Под властью отчаяния. Химера

Я понимал,
Что это пожар, что я горю изнутри,
И я правда пытался его потушить,
Но вместо воды я лил керосин.
Извини.

© Черняев Виктор

Diana Krall — Autumn leaves

Забыть два сверкающих и переливающихся апатита Йоханесс не мог, как бы ни старался. Машина быстро мчалась по ночной дороге вперёд, унося одурманенного мужчину всё дальше и дальше от его маленькой ночной сказки. От мысли о том, что скоро наступит рассвет, и лунная романтика окончательно испарится в воздухе, становилось тошно. Губы всё ещё горели, клеймённые обжигающе-пьяным поцелуем, а на коже словно отпечатались ледяные прикосновения небольших тонких рук.

Что-то в голове верещало о том, что Йоханесс неправильно поступает по отношению к сыну, в первую очередь. Прыжки в бездну не заканчиваются ничем хорошим, а Ольсен, к тому же, отдал себя темноте с разбега, ни капли не жалея об этом. Однако эти мысли, стоило им только появиться, тут же таяли, словно первый снег, выпавший в плюсовую температуру. Огромное нечто охватывало Йенса со всех сторон, облепляло, зажимало в угол, набирало власть над разумом, моралью, ценностями и здравым смыслом.

Почему Эрика выбрала именно простого киномеханика, такого глупого и ничтожного? Гловер хоть и был той ещё занозой в заднице и полным придурком, но он был прав: таким, как Ричардсон, не нужны такие, как Ольсен.

— По пути к боссу ты казался более дерзким и разговорчивым, — усмехнулся мафиози, сидящий рядом с Йоханессом на заднем сидении машины. — Забавно, что она не убила тебя. Знаешь, я бы принёс на твою могилку две гнилые гвоздики.

— Мисс Ричардсон так часто просит притащить к себе кого-то, чтобы самой совершить убийство? — медленно произнёс Ольсен, нехотя выбираясь из своего воздушного замка.

— Только если ненавидит этого кого-то по-настоящему сильно. Ну, или хочет поговорить перед смертью этого кого-то с этим кем-то, — зло улыбнулся гангстер.

Непонятно, какие цели преследовал гангстер. Пытался запугать? Но ведь Ольсен вышел из кабинета живой и невредимый (практически). Впрочем, совершенно нетрудно было догадаться, что оба находящихся в машине мафиози питают к Йоханессу далеко не тёплые чувства, но, собственно, что он наделать-то уже успел? А может, они просто переживают из-за того, что в жизни драгоценнейшей главы появится ещё один мужчина?

Йенс резко перевёл взгляд на своего собеседника, тот, видимо, решил, что сумел напугать Ольсена и довольно усмехнулся, а спустя ещё некоторое время поёжился, когда киномеханик продолжил, не отвозя глаз, разглядывать гангстера. Подумать только. Прекрасная женщина в окружении целого вороха мужчин. Это похоже на какой-то культ. Эрика вполне себе подходит на роль Богини, а эти гангстеры с Эдвардсом во главе, очевидно, ноги целовать ей готовы. Любая просьба, любой приказ. Как часто вообще вы встречали мужчину, который родной жене так приклоняться станет? А тут целая преступная группировка под каблуком у женщины.

Ольсен сжал челюсти. Данный факт неожиданно сильно его взбесил. Удивляться тут нечему, такая дама будет ловить восхищённые взгляды, да и, как уже удалось выяснить, Эрика была хороша не просто как женщина — в ней действительно было что-то особенное кровожадно-гангстерское — какой гангстер на месте этих двоих горе-водителей не станет пускать слюни по своей начальнице?

Йенс тяжело вздохнул, пытаясь подавить в себе желание прямо сейчас вмазать по челюсти мафиози и выпытать, какими глазами он смотрит на Эрику. Зачем ей ещё и Ольсен, если у неё и так собран целый кукольный домик?

— Отвернись от меня, ты некрасивый, — буркнул гангстер, и Йенсу действительно пришлось уставиться в пейзаж за окном.

Если честно, Йоханессу не совсем нравилось думать, как в неприбранный кабинет Эрики, где царила загадочная атмосфера полумрака, где пахло дорогими сигарами и женскими духами, где на кофейном столике, как обычно, стояла бутылка с алкоголем, входил кто-нибудь другой. Убийство, разговор, пытки — неважно.

Она замужем. Эту простую истину нужно вбить себе в разум, уяснить, как закон Ома. Не важно, какие отношения были у Эрики и Кристиана, важно то, что она всё равно, несмотря ни на что, замужем. И Йенс просто очередная игрушка, что быстро надоест, таких же «игрушек» у женщины может быть очень много — в любом случае, это не касается Ольсена. Идиотское чувство продолжало изнутри щекотать грудную клетку, избавиться от него никак не получалось простыми убеждениями о том, что Йоханессу должно быть плевать на Эрику. Ненавязчивое прикосновение пера, едва ощутимое, от которого чертовски хотелось избавиться, но, по крайней мере, пока что оно казалось терпимым. Если не обращать внимания некоторое время на зудящую конечность — зуд отступит, и здесь всё точно так же.

— Она всегда убивает тех, кого ей привозят? — Йоханесс невольно прикусил губу: любопытство срочно нужно было усмирить новой порцией информации о такой загадочной Эрике. Он просто хочет понять, есть ли ещё кто-нибудь, кто попал в подобную ловушку. Просто чтобы быть в курсе.

— Почему ты задаёшь так много вопросов? — фыркнул гангстер. — Ты мне никто, усмири свое любопытство. Когда мы ехали к боссу, ты мне нравился куда больше. Сейчас ты стал похож на сопливую малолетку.

— Ну и пошёл в жопу, — скривился Ольсен, вновь отвернувшись к окну.

Ну конечно, с чего он взял, что преданные рабы мисс Ричардсон станут открывать какой-то там мошке правду о своей Богине.

