где живёшь, разве не понимаешь, чья ты дочь? Я приставляла гангстеров не для того, чтобы они следили за тобой, а чтобы с тобой ничего не случилось. Да, я хочу знать, с кем и куда ты пойдёшь, но лишь для того, чтобы быть уверенной, что ты в порядке.

— Ты просто помешана на контроле! — вспыхнула Лекса ещё сильнее. — Ты просто хочешь отслеживать каждый мой шаг так же, как делаешь это со своими подчинёнными! Тебе плевать на меня на самом деле — признай! Ты равнодушная... черствая... и я не верю, что ты меня любишь! Мне кажется, что в этой семье по-настоящему обо мне беспокоится только папа!

Незнакомка застыла на мгновение, она сжимала губы в тонкую линию, и Оливер смотрел на это с трепетом. Пыталась сдержаться? Лекса, казалось, не замечала, что только что сильно обидела мать, она топталась на месте и сжимала пальцы в кулаки, хмуря брови и раздувая от гнева ноздри. Это всё выглядело глупо и странно. Оливер не мог представить, чтобы они с отцом когда-нибудь ругались настолько сильно, но, кажется, для этих двоих это было привычно.

— Садись в машину, — наконец, тихо произнесла женщина.

— Я на автобусе доеду, — процедила сквозь зубы Лекса, и Олли тяжело вздохнул: вот ведь упрямая.

— Лекса, пожалуйста, сядь в машину. Обещаю, я не буду тебя ругать, — казалось, слава ей давались тяжело.

Девушка осмотрелась по сторонам, раздумывая, потом кивнула головой Оливеру и залезла на заднее сиденье машины, громко хлопнув дверью. Женщина тяжело вздохнула, после чего развернулась, чтобы тоже отправиться к своему автомобилю и уехать домой.

— Эр... мисс Ричардсон, — тихо позвал отец, сделав несколько шагов по направлению к незнакомке. Она остановилась и обернулась, бросив на Йоханесса полный гнева взгляд.

— Мистер Ольсен, избавьте мою семью от влияния вашей семьи. Я больше не хочу никогда вас видеть, — после этого, не дожидаясь ответа, она вновь быстрым шагом направилась к своей машине.

Отец застыл на месте, пустым взглядом наблюдая за тем, как автомобиль покидает улицу, он ещё долго смотрел в сторону, куда уехали Лекса с её мамой, и Оливер буквально ощущал во всём происходящем что-то неладное. Как будто бы до их прихода оба взрослых успели сильно поругаться, но при этом на плечах этой мисс Ричардсон висел отцовский кардиган.

А ещё Олли чувствовал, что безмерно замерз. После некоторого ожидания он наконец решился подойти к папе ближе и тихо его позвать. Йенс обернулся и совершенно безразличным взглядом посмотрел на сына поверх очков.

— Где твоя куртка? — сипло спросил он.

— Отдал Молли, она замерзла.

— Ладно. Иди спать.

— А ты?

— Иди спать, Оливер. Поговорим завтра.

Юноша ничего не оставалось, кроме как зайти в дом, Йенс же остался снаружи, а через некоторое время достал из карманов домашних штанов сигареты и зажигалку, сел на крыльцо дома и закурил. Без забранного Эрикой кардигана было холодно, но мужчина словно не обращал внимания на ледяной ветер, потому что на его сердце царили лютые морозы.

Лютые морозы, которые своими колючими руками прикасались к рваным ранам, и становилось в тысячу раз больнее.

Йоханесс никогда не встречался ни с чем подобным. Он был знаком с разными людьми и разными женщинами, и многие вызывали отвращение, непонимание, казались странными или даже конкретно поехавшими головой. Но ни у кого на руках никогда не было красных кровавых полос, оставленных самостоятельно. Мужчине до сих пор становилось не по себе, когда перед глазами возникала та страшная картинка, а она возникала снова и снова.

Он вспоминал и полосы, торчащие из-под пояска на талии. Их Эрика тоже оставила себе... сама?

Почему? Ричардсон ощущала себя несчастной? Это помогало ей сохранять трезвость ума? Связано ли это было с Йенсом и с тем, что произошло в тот ужасный день на заводе, когда Адам вдруг поехал крышей? Тогда Эрика была в пиджаке, и кожа её рук не была видна. Может, уже в тот день она прятала под тканью страшные порезы? Адам ещё сказал, что Ольсен сделал ей больно...

Чем дольше мужчина думал об этом, тем хуже становилось. Йенс определённо не играл в жизни Эрики какую-то важную роль, но отчего тогда было так много совпадений? И почему она плакала, когда говорила об Эльфриде и слушала его признания в любви? Может быть Ольсен на самом деле неосознанно причинял ей боль, делал ей хуже, может, им правда больше не следует встречаться?

От этой мысли стало ещё поганее. Йоханесс не смог бы без Эрики, он просыпался и засыпал с мыслями о ней, он в течении дня постоянно возвращался к ней, он мучительно ждал каждую новую встречу и вообще-то очень хотел помочь. А если окажется, что делает только хуже...

— Кажется, Ричардсон совсем крышей поехала, — раздался рядом знакомый скрипучий голос, и Ольсен тяжело вздохнул: только этого не хватало.

— Ты всё видел, что ли? Нормально тебе подсматривать за другими, да? Весело, наверное? Как сериал смотреть. Сука, — озлобленно фыркнул Йенс, после чего бросил под ноги сигарету и задавил её ботинком, вновь доставая из коробки новую и щёлкая зажигалкой.

— Чего ты сразу додумываешь-то? Как девица, — тяжело вздохнул Энтони, и Ольсен, наконец, его увидел. Он валялся недалеко в ползучих кустах за пределами участка. Выглядел так, словно только что проснулся, вероятно, ловил приход от действия наркотиков. Ну или правда спал. Хуй его разбери.