В этот раз мафиози сжалились и не стали завязывать ленточку на глаза Йоханессу. Да и зачем? Ольсен не так уж и часто гуляет по Детройту, чтобы без проблем найти тёмное и таинственное логово Эрики, при этом не заблудившись в трёх соснах. К тому же, за окном всё ещё была непроглядная ночь, такая, что даже при большом желании нельзя было разглядеть дорогу и отметить для себя какие-то отличительные признаки, чтобы вернуться обратно.

По радио играл какой-то лёгкий джаз, невольно заставляющий Йоханесса вспомнить первую встречу с Ричардсон. Тогда, в тот день, она была безупречно недосягаема, зловеще опасна, несмотря на невысокий рост и тоненькую фигурку. Тогда Йенс, конечно, ещё не успел разглядеть молнии в бирюзовых глазах, но теперь он понимал, насколько сильно ошибался. Неужели действительно именно Эрика управляет мафией, неужели именно её боятся и уважают? Гангстеры и слова не сказали про Эдвардса, да и, судя по их бледным лицам, парни явно боялись разозлить свою Богиню.

— Так вы... вы подчиняетесь мисс Ричардсон? — спросил Ольсен. Ему было глубоко поебать на то, что сидящий рядом гангстер не желал с ним разговаривать. Йенсу больше не у кого было спросить.

— Нет, блядь, мэру Детройта, — вспыхнул мафиози. — Ты слабоумный или чё? Может, у тебя хромосома лишняя?

— Я тебя нормально спросил, хули грубишь? — фыркнул Йенс в ответ.

— Адам, не груби, — раздалось с водительского сиденья. — Хватит ввязываться в неприятности.

— Ладно, — проскрипел тот самый Адам. — Послушай, ты ведь сам только что видел мисс Ричардсон, мы привезли тебя прямо к ней, как думаешь, можем ли мы подчиняться начальнику полиции, если выполняем её приказы? — с явным усилием попытался объяснить гангстер.

— Блядь, да я не настолько тупой! Просто... а Эдвардс? Кристиан Эдвардс? Вы подчиняетесь ему?

Адам в ответ громко рассмеялся и откинулся на спинку сиденья.

— Этот конченный уёбок? Боб, он спрашивает, подчиняемся ли мы хуесосу Эдвардсу? — сквозь смех спросил гангстер.

— Адам, — строго отозвался Боб с переднего сиденья. — Мы выполняем приказы мисс Ричардсон, — пояснил водитель для Ольсена. — Она глава мафии, и тебе действительно стоит быть осторожнее с высказываниями и действиями.

— Да-да, придурок, послушай старших, — деловито встрял Адам. Очевидно, оба гангстера были моложе Йенса. — Если ты хоть посмотришь на мисс Ричардсон не так, если совершишь хотя бы один самый незначительный проступок — сразу тебя на мясорубке в фарш перемелю. Понятненько тебе?

Гангстер чуть наклонился, внимательно вглядываясь в глаза Ольсена. От былого веселья на его лице не осталось и лица, и Йенс поёжился. Ему действительно стоит запомнить и уяснить, что связался не с абы кем, а с мафией. То, что Эрика по отношению к нему благосклонна, — большая удача, пускай даже она не поддаётся объяснению. Сегодня Ричардсон улыбается и угощает вином, но кто знает, что будет завтра? Действительно прикажет своим гангстерам разрезать Ольсена на органы и закопать в разных частях страны.

По коже пробежали мурашки, и Йенс поёжился. Только сейчас, когда дурман стал сходить, Ольсен начал понимать, что ввязался не в какую-то весёлую игру. С ним не будут делить любовное ложе, его заставят подчиняться. Он, как и гангстеры, должен будет выполнить любой приказ. И ему придётся быть послушным и хорошим. Йенс не хочет проблем своей семье.

Ольсен ничего не знает об Эрике. Как понять, что она злится или чем-то недовольна? Как понять, чего именно она хочет от Йенса? Как нужно себя вести, чтобы угодить Ричардсон? Как много у неё терпения? В сердце зарождался страх, но гораздо сильнее было любопытство и иррациональное неподдающееся объяснению желание увидеть её вновь. Стерпеть все унижения и издёвки, но увидеть. Йоханесс потряс головой: он точно сходил с ума.

— Да понял я, — наконец, ответил Ольсен, после чего Адам сухо усмехнулся и вновь откинулся на спинку сиденья. — Можно, я ещё пару вопросов задам? Ну, знаешь, мне мисс Ричардсон и вас обоих теперь придётся видеть частенько. Не хочу случайно подорваться на мине.

Йенс понимал, что только что собрал все остатки своей наглости и швырнул их гангстеру прямо в лицо. Любопытство сжигало изнутри, да и действительно было бы неплохо узнать об Эрике побольше.

— Господи, какой же ты надоедливый, — закатил глаза Адам. — Ладно. У тебя есть пару минут, пока мы не доехали до твоего гадюжника. Не хочу, чтобы потом ты заёбывал мисс Ричардсон своими идиотскими вопросами — явно же ей настроение испортишь.

Ольсен стиснул челюсти, чтобы не расплыться в довольной улыбке. У него всё-таки есть шанс вырвать ещё немного информации.

— Она и Кристиан Эдвардс женаты?

— Блядь, ну ты долбаёб или да? — фыркнул гангстер. — Тратить время на подобные вопросы? Твое дело, впрочем. Ты и так знаешь, что они женаты.

— Я просто решил убедиться, — хмыкнул Йоханесс. — Почему тогда она мисс Ричардсон, а не миссис Эдвардс?

Адам вновь громко засмеялся. Кажется, каждый вопрос про Эдвардса вызывал у него целый каскад ярких эмоций. Что их связывает с Кристианом? Разве имеют они право так грубо отзываться о муже своей пресвятой начальницы? Да и вряд ли Эдвардс занимает в иерархии мафии какое-нибудь незначительное положение. Гловер, конечно, боялся Эрику, но и про Кристиана говорил дрожащим голосом.

— Ха-ха-ха, Боб, ты слышал? — восклицал Адам. — «Почему не миссис Эдвардс!» Мать твою, я давно так не смеялся! Сука, ты сам подумай, разве кто-то на её месте захотел бы стать миссис Эдвардс? Кто-нибудь вообще в этом ебаном мире захотел бы взять фамилию этого облезлого пса?

— Адам, — послышался строгий голос с переднего сиденья

Видимо, в этой парочке за глас рассудка отвечал именно Боб. Адам же явно был психически неуравновешенным.

— Ладно-ладно, прости, — попытался отдышаться Адам, обращаясь к своему напарнику. — Короче, чё ты пристал? Ну не захотела брать фамилию мужа — чё такого? Она и сама по себе нихуя себе, нахрена ей обозначать свою принадлежность какому-то мужику? — продолжил он, обращаясь уже к Йенсу.

— Как давно они женаты? — вновь решил испытать удачу Ольсен.

— Я тебе бабка-сплетница что ли? Их свадьбу обсуждал весь город, неужели ты вообще всё проебал? — в голове гангстера промелькнули нотки отвращения. — А, точно. Ты же не из Детройта, — мужчина махнул рукой. — Точно не помню, но около шестнадцати лет назад. Боб, шестнадцать же лет? — обратился мафиози к водителю машины.

— Шестнадцать лет их дочери, они раньше поженились, — ответили спереди.

— Дочери? У неё есть дети? — с ужасом спросил Йоханесс, большими глазами посмотрев на гангстера.

Что вообще происходит в этой семье? Если между Кристианом и Эрикой действительно настолько запутанные отношения, то нахрена они ребёнка завели? Хотя, впрочем, Йенс вообще ни разу за жизнь не был женат, но сын у него имелся. Он вздохнул. Разумеется, на самом деле его бесила не беспечность родителей той девчонки, а то, что Эрику с тем Эдвардсом действительно связывало слишком многое. Беспокоился он об этом, разумеется, только из-за того, что не хотел потом оказаться убитым Кристианом.

— Да, у неё есть семья, так что не зазнавайся, — кивнул головой мафиози, испепеляя своего собеседника взглядом.

— Что?

— Ты меня заебал, — пожал плечами Адам, отвернувшись к окну. — Время закончилось, да и вопросы у тебя скучные. В следующий раз придумай что поинтереснее, иначе отвечать не буду.

Ольсен рассеянно хлопал глазами, осматривая пейзаж за окном. У Эрики есть семья. Полноценная. Она мать и жена. Тогда почему... тогда что здесь забыл Йоханесс?

— Как говорит босс: «Vafa Napole, compare», — с издёвкой в голосе произнёс гангстер, когда машина остановилась возле дома Йоханесса.

— Тебе тоже не хворать, — проскрипел Ольсен, выползая из автомобиля.

Мафиози тихо рассмеялся и тут же захлопнул дверь за мужчиной. Машина тут же умчалась с диким рёвом и бешеной скоростью вперёд, оставив Йоханесса одного, мучимого мыслями о Ричардсон. Мужчина медленной походкой направился к дому, но каждый шаг давался с огромным трудом, потому что с каждым пройденным метром Ольсен становился всё дальше и дальше от прекрасной и весьма странной ночи.

— Йоханесс, — раздался чей-то громкий в кромешной темноте и тишине шёпот.

Йенс вздрогнул и резко обернулся. Он стоял уже возле входной двери и собирался войти, когда услышал чужой голос. В темноте от слепоты не спасали даже очки, и мужчина прищурился. Благо, зовущий его оказался возле редкого на улице фонарного столба. Ольсен недовольно цокнул языком, припоминая, где уже видел раньше худощавый слегка покачивающийся силуэт со всегда растрёпанными длинными волосами и в огромной безразмерной одежде.

— Ну и чего тебе надобно? — фыркнул Йенс, поворачиваясь лицом к собеседнику и спускаясь с крыльца. Он быстро огляделся, убеждаясь в том, что рядом никого нет. Нормальные люди в такое время уже спят, а ненормальные только что уехали на чёрном Chevrolet.

— Ты реально решил с гангстерами связаться? — удивлённо спросил собеседник, подходя ближе. Походка у того явно была шаткая и очень неуверенная, казалось, что вот-вот — и он упадёт. Хотя говорил весьма чётко. Ольсен не был брезгливым, но тратить своё время на какого-то наркомана, а уж тем более объясняться перед ним, совсем не хотелось. — Я думал, что ты их ненавидишь.

Голос Энтони звучал вкрадчиво и даже, быть может, неуверенно. Ольсену казалось, что этот наркоман — олицетворение наглости, который никогда не беспокоится о том, что думают о нём другие. Да и вообще Купер был похож на человека, которому на всё вокруг себя плевать.

— Тебе есть до этого дело? — Йоханесс сложил руки на груди, не отрывая от Энтони взгляда. Кто знает, что этот полудурошный решит вытворить? Ольсен ведь даже не знал, находится ли сосед под действием наркотиков или нет. — Или просто узнал своих старых друзей и застеснялся подойти поздороваться?

— Я не знаю тех парней, я понял по шляпам, что они гангстеры, — вздохнул Купер.

— Надо же, я думал, что тебе известно всё про мафию, — язвительно фыркнул Йенс. — Ладно, слушай, доброй тебе ночи, сладких снов — и всё такое, а я пошёл, хорошо поговорили, ага.

— Постой! — резко бросил Энтони, он вмиг преодолел расстояние в несколько шагов, видимо, действительно переживая, что тот уйдёт.

Йоханесс сделал небольшой шаг назад, взволнованно наблюдая за действиями собеседника. Что он от него хотел? Чего привязался? Йенс даже не мог представить общих тем для разговора, они были из двух совершенно разных миров с совершенно противоположными интересами, и, если честно, Ольсену совсем не хотелось заводить друзей наркоманов. В его голове было слишком много запутанных мыслей, а физические силы заметно поиссякли от всей это неразберихи. Хотелось спрятаться под одеяло и притвориться, что в его жизни ничего не изменилось. А Купер лишь в пустую тратил время.