— Тебе дрыхнуть что ли негде? — сморщился Йенс.

— Детройт — мой дом, — он развёл руками и усмехнулся, потом чуть не упал, вовремя успев опереться рукой о землю. Затем Энтони медленно стал подползать ближе к Ольсену. Йоханесс чувствовал себя настолько убитым, что даже сил на то, чтобы прогнать это чудовище, у него не было. — Так что сплю, где хочу. Но если ты спрашиваешь о конкретном месте жительства, то оно у меня имеется. Так мило, что ты беспокоишься, — он улыбнулся, обнажив свои полусгнившие жёлтые зубы, половина из которых уже отсутствовала. Йенс проигнорировал этот выпад. — Ну чего ты такой мрачный? Всё из-за Ричардсон что ли?

— Отвянь.

— Да что сразу отвянь-то, я ведь и обидеться могу, — недовольно запричитал Тони, но Ольсен снова его проигнорировал. — Да ладно тебе! Подумаешь, послала. Ну это же к лучшему только, а. Она же с головой не дружит, видно же. Эти дамочки с разрезанными руками представляют из себя большую опасность, особенно когда они главы мафии, — усмехнулся бродяжка, но Йенс снова не ответил. — Ну слушай... в своё время у меня была такая, — Ольсен перевёл на него слегка удивлённый взгляд, явно не веря в то, что у этого наркомана когда-то была девушка. — Руки резала, в истерики впадала — всё такое. Я был влюблённым дебилом и думал, что спасу. Не спас. И ты не спасёшь. И никто не спасёт. Зато она всё из тебя выест, изнутри пожрёт. Ей в психушку по-хорошему дорога, да кто же затащит?

— Если надо будет, я затащу, — со стальной ноткой в голосе отозвался Йоханесс. Энтони слегка округлил глаза в лёгком удивлении. — Я хочу ей помочь, как ты не понимаешь? Когда человек... так себя изводит, ему нужна помощь. И помощь не только специалиста, а того, кто рядом будет и любой примет. А я её любую принимаю. Я боюсь за неё.

— И что же? Тебя её порезы нисколько не напугали?

— Напугали, конечно. Потому что я понятия не имею, что теперь делать! Неужели этот гандон Эдвардс не видит, что с его женой происходит? Неужели он не пытается ей помочь? Урод смазливый... только и может, что кичиться: «Моя жена да моя жена», а тут... толку-то нет от него, оказывается.

То ли Энтони не нашёлся, что ответить на это высказывание, то ли ещё что-то, но на некоторое время от замолчал. Йенсу, впрочем, было насрать, он только и ждал, когда этот странный тип съебет куда подальше. Хотя может не съябывать. Плевать, на всё теперь плевать, кроме её бледных худеньких рук, покрытых ранами. Как ей теперь помочь? Что делать? Ольсен точно чувствовал, что чертовски боится оставлять Эрику одну где-то там, рядом с дочкой, каждое слово которой режет больнее ножа, рядом с мужем, который не делает совершенно нихуя полезного, может только изводить её. Йоханесс провёл рукой по лицу и тяжело вздохнул.

Энтони вытащил чёрт знает откуда свои сигареты и тоже закурил. Ольсен вяло усмехнулся, это даже в какой-то степени было забавно. Этому человеку даже наркотиков не хватало? Казалось, он весь состоял из зависимостей, может, он вообще являлся одной сплошной зависимостью.

— Знаешь, а я ведь её такой... не видел, — тихо произнёс Энтони вдруг.

— Ты говорил, что вообще её не видел, забыл? — хмыкнул Йенс.

— Ха-ха... да? Да, я это и имел ввиду, — Купер почесал засаленные длинные волосы. — Я говорил, что некоторые думали, что она мужик? Ха-ха, я смотрю... вполне себе баба. Слушай, вообще-то я тебя даже отчасти понимаю. Любуясь её гладкими красивыми ножками, можно забыть и о её придурковатостях, — Тони громко рассмеялся, а Йенс округлил глаза и поднял с земли первый попавшийся под руку небольшой камешек, который тут же кинул в Купера.

Энтони перестал смеяться и громко и жалостливо ойкнул, после чего принялся отползать подальше от Ольсена, пряча голову руками.

— Ты чего, дружище?!

— Ты там в кустах валялся и на её ноги пялился, да, собака? — гаркнул Йенс.

— А ещё ей под юбк... ай, да хватит! — почувствовав, как очередной камень прилетел ему в плечо, Тони принялся отползать усерднее. — Да шучу я, шучу! Чего ты сразу, Отелло грёбанный! Думаешь, наркоман с дырками на руках твою бабу увести сможет?!

— Пока я жив — не сможет! — Ольсен поднялся с крыльца и медленно подошёл к Тони, который, осознав, что деваться ему некуда, сжался в клубочек, закрыв голову руками. Йенс усмехнулся и слегка наклонился. — И никакая она не баба.

— Прости-прости, буду говорить о ней исключительно как о мисс Ричардсон, — проскулил Энтони. — А хочешь, сразу миссис Ольсен, а? Лучше же звучит? — он слегка выглянул из-за своих рук, бросив на Йенса заинтересованный взгляд.

— Не переусердствуй. А лучше свали-ка ты отсюда поскорее.

— Хорошо-хорошо, как прикажешь! — Энтони шустро поднялся на ноги и попятился назад с участка, приподняв руки в примирительном жесте. Когда он отошёл достаточно далеко, то резко развернулся и бросился наутёк, крикнув напоследок: — а задница, кстати, у неё тоже что надо!

— Сука ты последняя! — прохрипел Ольсен вслед, бросив в его сторону ещё несколько камней, но ни разу не попал.