— Отойди-ка от меня, — грубо попросил Ольсен. — Мы не друзья и всё такое.

Энтони послушно отступил назад. Он выглядел таким взволнованным и даже немного напуганным, что ситуация показалась Йенсу очень странной. Купер словно пытался что-то сказать, но никак не решался. Хуй этих наркоманов поймёшь.

— Эрика Ричардсон не продаёт наркотики, подобные сделки осуществляются лишь через её мужа, только если, конечно, они не слишком крупные, — зачем-то сказал Энтони, видимо, пытаясь объясниться. — Я знаю всех, кто находится в личном подчинении Эдвардса, и эти двое — точно не из них. Когда я увидел их машину раньше, подумал, что ты чем-то насолил главе мафии, но ты живой. Значит, нет.

— Я повторяюсь: какое твоё дело? — фыркнул Йенс.

Хотя, конечно, его алчная душонка изнывала от любопытства. Непонятно, по какой причине какой-то наркоман владел таким большим количеством информации, но это последнее, что интересовало Йенса. Энтони мог быть постоянным клиентом мафии — по его лицу не трудно распознать длительный опыт общения. Значит, Эрика не занималась такими мелкими делишками, предпочитая спихивать их на мужа. Тони был постоянным клиентом, но, возможно, за всю жизнь даже не удосужился и украдкой взглянуть на таинственную мисс Ричардсон. Почему-то это заставило испытать Йенса странное чувство гордости.

— Чувак, расслабься, — лицо Энтони, наконец, приобрело привычное выражение. Он расплылся в ленивой улыбке и плюхнулся на траву перед домом, развалившись там, как на диване. Ему не холодно? Или нервы атрофировало? Ольсен не знал, как наркотики действуют на организм человека — к счастью, наверное. — Мне искренне поебать, что связывает тебя с мафией. Тут почти каждого что-то связывает с мафией, — он расслабленно усмехнулся, наконец, переставая выглядеть таким странным и зловещим. Да уж, он думает, что наркоман не выглядит странно. Кажется, странно в этой ситуации выглядит только сам Йенс. — Но среди моих знакомых — а у меня их охуеть как много — мало кто удостаивался чести поглазеть на Ричардсон вблизи, понимаешь?

— Сам же сказал, что она с наркоманами беседы блюсти не желает, — прищурился Йоханесс.

Да, верно, ему давно стоило уже уйти домой, да и от холодного осеннего ветра мурашки по коже бегают, да только сегодня день такой хороший, удачный, каждый спешит поделиться с ним чем-то про Эрику. Разве справедливо упускать такой шанс? К тому же, несмотря на все опасения и некоторое отвращение, терпеть изредка этого Энтони — не самая плохая идея. По крайней мере, пока Ольсен не вытащит из него всё полезное.

— О, и я её понимаю. Мои знакомые такие упыри, если честно, — Энтони заливисто рассмеялся.

— Ты тоже тот ещё упырь, Тони, — Йенс опёрся спиной о стенку дома и улыбнулся.

— О, спасибо за комплимент, дружище, — беззлобно хмыкнул Купер. Кажется, задеть его было трудно — наверное, за всю свою жизнь и так не мало наслушался о себе приятных слов. — Короче, знал бы ты, какие у нас тут легенды про Ричардсон ходят. И что она страшная, как чёрт, поэтому гостей принимать не любит, что, наоборот, слишком красивая, и Эдвардс боится, что у жёнушки отбоя от кавалеров не будет. Некоторые вообще думают, что она мужик.

Энтони громко и неприятно рассмеялся, и Йенс слегка изогнул бровь. Ему не казалось, что Эрика является настолько таинственной личностью, что некоторые и в лицо её не знают. Хотя, наверное, это не удивительно, зачем Ричардсон контактировать с какими-то наркоманами, вероятно, главе мафии должно быть куда более приятно и выгодно общаться с предпринимателями. С лошками и муж разберётся, иначе нахер он вообще нужен.

И всё же что-то не сходилось. Не мог Ольсен поверить, что такая известная и навевающая страх личность может быть в лицо неизвестна тем, кто её боится. Ладно, может быть, это как со знаменитостями? Ты можешь их видеть на журналах, в газетах, в фильмах, но в жизни можешь не узнать. Человек на фотографии и человек в реальности может отличаться, и, конечно, «фанатам» интересно, как в жизни выглядит их кумир.

Тяжело представить, что кровожадная наводящая страх глава мафии — это очаровательная женщина с маленьким ростом и хрупкой фигурой. Впрочем, почему-то Йенс не сомневался в том, что при должном желании Эрика сможет любому отвесить леща. Какая она? Красивая, чертовски красивая, такая, что взгляда не оторвать, на месте Эдвардса Ольсен действительно лелеял бы в душе желание запереть Ричардсон и никогда никому её не показывать — вдруг украдут. Вряд ли, правда, Эрика бы с подобным обращением смирились, она была весьма свободолюбивой, судя по всему.

— Красивая, очень красивая, — без сопротивления ответил Ольсен. Конечно, ради приличия можно повыёбываться на Тони, но вдруг он действительно потом пригодится. — Маленькая и хрупкая, но в глазах — лёд. Любого растерзает, если захочет, я думаю. Никогда раньше не видел таких женщин.

Лицо Энтони вновь приобрело какое-то странное выражение, и Йенс вообще не мог понять, о чём он думает (а он умеет вообще?) Затем Купер резко дёрнулся и снова неприятно рассмеялся.

— Вот же Эдвардсу повезло, да? Жена-красавица, наркота всегда под рукой.

— Кто о чём, а вшивый о бане, — махнул рукой Ольсен, направляясь к двери в дом. — Всё, вставай давай с моего газона и пиздуй отсюда — и так уже попортил тут всё.

— Это не газон, а дремучий лес из сорняков! — возмутился Купер в ответ, поднимаясь на ноги.

— Покажи мне своё дизайнерское образование, клоун, — фыркнул Йенс, уже не обращая внимания на верещания за спиной.