•••

The Beatles — P.S. I Love You

Лекса чувствовала себя преисполненной обиды и никуда не могла деться от этого. Она сидела на заднем сиденье машины матери, прижав к груди коленки и полностью наплевав на то, что на диване потом останутся грязные следы от ботинок. Хотелось сделать что-нибудь плохое. Не до конца ужасное, но что-то, что заставило бы мать чувствовать себя некомфортно. Хотя, конечно, это глупо, она ведь не моет сама машину, это делают за неё на мойке... да плевать! Лексе всё равно, что вредитель из неё никудышный, просто хочется куда-нибудь излить свою злость.

Мама, как и обещала, молчит, не пытается ругаться и читать лекции, это девушке кажется странным. Они много шутят с папой над взрывным характером матери, и даже отцу становится иногда страшно в её присутствии, но в последнее время Эрика явно сбавляет повороты. Какая-то по странному молчаливая и слегка отстранённая, раньше она не позволяла никому другому выйти из спора победителем.

Лексе, впрочем, глубоко наплевать. В её сердце скопилась огромная обида, настолько тяжёлая, что даже непосильная. Она постоянно думала о том, каким отвратительным то представление показалось Оливеру и его отцу. Не в таком свете Эдвардс хотела появиться перед глазами родителя лучшего друга в их первую встречу. Наверняка теперь думает, что Лекса из семейки душевнобольных (хотя где он не прав будет), вдруг запретит ещё Оливеру гулять с девушкой или ещё чего похуже? Тогда этот несносный высоченный мальчишка... променяет её на Молли.

Лекса кривится, пытаясь отогнать мерзкие мысли, прилипающие к мозгам. А что мать успела наговорить мистеру Ольсену в их отсутствие? Ничего хорошего — это уж точно. Девушка только начинала остывать, как вновь закипала от злости. Эта жестокая самовлюблённая женщина всех людей вокруг считала себя недостойными, на всех смотрела свысока, вряд ли она способна понять горе семьи Оливера — бедной семьи, живущей в маленьком съёмном домике.

Конечно, в большей степени Лексу мучило не агрессивное поведение матери на глазах у других людей, к тому же, девушка признавала, что и сама была хороша. Просто сама ситуация в целом бесила. Эрика строила из себя занятую леди, глава мафии же, чёрт её подери. Она была прекрасным руководителем, но, если честно, отвратительной женой и ужасной матерью. Лексе даже было немного смешно: как часто девушка пыталась добиться внимания от мамы, но та лишь сухо игнорировала каждую попытку, ссылаясь на работу, а теперь вот так вот ярко выказала своё волнение. Да кого она пытается обмануть? Эдвардс в жизни не поверит, что Эрике правда не плевать на неё. Для чего был весь этот спектакль? Приехала на другой конец города лишь в каком-то затрёпанном кардигане к отцу Оливера лишь для того, чтобы убедиться, что её драгоценная доченька в порядке.

Да пошла она к чёрту! Лекса ощущала себя на грани истерики, каждый её нерв прожигал кожу, был натянут до предела. Девушка, конечно, любила свою мать, но уже не верила, что когда-нибудь сможет выстроить с ней хотя бы нормальные отношения. Она не верила, что Эрике действительно не плевать, что та вообще умеет любить и что та, уж тем более, любит свою дочь. Любить сильно, отчаянно, но не взаимно было больно.

И чтобы хоть как-то вымесить свою боль, Лекса истерила, трепала нервы, в общем и в целом — вела себя как маленький ребёнок. Эдвардс самой подчас становилось стыдно за своё поведение, но она продолжала. И никак не могла остановиться. Давить, срываться, бросаться колючими фразами. Надеяться задеть посильнее, чтобы убедиться в очередной раз, что мать — не обычная женщина, а машина без сердца и без чувств.

Наверное, ещё хуже было только отцу. Кристиан для Лексы был примером того, каким бы она хотела видеть своего будущего мужа. Спокойный, рассудительный, вдумчивый. Он очень старался для семьи, устраивал ужины и праздники, причём сам, без чьего-либо вмешательства, всегда успокаивал мать после её истерик, всегда вставал на её сторону и терпел всю боль, что она бесконечно ему причиняла. Эрика относилась к своему мужу совсем не так, как он заслуживал. И тому было всего одно тупое объяснение: она просто не умела любить. И даже такой заботливый, понимающий и нежный мужчина не мог растопить её ледяное сердце.

Лекса никогда не понимала, как они вообще сошлись. Никто, собственно, и не пытался посвятить её в эту историю. Наверняка разочаруется ещё сильнее, если услышит.

Наконец, машина остановилась возле большого викторианского дома с множеством окон. Лекса тут же выскочила из машины и, открыв кованную калитку, помчалась в сторону дома по выложенной камнем дорожке. Но на середине пути остановилась и обернулась, не услышав рёва мотора. Мать, кажется, не спешила открывать ворота и загонять автомобиль в гараж. Она вообще из машины не вышла. Лекса фыркнула, но всё же направилась обратно.

Только тогда Эрика, наконец, вышла на улицу. Выглядела она странновато, но из-за темноты было тяжело понять, что именно смущало Лексу.

— Иди домой, Лекса, я попозже приду, — тихо попросила мама.

— Почему это? Ты же замерзнешь и заболеешь.

Девушке хорошо было известно про слабый иммунитет матери. Стоило ей прогуляться в тоненьком пальто, съесть холодное мороженое в мороз или, например, съездить на другой конец города в трухлявом кардигане — и сразу заболевала. Папа всегда очень бережно относился к маме, когда та болела, но почему-то не позволял Лексе помогать. Обычно в такие дни Эрика просто целый день находилась в родительской спальне, куда заходить было строго-настрого запрещено. Отец никогда не вызывал врачей, но приезжал с огромным количеством всяких разных таблеток и сладостей. В последнее время мама болела всё чаще и чаще, и Лекса чувствовала себя из-за этого встревоженной. Когда она спрашивала об этом у папы, тот отмахивался: «Как всегда, обычная простуда».