Он нехотя открыл входную дверь и тихо прошёл в гостиную. Оливер ещё спал, что было совершенно не удивительно, так что оставленная записка даже не понадобилась. Йоханесс смял бумажку в руке и выкинул в мусорное ведро.

Всё, ночная сказка официально окончена. Утром придётся притворяться обычным человеком, чтобы никто не заподозрил неладное. Йоханесс пойдёт на работу и вновь будет крутить плёнки со скучными фильмами, пересматривая картины уже в сотый раз. Актёры, декорации, сценарии — это всё так скучно и пусто по сравнению с тем, что творится вокруг. Ольсен бы многое сейчас отдал, чтобы наплевать на серость дня и навсегда остаться под тусклым светом серебряной луны.

•••

Утро Йоханесс встретил с крайним недовольством. Он так и не смог заснуть ночью, потому что мысли об Эрике никак не хотели покидать его дурную голову. Ольсен целую тысячу раз проиграл в разуме произошедшее в кабинете Ричардсон, вновь и вновь вспоминая поцелуй, внезапный, но мягкий и кисловатый из-за вина.

Казалось бы, Йоханесс пару часов назад узнал об Эрике весьма страшную и пугающую вещь. Она была не просто женщиной, она была главой мафии. Она убивала, пытала, мучила, забирала и отнимала, добивалась всего, о чём только могла подумать. Конечно, обо всём этом Йенс мог лишь догадываться, потому что он ещё никогда не видел Эрику в деле, хотя, впрочем, той встречи с Гловером было достаточно, чтобы разглядеть в ней острый коварный и жестокий ум. Да и теперь уже было слишком глупо отрицать то, что руки Эрики были испачканы алой кровью. Главой мафии вряд ли можно стать по щелчку пальцев, добиться уважения не только от подчинённых, но и от людей в городе — тем более.

Раньше Йенс видел в ней несчастную слабую жертву, женщину, которую мучают и пытают, которая нуждается в спасении. Теперь Ольсен понимал, что едва ли Ричардсон хотела быть спасённой из темницы, к заключению в которой она сама себя приговорила.

Йенс питал к Кристиану отвращение, когда думал, что фактически доном является именно он. По логике, теперь он должен был питать отвращение к Эрике — ведь это она, как оказалось, на самом деле держала власть в своих тоненьких маленьких ручках. Мысли и чувства не подчинялись логике. Он накрылся с головой одеялом, словно желая стать невидимым, чтобы никто на свете не смог увидеть его мысли — практически обнажённые и крайне уродливые.

Он боялся Эрику, но боялся так, как человеку свойственно бояться грозы. Небо застилает чёрными тучами, дует сильный леденящий душу ветер, вдалеке начинает громыхать, и ты видишь яркую вспышку, стремительно пересекающую небеса. Молния похожа на блеск божественного смертоносного оружия, достаточно всего одного лишь прикосновения к ней, чтобы погибнуть. Одно дело — любоваться из окошка, понимая, что тебе ничто не повредит, другое — находиться на улице на открытой местности, словно ожидая смерти от огромного разряда электричества. Страх разъедает органы, душит, не позволяет даже пошевелиться, но ты смотришь — и не можешь оторвать и взгляда. Это совсем не то же самое, что наблюдать за грозой из окна, словно видеть лишь её корявый рисунок. Ветер дует в лицо, взлохмачивая волосы, звуки наполняют пространство вокруг, гром похож на взрывы пушечных ядер, а она — великолепная и слепящая глаза — вырисовывается перед тобой во всей красе со всеми своими убийственными изломами и божественными ударами о землю. Тебе страшно, и ты смотришь лишь на неё. Тебе страшно, но ты восхищён и не хочешь убегать.

В его жизни никогда не было ничего особенного, кроме родного сына. Череда неверных решений, бескрайнее одиночество, ненавистная работа, женщины, коих после проведённой ночи больше никогда не видел, дом с обветшалой крышей и мозоли на пальцах. В его серой скучной жизни эта вспышка молнии была единственным привлекающим внимание событием. Такая особенная, такая не похожая больше ни на что на свете. Зловещая и пугающая, но, чёрт подери, красивая. Йенс должен бояться, должен желать убеждать и исчезнуть, но она манит-манит-манит, и отвернуться не так уж и просто. Можно относиться к этому просто как к возможности иногда проводить хорошо время с красивой женщиной — и он пытается. Только выходит плохо.

Йенс вылезает из-под одеяла, понимая, что точно сегодня уже не заснёт. Он тянется к огрызку карандаша, который чудом обнаружился на кофейном столике, вырывает из старого блокнота бумажный лист и начинает старательно выводить огромные тёмные тучи, молнии и один тоненький маленький силуэт. В мыслях полная каша, но руки позволяют всему, что творится в неспокойном сердце, выйти наружу.

— Доброе утро, пап, — спустя время раздался, словно гром средь ясного неба, голос проснувшегося сына.

— Угу, — тихо буркнул Йоханесс, вздрогнув от внезапного вторжения в его личное пространство. Он свернул уже почти законченный рисунок и сунул его в карман, недовольно зыркнув на сына.

— С тобой всё нормально? Ты выглядишь невыспавшимся. Ты давно встал? — обеспокоенно спросил Оливер, присаживаясь рядом с отцом на диван.

— Я не спал, — отрешённо ответил мужчина.

— Почему? Опять кошмары? — ахнул Расмуссен.

— Бессонница. Тебе пора собираться в школу, — грубо отозвался Ольсен.

— Ты переживаешь из-за долга? Пап, твоё здоро-

— То, что я тебе вчера сказал на эмоциях, никоим образом тебя не касается, ладно? — фыркнул мужчина, невольно скривившись. — Забудь мои слова, как страшный сон. А теперь вали собираться.

Оливер недоумённо захлопал глазами. Да, парень уже давно смирился со странным и переменчивым характером своего отца, с его грубостью, дерзостью и прямолинейностью, но никогда ещё не чувствовал себя настолько униженным и отвергнутым из-за слов Йоханесса. Несмотря ни на что, мужчина всегда старался вести себя сдержанно по отношению к собственному сыну.

— Как скажешь, — тихо ответил Оливер и направился в свою комнату, чтобы собраться в школу.

•••

Barns Courtney — Hellfire

Ольсен был слишком не спокоен, чтобы спокойно работать, не бросая спешный взгляд каждый раз на медленные стрелки часов. Внутри бушевал целый ураган из самых разных эмоций, которые нужно было укротить, обуздать, чтобы Йоханесс вновь научился контролировать себя, однако единственный человек, который мог спасти мятежную душу мужчины, сейчас был слишком далеко.

Киномеханик кусал губы, тревожно ожидая конца этой новомодной дурацкой картины «Чарли», той самой драмы, на которой всегда в зале кто-нибудь плакал. На неё сейчас ходили все, кому не лень, а Йоханесс успел выучить каждую секунду «лучшего фильма года», от которого на данный момент времени мужчину уже начинало тошнить.

Вообще-то Ольсен, человек, который ранее жил в достаточно маленьком городке и до достижения определённого возраста был далёк от кинематографа, так и не смог полюбить фильмы даже самых талантливых режиссёров. Собственно говоря, чтение — это тоже далеко не самое любимое занятие Йенса. Авторы воплощали в своих творениях слишком нереалистичные идеи. И чёрт с ними — с чудовищами, ведьмами какими-нибудь, но вот уж любовь на всю жизнь, бесконечная верность и счастье даже спустя много лет брака — вот это действительно полный бред. Так в жизни не бывает, а с предательством ты никогда не столкнёшься только в том случае, если всегда будешь один (чем Йенс и руководствовался). Фильмы про любовь у него вызывали исключительно тошноту.

А сейчас реальная жизнь и вовсе казалась мужчине интереснее. Едва ли кто-то из современных авторов мог представить в своей голове сюжет, где между ничтожнейшим выходцем из Дании и жестокой, но гениальной американской главой мафии завязывается роман. К тому же, у мафиози есть полноценная семья.

Ольсен не считал себя романтиком и заводил отношения, если те не требовали от него много сил и затрат, если не мешали нормальной жизни и если кое-как способствовали процветанию. Да, он искал выгоду в союзе с женщиной. Что касается всего остального, то Йенс считал себя самодостаточным, чтобы заниматься ребёнком и домом (при этом свободно рассчитывая на помощь родителей) и не нуждался в заботе, совместных прогулках под луной и прочих походах на свидания. Если же мужчина нуждался в женщине как в объекте страстной ласки, то поиск отношений на одну ночь не составлял для него никаких проблем. Впрочем, так было исключительно до рождения Оливера. После появления мальчика на свет, а вернее после того, как Ольсен узнал, что по счастливой случайности успел стать отцом, и после того, как ребёнок оказался переданным в руки Йенса одной высокомерной девчонкой со словами: «Ты заделал, ты и воспитывай», все желания и типичные для мужчины потребности оказались забытыми на долгое время. Видимо, длительное ожидание сейчас дало о себе знать.

Матушка, строгая, но покорно следующая за своим мужем, всегда утверждала, что сыну нужна спокойная, милая и очень добрая девушка. По всей вероятности, такие Йенса совсем не привлекали, даже его единственная и первая любовь — одноклассница Дорта Лайне — лишь до встречи с ним пыталась казаться вежливой и милой, но потом дикий зверь вырвался наружу, и вместе они чего только не творили — подростковые годы, что тут уж скажешь. Мать была в шоке, отец — в гневе, её родители брызгали слюной.

Госпожа и господин Ольсен сдаваться не собирались. По крайней мере, первое время. Сватали красивых девушек, уговаривали найти кого-нибудь даже после рождения сына, потому что мужчине без женской ласки нелегко, потому что сыну нужна нежная и любящая мама.

Оливер никогда не жаловался на отсутствие материнской любви, на всех потенциальных женщин отца смотрел искоса и немного недовольно, стесняясь признаться, что жутко ревнует. Йоханессу тоже женская ласка была нужна не особо, разве что моментами, главное, чтобы во что-нибудь серьёзное она не вылилось.

Отец и мать постоянно ругались, оба — те ещё холерики. Вечные скандалы, ссоры из пустяков. Они друг с другом себя нормально вести не умели, что тут говорить про достойное воспитание в тепле и уюте. Йенс не хотел забивать голову всем этим. Не хотел снова разочароваться, не хотел снова штопать месяцами зияющую дыру в сердце, не хотел делить с кем-то быт, мириться с чьими-то особенностями и желаниями. Ему было достаточно своего сына и очень даже было достаточно ссор с матерью.

У матушки бы наверняка челюсть отвисла, если бы увидела, до чего докатился сын. Постоянно говорила, что после их смерти подохнет и сам, потому что нет у него никого. Его, такого упрямого и упёртого, никто терпеть не станет. Ни одна нормальная женщина, а ненормальная — только скорее в могилу сведёт. В голове матери был чётко выстроен план об идеальной жизни сына, разумеется, она бы жутко разозлилась, если бы увидела, что Йоханесс вообще кукухой ехал окончательно и бесповоротно. А Ольсену злить мать нравилось.

Киномеханик злорадно ухмыльнулся, но все предыдущие мысли тут же свернулись в клубочек и укатились прочь, стоило только Йенсу вспомнить, что произошло прошлой ночью. Длинные волосы спадали на острые плечи, такие мягкие и непослушные, к ним хотелось прикасаться, их хотелось расчёсывать, на них хотелось повеситься. Бархатное платье совсем не скрывало выпирающие ключицы, созданные для поцелуев и ярко-красных отметин. Худые пальцы грациозно терзали кольца. По бледной коже с подбородка стекала бордовая капля вина. Вы серьёзно называете кино искусством? Лично Йоханесс считал, что ни у режиссёров, ни у музыкантов, ни у писателей нет шансов, потому что настоящий шедевр, лучшее, на что было способно человечество, уже создано. Эрика Ричардсон — это блядский идеал, достичь которого невозможно.