— Не заболею, обещаю, — пробормотала Эрика.

— Мам, мне папу позвать, чтобы он тебя на руках домой занес? — Лекса поставила руки в боки и сурово посмотрела на женщину. — Иди домой. Пожалуйста, — нехотя добавила девушка.

— Лекса, — вздохнула мать, и девушка увидела, как та слегка дрожала на холодном осеннем воздухе, обнимая себя за плечи. Кошмарное зрелище, и Эдвардс сама была готова уже затащить мать в дом. — Я правда очень о тебе беспокоюсь.

Лекса сдавленно ахнула, явно неготовая услышать нечто подобное прямо сейчас. Зачем она это сказала? Пытается помириться? Чего она вообще хочет? Какой ждёт реакции? В глазах предательски защипало, но Лекса сжала пальцы в кулаки, чтобы не разрыдаться прямо здесь и сейчас, словно маленький ребёнок.

— Ага. Я о тебе тоже, поэтому пошли домой, — очень постаравшись прозвучать как можно более равнодушно, ломающимся голосом произнесла девушка, после чего резко развернулась, дабы не позволить матери увидеть непрошенные слёзы, и уверенно зашагала в сторону дома. Уже больше не оборачиваясь.

С сердца упал огромный камень, когда за спиной раздалось цоканье каблуков.

Ужинать, несмотря на все уговоры отца, Лексе не хотелось. Она поднялась в свою комнату и заперла дверь. Нужно было обдумать слишком многое. Достав из шкафчика большую виниловую пластинку, наверняка очень дорогую, Лекса поставила её в проигрыватель. В комнате тут же заиграла одна из любимых групп девушки — «The Beatles». Они были ещё совсем молодыми, но Лекса уже их обожала, их музыка успокаивала её, когда было совсем грустно.

Проигрыватель, как и шкафчик для пластинок, как и сами пластинки девушке регулярно дарила мама. Это у Эрики выходило: угадывать, какой подарок преподнести, чтобы заставить Лексу улыбаться или даже визжать от восторга. Девушка не представляла, сколько мама на всё это потратила денег, в тяжёлые времена только за счёт этого Эдвардс и не теряла надежды на то, что всё ещё может быть нужна Эрике.

Отец подарки дарить не умел. Вероятно, он очень старался, выбирая в магазине какие-нибудь драгоценности или наряды, и Лекса очень мило улыбалась, целовала папу в щёку и сердечно благодарила, но никогда не носила то, что дарил он. Кристиан был очень красивым и опрятным мужчиной, он хорошо одевался и явно имел вкус в одежде, но почему-то не понимал, что его дочери нравится совершенно другое. И, опять же, у мамы даже наряды для Лексы выбирать получалось гораздо лучше. Да ладно уж, иногда Эрика приносила такие платья и рубашки, которые девушке даже и не снились. Слишком уж красивые.

Может, и вправду? Может, есть надежда, что маме всё же не плевать? Лекса упала на кровать спиной, раскинув руки в стороны и уставившись в потолок, уклеенный блестящими звёздочками. Оливер жил в маленьком домике, и, честно говоря, Эдвардс совсем не горела желанием туда заходить, хотя очень любила своего друга и прекрасно понимала их ситуацию. Просто... неприятно. Холодно ли ему по ночам? А зимой как? Не болеет ли зимой слишком часто из-за окон, пропускающих морозный ветер? Оливер часто носит одну и ту же одежду, он работает по ночам не ради веселья и не для того, чтобы что-то доказать отцу, а из-за необходимости.

И как будто бы он во многом несчастнее, но его отношения с единственным родителем словно... теплее.

Может, потому что они — это всё, что есть друг у друга.

Лекса свернулась в клубочек. Она завидовала. Когда видела, как дети делились секретами с родителями, когда проводили время вместе, когда вместе готовили, вместе смеялись. Завидовала и чувствовала себя страшно одинокой. Иногда она чувствовала себя одинокой даже тогда, когда рядом был отец — и никак не могла найти причину.

Ещё больше чувствовала себя одинокой, когда мыслями снова возвращалась к Оливеру. Однажды и он её оставит ради девочки с медовыми глазами и двух розовых бантиков в волосах. Это неизбежно, потому его щёки становятся пунцовыми, зрачки увеличиваются и блестят, а о том, что её сердце разбивается на тысячи осколков, знать не должен никто.

Она ведь, как в тупых книгах, могла бы рассказать об этом маме. Но не станет, потому что маме не до неё, потому что у неё у самой слишком много забот.

А рассказывать эдакую ересь отцу ещё глупее.

В дверь постучались, и Лекса тут же села в кровати. Она долго думала над тем, стоит ли открывать, но всё же отворила дверь. На пороге стоял папа, и почему-то девушка почувствовала себя слегка разочарованной.

— Что-то хотел, пап?

— Пустишь? Хочу поговорить, — мягко улыбнувшись, попросил Кристиан. Он всё ещё был в своём домашнем фартучке — может, готовил что-то на завтра? Отец часто готовил маме обед на работу, который она то ли из принципа, то ли не специально забывала.

Лекса не слишком хотела сейчас болтать с кем-нибудь, но с работой «расстроить папу» и так прекрасно справлялась мама, так что девушка кивнула и зашла в комнату, снова плюхаясь на кровать. Кристиан вошёл следом, прикрыв дверь и сев за письменный стол лицом к дочери.

— Развлекаешься? — хмыкнул отец, кивнул головой на проигрыватель.

— Почти.

— Ладно, прости, что пытаюсь оттянуть. Но... что у вас произошло с мамой? Ты отказалась есть, она тоже, так ещё и выглядела как-то... не очень.

Девушка тяжело вздохнула. Ожидать подобных вопросов стоило, потому что Эрика Кристиану никогда не скажет, что её гложет. В такие моменты отец всегда прибегал к хитрому плану и шёл к дочери.

— Помню, ты просила меня взять трубку, если будет звонить отец твоего друга, но, вероятно, именно в этот момент мне пришлось уехать по работе, — смущённо добавил папа. — Прости, я не думал, что Эрика приедет раньше меня.

— Да ладно уж. Как вышло.

— Она разозлилась, да? Ругала тебя? Наказала? — обеспокоенно спросил Кристиан. — Если наказала, то я постараюсь поговорить с ней, так что не волнуйся. Ты же знаешь ещё: она очень вспыльчивая.

— Нет, всё хорошо, пап, она меня не наказала, — помотала головой Лекса.

— Странно, — он нахмурился. — Она ездила забирать тебя? Как она тебя нашла?

— Ну, кажется, она узнала от отца Оливера, что я ушла с ним в парк аттракционов. Поехала к нему, чтобы вместе нас найти, я не знаю. Я понятия не имею. Она была очень злой, когда мы вернулись к дому Оливера.

— Она ругалась на тебя прямо при твоём друге? — тяжело вздохнул Кристиан.

— Да ладно уж, кажется, тем самым она спасли Оливера от гнева его отца, — хихикнула Лекса.

— То есть там был ещё и отец Оливера? — папа нахмурил брови, кажется, ему не сильно понравилась шутка. — Это неправильно: ругать тебя при ком-то.

— Я думаю, он собирался делать тоже самое с Оливером, — помотала головой девушка.

— Ну как скажешь, — вздохнул отец. — К слову, а кто родители этого твоего Оливера? Может быть, я видел их на собраниях, нужно же мне знать, на кого стоит производить хорошее впечатление, — он усмехнулся, и Лекса по-доброму закатила глаза.

— У Оливера нет мамы, только отец, — отозвалась девушка. — Не помню, как зовут, какое-то... не американское имя. Кажется, мистер Ольсен или что-то такое. У Оливера другая фамилия, он Расмуссен, — пояснила Лекса. — От мамы.

Кристиан поджал губы, о чём задумавшись, а потом вдруг резко распахнул глаза и закивал головой.

— Да-да, что-то такое помню... ладно, спасибо, Лекса, ты мне очень помогла, — он резко поднялся со стула и направился к выходу из комнаты.

— В чём?

— О, да так. Пойду к маме, узнаю, как она там. Спокойной ночи! — с этими словами отец ушёл.

— Спокойной ночи, — тихо проговорила вслед девушка.

У всех в этом мире были свои тараканы и, кажется, папа не исключение. Лекса хмыкнула, после чего сделала музыку громче и снова плюхнулась на кровать, пытаясь прислушиваться не к своим мыслям, а к словам из песни.

•••

Ещё одно ебаное воскресенье, и Йенс с ненавистью отрывает очередной календарный листок. Да лучше бы планета вообще остановила своё движение. Никакой там метеорит не планирует упасть на Америку? Ольсен бы не отказался подохнуть под осколком.

Воскресенье — это самые мерзкий день недели. Казалось бы, выходной, но следующий день — это понедельник. А по понедельникам желание жить уменьшается втрое. И пускай это утро у Йенса наступило аж в двенадцать часов дня, он всё равно был злой, раздражённый и совершенно потерянный.

Воспоминания о вчерашнем дне заставляли голову раскалываться на двое от безумной боли. Почему каждый сраный раз, когда Ольсен думал, что всё потерянно, что он уже на дне, становилось ещё в тысячу раз хуже?! Он перевёл уставший взгляд на кучку бумажек, лежащих на кофейном столике. Так уж вышло, что Ольсен вчера напился и всю ночь рисовал. Кто его винить будет, а? Может, наркоша с улицы, смеющий читать лекции о морали?

Только рисунки вышли страшными, грязными, и даже смотреть на них не хотелось. Видимо, воспалённый и встревоженный алкоголем мозг на бумаге решил излить всё то, что его так мучило, надеясь, что станет легче. Только легче совсем не стало, а то ужасное зрелище продолжало мелькать перед глазами. Вот чёртов прилипчивый образ, куда же теперь от него деться?!

Нежные тонкие руки были изображены на бумажных листках. Худые запястья, острые плечи, крошечные родинки на коже. Рисунки можно было бы назвать чёрно-белыми, если бы не ярко-алые линии, что его пересекали.

Её шрамы. Её отвратительные рваные рамы, следы от лезвий, которыми она терзала свою нежную плоть. Зачем? Почему? В носу защипало, и Йенс упал на колени перед кофейным столиком, сжимая в руках рисунки. Как ему было жалко эти худые запястья, эти усыпанные родинками предплечья! Их целовать нужно, а не резать, усыпать миллиардами ласковых поцелуев, а не пытать ножом и превращать в изуродованное мясо.

Как часто Эрика занималась подобным, как её уберечь, если она сбежала, если прямо сказала, что видеть его никогда не хочет больше?

Теперь Йенс боялся до дрожи, что в любой момент времени любимая женщина может просто-напросто исчезнуть. Удавиться, изрезать себя, подставиться под пулю.

Ольсен сжал в руках разбросанные рисунки, а потом принялся с безумным остервенением рвать их на клочья. Он не знал, что за чувство овладевало телом, в голове не было мыслей, лишь беспричинная ярость, разливающаяся по венам. Он рвал, рвал, рвал, пока не измельчил листы до такой степени, что догадаться об их содержании стало уже невозможным. Только тогда гнев в сердце утих, и Йенс устало осел на пол.