Наконец-то сеанс подошёл к концу. Люди начали собираться и подниматься со своих мест, чтобы выйти из кинозала. Ольсен криво улыбнулся, предвещая скорое возвращение домой. Дурацкий «Чарли» — это последний фильм, который Йенс должен был показать за свою сегодняшнюю смену.

Конечно, никто не говорил, что теперь Эрика будет приходить в гости, звонить каждый день, чтобы услышать пару слов о самочувствии, звать к себе. Нет, Ольсен не настолько наивен, чтобы думать, что жизнь кардинально изменится. Ричардсон замужем, и ей явно есть от кого прятаться, однако Йоханесс постарается сделать так, чтобы мафиози почувствовала себя более свободной.

Хотя с чего это Йенс взял, что Эрика сейчас «взаперти»? Забавно думать о таких вещах касательно главной мафиози города, которая запросто может застрелить всех, кому не нравится то, что она делает. Может быть, Ричардсон вовсе и не прячется, просто художник не знает ничего ни о том, что происходит вокруг Эрики, ни о том, что происходит внутри неё.

Мужчина вышел из кинотеатра, вдыхая в себя свежий воздух. Йоханесс провел руками по отросшим волосам и спрятал в ладонях лицо. Ольсен определённо сходил с ума. С какого момента его вообще начала волновать судьба Эрики? Художник с ужасом осознавал то, что все его мысли за этот день сводились к Ричардсон. Это ведь неправильно? Это ведь... болезнь!

Ольсен не прав. Мать бы не осуждала сына, она бы испугалась. И его связь с Дортой родители не осуждали, они просто боялись, что девчонка доведёт Йенса до ручки. И ведь правы оказались. Мужчина ринулся со своего места и резко побежал вперёд, не обращая никакого внимания на мимо проходящих людей. Не думать. Забыться. Недуматьнедуматьнедуматьнедумать.

Дома Йоханесс появился достаточно поздно, потому что в порыве эмоций свернул не в ту сторону, отчего опоздал на свой троллейбус. Пришлось ждать последнего рейса, нервно измеряя шагами улицу, на которой находилась остановка. Ближе к ночи воодушевлённое настроение Ольсена полностью исчерпало само себя. Теперь мужчина был погружён в глубокое отчаяние, полностью запутавшись в своих мыслях и чувствах.

Low Roar — Help me

— Где ты был так поздно? — раздался слишком писклявый даже для Оливера голос, который Йенс услышал, когда вошёл в коридор собственного дома.

Мужчина перевёл уставший взгляд на Эльфриду, растерянно хлопающую глазами. Художник нахмурил брови, искренне не понимая, почему глубоко обиженная недавно девушка решила первой сделать шаг к примирению. Из-за такого ее поступка Йоханессу даже стало стыдно: он действительно не имел никакого права оскорблять человека, который желал Ольсену добра. И может быть, мужчина действительно хотел проводить с подругой, которой обязан многим, больше времени, однако в последнее время художник чувствовал себя выпавшим из жизни.

— Я опоздал на троллейбус, — тихо отозвался Ольсен, делая неуверенный шаг вперед. — Олли спит?

— Да, — кивнула головой Фрида. Кажется, ни в тоне ее голоса, ни в ее глазах не было враждебности. — Оливер сказал, что сегодня утром ты вел себя странно.

Йоханесс тихо простонал. Господи, в какого омерзительного человека он превращался, если уже позволял себе срывать свою злость на родном сыне, который и так был чересчур шуганным и стеснительным. Мужчина виноватым взглядом посмотрел на подругу, ища в её лице пощады. Пауэлл лишь сконфуженно улыбнулась.

— Пойдём в гостиную, дорогой? Мне кажется, нам есть о чём поговорить, а будить Оливера я не очень хочу. Он и так был... не спокоен.

Ольсен согласно кивнул и зашёл вслед за Эльфридой в гостиную. Девушка робко присела на шатающийся стул, в то время как мужчина разместился на диване, причем на почтительном расстоянии от подруги.

— Во-первых, Гловер вчера разозлился и не сказал тебе, но... но вообще-то у него есть нужная сумма для того, чтобы расплатиться с Эрикой. Он ведь не глупый... он хотел сказать это вчера, но так разозлился на тебя... Он расплатится с Ричардсон, всё будет хорошо.

Йоханесс рассеянно моргнул. Потом ещё раз и ещё. Смысл сказанных Эльфридой слов никак не хотел доходить до мозга. То есть, по сути, все их проблемы изначально были решаемы? То есть Йенсу даже не обязательно было ехать к Эрике и ввязываться в какие-то неприятности? Почему тогда она прислала за ним машину? Ладно, не удивительно, что Ричардсон узнала обо всём так скоро — наверняка все жители Детройта у неё буквально на мушке, в особенности — клиенты. Нужно знать, от кого ожидать нож в спину или обман, чтобы успеть походить шахматной фигуркой заранее.

По сути, она ведь просто воспользовалась тем, что Йенс слишком боялся и ничего не знал. Ну а ещё тем, что он был одурачен и одурманен и постоянно пялился туда, куда не следует. Ольсен сжал пальцы в кулаки: Эрика просто взяла и воспользовалась его тупостью. Коварная, хитрая и жестокая женщина. По сути, Йоханесс согласился на всё совершенно добровольно, и Ричардсон даже не обманула его.

Йенс сжал пальцы в кулаки. Нужно было попытаться успокоиться, чтобы не выдать себя Эльфриде. Подумаешь, разве он в минусе в данной ситуации? Лекарство будет, значит, от астмы не помрёт, так ещё и красивая девушка в постели. Подумаешь, немного ходит по лезвию ножа, если будет осторожным, то всё будет хорошо. Ведь с какой-то стороны Йенс был даже рад такому исходу событий. Эрика действительно была ему симпатична.

Самое главное — не спалиться перед Эльфридой и Гловером. Им подобный расклад точно не понравится.