Беспомощность. Да, им одолевала беспомощность.

— Доброе утро, пап! — вдруг возник в дверях Оливер. Он казался смущённым и нервно заламывал пальцы на руках. Разговора о случившемся так и не состоялось, и Йенс криво улыбнулся. Вообще-то неприятно, когда ты не можешь доверять даже собственному сыну.

— Допустим доброе, — прохрипел Ольсен, поднимаясь на ноги.

Юноша вздохнул и отвёл взгляд в сторону, а Йоханесс испепелял его недовольным взглядом. От Оливера требовалось не так уж и много. Всего лишь сдержать своё обещание, всего лишь вернуться домой ровно в девять. Но зачем держать данное слово? Ольсен поджал губы: вернись мальчишка вовремя, не пришлось бы звонить родителям Лексы. И тогда Эрика не появилась бы на пороге его дома, требуя оставить её навсегда.

Да, в таком случае Йенс бы не узнал о проблемах Ричардсон, но какой смысл в этой информации, если мужчина теперь вообще ничего сделать не может?! Потому что всё, блядь, она предпочла уйти из его жизни!

— Я приготовил завтрак, — виновато улыбнувшись, пробормотал Оливер.

— Я не хочу есть, — хмыкнул Йенс, умиляясь с попыток сына загладить вину. Крайне очаровательное зрелище.

— Почему? — взволнованно спросил Расмуссен.

— А почему ты вчера не пришёл вовремя? — юноша тяжело вздохнул, видимо, надеясь, что неприятного разговора избежать получится. Ну уж нет.

— Прости, я не специально, правда, — пролепетал Оливер.

— Ты думаешь, что «не специально» — это оправдание? Сколько тебе там лет? Восемь? Я не ошибся? Я только рад, Олли, что ты нашёл себе друзей и решил провести время вместе с ними, но если мы с тобой договорились, что ты придёшь в девять — значит, ты должен был прийти в девять. А припёрся почти в десять. Вы своими выходками заставили нервничать не только меня, но и мисс Ричардсон. Ты же видел, как сильно они ругались вчера. А всего-то стоило... нахуй я тебе это всё говорю? — мужчина махнул рукой, после чего вышел из комнаты и направился на кухню. Оливер затоптал следом, явно боясь даже вздохнуть слишком громко. — Тебе же всё равно плевать. Плевать же, да, Олли? Зачем меня слушать. А всего лишь нихера не понимающий в жизни старик. Так ты думаешь, да, Олли?

— Не правда, — пробормотал юноша. — Я так о тебе не думаю. Правда, мне очень стыдно, и вчера было очень стыдно... я всю ночь думал о том, что Лекса бы не поругалась с мамой, если бы мы просто пришли вовремя. Я ведь знаю, что у них сложные отношения, — вздохнул он.

Йоханесс издал звук, похожий на кряхтение, после чего устало посмотрел на сына. Нет, ни в чём этот глупый ребёнок не виноват. Алекса сама не предупредила мать, Эрика — довела свои отношения с дочерью до подобного пиздеца. Да и вообще женщина бы и так прогнала Ольсена когда-нибудь поганой метлой прочь. Он сморщился, после чего достал из кухонной тумбочки турку, всыпал кофе, залил водой и поставил на газ. На сковородке лежала красивая яичница. Йенс бы сам такую никогда бы не приготовил.

— Алекса бы поругалась с мамой в любом случае. Ты не виноват в том, что у твоей подруги такие тяжёлые отношения с матерью. И не смей даже думать об этом, — успокаивающе произнёс Ольсен. — Виноват ты только передо мной, наглый ребёнок. Я очень злился на тебя вчера.

— Прости, пап, — прошептал Оливер, — опустив голову вниз. — Посади меня под домашний арест.

— Делать мне больше нехуй. Прекрати корчить это щенячье лицо, — вздохнул мужчина. — Ты прощён, но ещё раз подобную хуйню вытворишь, и я... в общем, что-нибудь обязательно придумаю.

— Спасибо, пап! Хорошо, я больше так никогда не поступлю с тобой! — взволнованно пробормотал мальчик, после чего полез к отцу с объятиями.

Йенс чуть не шлёпнулся от такого резкого порыва, но успел устоять на ногах, после чего неловко похлопал сына по спине, не зная, что ещё может сделать. Прикосновения в их семье были не слишком-то уж и частым делом, так что Ольсен был растерян. Спустя пару мгновений Оливер успокоился и отлип. Он хотел что-то сказать, но был прерван внезапным стуком во входную дверь.

Йоханесс был преисполнен уверенности, что за дверью окажется достающий его наркоман, он уже набрался решимости послать его нахуй, но вовремя передумал, когда распахнул дверь и увидел на пороге грёбанного Кристиана Эдвардса.

От шока у Ольсена чуть очки с носа не соскочили. Что этот чёрт забыл здесь? В голове тут же замелькали самые худшие сценарии: он узнал, Эрика обо всём решила рассказать из чувства мести? Эдвардс подозрительно дружелюбно улыбался и держал в руках какой-то цветастый подарочный пакет.

— Добрый день, чем могу быть полезен? — не слишком-то дружелюбно спросил Ольсен.

— Здравствуйте, мистер Ольсен, — Кристиан слащаво улыбнулся. — Извините, что отнимаю ваше время, но мне немного совестно из-за той сцены, свидетелем которой вы с сыном вчера стали. Я бы хотел обсудить это, чтобы не возникло никаких неловкостей. В конце концов, наши дети дружат.

Эдвардс звучал действительно убедительно, кто знал, что у него там на уме? Йенс не отрицал, что тот мог крайне старательно пытаться играть роль заботливого отца и мужа. А вот если Ольсен сейчас захлопнет дверь или пошлёт нахуй, то вызовет подозрения. Сейчас нужно быть крайне осторожным, каждое действие и каждое слово может сказаться на будущем. Не только на его будущем, но и будущем Эрики.

Как бы поступил взволнованный отец? Пускай Йенс и знает Кристиана не только как мужа своей любимой женщины, но и как грёбаного гангстера, он всё равно должен хотеть уладить конфликт, чтобы сын мог продолжать дружить с Алексой.

— Да что вы, вам не должно быть совестно, — растерянно произнёс Йоханесс и отошёл в сторону, чтобы пропустить Эдварда в дом. Блядь, наверное, это будет самой его огромной ошибкой. — Проходите. Правда, у нас слегка не прибрано, да и угостить вас нечем, но кофе предложить могу.

— Благодарю за кофе и приглашение, — кивнул головой Кристиан, заходя в дом. — Я принёс тут кое-что к чаю. Чтобы вы точно были уверены, что я пришёл с миром, — он хмыкнул.

Йенс безумно нервничал из-за этого «важного» гостя. Вероятно, Эдвардс подразумевает, что Ольсен может его бояться, в конце концов, на той сделке с лекарством присутствовала не только Эрика, но и её муж. Очевидно, что Йенс знает о должности Кристиана. Но при этом нельзя бояться очень сильно, так, как любовник мог бы бояться мужа своей женщины. Как найти сраную золотую середину?! Так, тихо. Спокойно. По крайней мере, этот индюк не умеет читать мысли. Просто вести себя сдержанно, обсуждать только Алексу и Оливера, даже не упоминать Эрику. Как много Кристиан знает, кто ему рассказал о вчерашнем и как вообще ему преподнесли ту информацию?

— Здравствуйте, — тихо произнёс Оливер, когда двое мужчин вошли на кухню. Юноша как раз разлил по кружкам кофе.

— О, Оливер, верно? — спросил Кристиан, протягивая руку для рукопожатия. — Кристиан Эдвардс. Моя дочь дружит с тобой.

— А, точно, — юноша смущённо улыбнулся, принимая рукопожатие. — Оливер Расмуссен, мне очень приятно познакомиться с вами, сэр.

— И мне с тобой, — кивнул Эдвардс, присаживаясь на стул.

Не хватало ещё, чтобы сын общий язык нашёл с этим конченым додиком. Кристиан достал из своего пакета конфеты и пирожные, после чего разложил их на столе. Йенс занял место на стуле, а Олли так и остался стоять у стены, взволнованно наблюдая за гостем.

— В общем, мне очень стыдно из-за того, свидетелями чего вам обоим вчера случилось стать. Моя дорогая жена, — Йенса на этом моменте чуть не вырвало, — в последнее время крайне нервная из-за работы, она очень восприимчивая у меня. Пытаюсь беречь её от всяких переживаний, но не всегда выходит.

Грёбаный мудак, слишком плохо ты бережёшь свою «дорогую жену», раз подчас с ней случаются настолько серьёзные срывы. Урод, какой же лицемерный урод. Йоханесса разрывало от гнева, он бы всё отдал, чтобы вмазать этому мудаку по лицу, но, конечно, держался изо всех сил. Самое главное переживание Эрики небось — это сам Эдвардс. Тварь.

— Она очень любит Лексу, иногда эта любовь выходит ей боком, поэтому так и вышло. Моя любимая жена очень волнуется и из-за того, что вчера на ваших глазах... так эмоционально реагировала. Она приносит свои извинения, конечно, она только рада, что у Лексы появился такой чудесный друг.

Олли улыбнулся, и Йенс раздосадовано посмотрел на него. Неужели не понимает, что ему нагло ссут в уши? Ребёнок.

— В общем, надеюсь, сие неприятное происшествие не заставит вас думать о нашей семье плохо, и уж тем более ты, Оливер, не передумаешь дружить с Лексой.

— Нет-нет, что вы, — смущённо пробормотал юноша. — Я и сам очень волновался, боялся, что всё из-за меня.

— Что ты, — Кристиан сделал глоток кофе, но тут же брезгливо отставил кружку в сторону. Йенс прикусил нижнюю губу, чтобы не улыбнуться. Пижон. — Всё в порядке, Оливер. Более того, я бы с большим удовольствием пригласил тебя как-нибудь к нам в гости. Лекса, уверен, была бы только рада. Да и вы, мистер Ольсен, тоже приходите.

— Благодарю, — буркнул Йенс. Издевается, конечно, он издевается. О, а как бы Эрика была рада его увидеть. «Что ты забыл тут, вонючий козёл?» «А я не к тебе, меня твой муж пригласил». Тьфу, блядь.

— Большое спасибо! — воскликнул Оливер. После этого кухня погрузилась в недолгую тишину, прерываемую только звуками хлюпанья, которые Йенс специально издавал, когда пил кофе, чтобы выбесить Кристиана. — Эм, я пойду, наверное, — произнёс, наконец, мальчик, видимо, ощутив на себе слишком уж долгий взгляд Эдвардса.

— Был рад повидаться с тобой, Оливер.

Когда Расмуссен ушёл с кухни, Кристиан принялся испепелять взглядом самого Йенса. Тот же, чувствуя, что с ним хотят ещё о чем-то поговорить, упорно не обращал внимания, делая вид, что сосредоточен слишком сильно на своём слегка пригоревшем кофе.

— Кхм, мистер Ольсен, — не выдержал Эдвардс.

— А, да? — наконец, обратил на гостя внимание Йенс.

— А что вы думаете о произошедшем?

— А что я должен думать?

— Мне... мне правда ну очень неловко перед вами, — вздохнул Кристиан, — вы не поймите неправильно, но у моей жены есть некоторые... психические проблемы.

Ольсен замер и слегка сжал губы, сосредоточившись целиком и полностью на словах Кристиана. Пускай он бесполезный мудак, пускай кусок говна и тратить на него время — дело неблагодарное, но вдруг этот уродец сейчас скажет что-нибудь полезное про Эрику? Не стоит, конечно, сидеть развесив уши, потому что Эдвардс может просто-напросто и наговорить какого-нибудь дерьмеца на свою «любимую жену», но вдруг в его гнилых словах обнаружится что-то дельное. Йенс поставил кружку на стол и посмотрел на Эдвардса поверх очков.

— Что? — переспросил он.

— Понимаю, слышать такое... наверное, неприятно... но у моей жены... в общем, она чересчур эмоциональна, вспыльчива и импульсивна. Сильным женщинам свойственно ломаться, что с ней и произошло, — Кристиан притворно вздохнул так, словно на его плечах была вся тяжесть Вселенной, после чего опёрся локтем о стол и уткнулся лбом в ладонь.

— Ломаться? — снова переспросил Ольсен. Всё это, конечно, выглядело как дешевое представление, да и то, как Эдвардс часто повторял «моя жена» да «моя жена» раздражало, словно он себя и всех вокруг пытался убедить в том, что Эрика всё ещё действительно «его жена», но приходилось всё это терпеть. Опять же, чёрт возьми, ради Ричардсон.

— Да, из-за этого она иногда ведёт себя странновато. Совершает поступки, о которых жалеет. Например, часто ищет внимания у других мужчин.

Во рту у Ольсена тут же пересохло. Что за хуйня? Складывалось ощущение, что Кристиан точно имел представление о том, что Эрика ему изменяет, причём периодически. И звучало это всё крайне странно. Будто бы Ричардсон изменяла из-за своих якобы психических проблем, а Эдвардс обо всём знал, но прощал, ведь это всё временно, поистерит — успокоится.

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Простите, очень тяжело держать это всё в себе, — Кристиан вздохнул и закрыл лицо руками, протирая его. — Я люблю её, мы с ней вместе очень-очень давно, знакомы с самого детства. Сразу, когда увидел — влюбился, но у таких красавиц всегда за спиной есть какие-то тараканы и монстры.

Йоханесс сжал пальцы в кулаки, чувствуя, как внутри всё распирает от злости. Да уж, блядь, ему больше всего хотелось сейчас послушать о чувствах и о романтической истории знакомства Эрики с её замечательным мужем-уродом.

— Выгляжу глупо сейчас, да? Но мне банально некому выговориться, ведь никто из нашего с ней окружения не должен знать ничего такого. Чем обернётся? Страшно представить. Простите, но это так безумно больно! — он даже чуть вскрикнул, изображая искреннее отчаяние. Очень хотелось закатить глаза. Клоун.

— Так зачем прощаете?

— Потому что знаю, что это не специально, не из-за любви. Она чуть-чуть погуляет, потом придёт в себя и тут же вернётся. Потому что я знаю, кто на самом деле ей дорог, и она знает, кто останется рядом при любых обстоятельствах, — прозвучало даже в некоторой степени жутко. — Правда, наивные глупые мальчишки свято верят, что у них с моей драгоценной супругой теперь любовь до гроба, — Эдвардс вдруг жутко усмехнулся. — Приходится самому с ними потом разбираться. Я свою жену не отдам никому.

По спине пробежал холодок, но, несмотря на лёгкое возникшее ощущение паники, Йенсу было противно. Из-за этого разговора у него вдруг сложилось мнение, будто бы Кристиан относится к Эрике как к красивому трофею, как к сокровищу, которое постоянно кто-то норовит похитить. Точно не как к женщине со своими желаниями и стремлениями. Он был так уверен, что Ричардсон любит его и изменяет исключительно из-за того, что больна и не может себя контролировать. Да она чёртова глава мафии! Мафию, значит, контролировать может, а себя нет?

А ещё Йоханесс чертовски не хотел верить в то, что таких, как он, у Ричардсон было и будет много. Кристиан вполне мог врать, да и не верил Ольсен в то, что он разговор этот начал просто так. Словно... у него были какие-то подозрения или опасения, но доказательств — нет, поэтому пытался на всякий случай нагнать страха, заодно разглядеть реакцию.

— Это восхищает, — нехотя отозвался Ольсен.

— А вы никогда не были женаты? — вдруг спросил Кристиан. Сука, отвали уже.

— Нет, не приходилось.

— Упускаете множество возможностей, — хмыкнул Эдвардс, наконец, поднимаясь из-за стола. — Я очень благодарю вас на гостеприимство и понимание. Был рад знакомству!

Когда Йенс проводил непрошенного гостя за порог, он едва удержался, чтобы не сказать вслед: «Мы уже знакомы, дебил». Когда Ольсен вернулся на кухню, он обнаружил там Оливера, разглядывающего принесённые сладости. Мужчина поморщился и тут же отправил их в мусорный пакет. Юноша ошарашенно ахнул и с сожалением уставился в ведро.

— Олли, никогда ничего не принимай от этого урода, тем более съедобное. Сто процентов отравил, — фыркнул Йенс.

— Почему ты так думаешь? Он вроде нормальный же...

— Да нихуя он не нормальный. Развесил уши, словно ребёнок. Так нельзя, Олли! Этот мудень пришёл сегодня точно не из желания подружиться... короче, ты понял меня? Заметь, он сам ничего не ел.

— Ладно, — разочарованно вздохнул Оливер.

— А сладостей я тебе с зарплаты куплю, — он потрепал сына по непослушным волосам и направился в свою комнату.