— Во-вторых, у меня есть некоторые сбережения. Мне не жалко, могу отдать всё до последней монеты. Я хотела купить квартиру, но сейчас это совсем не важно, потому что ты и Гловер, безусловно, гораздо важнее, чем какая-то там квартира, — бешено затараторила Пауэлл, опустив глаза вниз и слегка покраснев. — Я готова отдать всё, честное слово. Я отдам вам обоим всё, что нужно, чтобы помочь. Не злись на Гловера, пожалуйста, он просто... ты же знаешь его? Нарубит дров, а потом жалеет.

Йенс вздохнул: уж он точно знал то, как Томсон любил совершать необдуманные импульсивные поступки. Многим людям был свойственен идиотизм на эмоциях, Ольсен в их числе, только грустно, что от этого идиотизма потом страдают другие. Злиться на брата, впрочем, Йенс не планировал. Гловер даже оказавшись в полной жопе всё равно подумал о том, чтобы помочь Ольсену, да и изначально он ведь даже не обязан был заключать сделку с самой главой мафии ради какого-то там лекарства от астмы. Как ни прискорбно было осознавать подобное, но, кажется, виноват только сам Йоханесс.

— Фрида, — мягко отозвался Ольсен. — Я не злюсь, всё нормально. Не произошло ничего страшного, мы со всем справимся.

— Не говори так уверенно, — испуганно отозвалась Пауэлл, бросив быстрый взгляд в окно, словно ожидала что-то там увидеть. — Я родилась в Детройте, ты всего лишь турист здесь по сравнению со мной. Ричардсон не прощает долгов. Будь уверен, она первая узнала о банкротстве Гловера. То, что она всё ещё не дала о себе знать — определенно какой-нибудь из её очередных гениальных планов. Люди в плащах явятся, когда ты будешь ожидать их меньше всего.

Фрида говорила так, словно рассказывала какую-то страшную историю про демонов или вампиров, в которую сама до дрожи верила и которую боялась даже произносить вслух. Йоханессу даже стало жалко свою подругу. Может быть, она крайне скандальная и тревожная личность, но зато Пауэлл всегда была искренняя в своих чувства и мыслях, в чём Ольсен всегда находил сходство с самим собой. Она умела бояться, она умела любить, она была живым человеком. Но в чём-то Эльфрида была определённо права. Йенс узнает, отчего жители города так боятся «Нацию розы», только если сам переживёт все те трагедии, которыми в течение многих лет щедро «одаривала» их Эрика Ричардсон. Если некоторые даже боятся произносить вслух имя «демонессы из преисподней», то с чего Ольсен взял, что он вне опасности? Права Пауэлл и в том, что мафиози, если не первой, то одной из самых первых узнала о банкротстве Томсона. Иначе почему она так быстро среагировала?

— Я понимаю, что я кажусь тебе параноиком, — нервно усмехнулась девушка, — но ты даже не представляешь, насколько опасен может быть гнев этой стервы, — последнее слово Эльфрида буквально выплюнула.

Одна часть Ольсена прекрасно понимала смысл сказанных подругой слов и подписывалась под каждой мыслью девушки насчёт Ричардсон. Выходит, что Йоханесса просто взяли в сексуальное рабство в обмен на лекарство вместо денег, словно последнюю шлюху с переулка. Но другая, уже полностью поражённая страшной и быстро распространяющейся болезнью, отчаянно спорила с этим мнением, потому что никто не может знать, что на самом деле творится в голове Эрики. Она ведь не такая, каким её видит окружающий мир. Ричардсон, вопреки всеобщему мнению — человек, а не монстр. Ведь так?

— Ты сама сказала, что у Гловера есть нужна сумма. Он просто расплатится с ней, и всё будет хорошо, — соврал Йенс, прекрасно понимая, что скоро правда всплывёт наружу, потому что рано или поздно он запутается во всём дерьме, которое говорит.
— Да, я понимаю, но, — покачала головой Эльфрида, — но мне всё равно страшно. Я изначально не одобряла этого плана. Мне страшно, что Ричардсон вас так просто не выпустит из своих сетей, что потребует что-то ещё...

Голос девушки задрожал, она обняла себя руками, словно пытаясь успокоиться.

Все мысли Ольсена совершить чистосердечное признание исчерпали сами себя.

Вероятнее всего, Пауэлл не станет легче, если она узнает страшную правду. Наверное, ложь, пускай и не такая уж и сладкая, иногда безопаснее.

Йоханесс поднялся со своего места и встал на колени перед Эльфридой, осторожно взяв её за руку, нежными движениями поглаживая мягкую кожу. Невольно в голову залезли мысли о прикосновениях к Эрике, которые Ольсен тут же постарался отогнать куда подальше.

— Хей, перестань, — хрипло произнёс Йоханесс. — Мы выкрутимся, ладно? Не забивай себя так. Всё будет хорошо.

Пауэлл согласно кивнула и спрыгнула со стула прямо в объятия к мужчине, крепко прижимаясь к его груди. Ольсен осторожно поглаживал девушку по спине, осознавая, что впервые за несколько дней почувствовал себя почти нормальным.

— Я люблю тебя, — сиплым голосом сказала Фрида.

— Я тоже люблю тебя, — отозвался мужчина.

•••

После ухода Эльфриды Йоханесс вторую ночь подряд не мог заснуть. Он пустым взглядом смотрел в стену, уже ни о чём не думая и ничего не желая. Пару раз Ольсен находил себя разглядывающим мирно покоящийся телефон. Устройство предательски молчало, не собираясь подавать хотя бы какие-нибудь признаки жизни. Мужчину жутко раздражало то, что, несмотря ни на что, он продолжал ждать звонка от определённого человека.

Она ведьма. Таких девушек не существует, только она одна. Улыбается своими мягкими губами, а потом вьёт сети, пронзает глазами, а затем — холодным лезвием. Ожидание тяготит и пугает. В какой момент Эрика возникнет снова, чего она потребует? Как ему себя вести, чтобы не оказаться умирающим со вспоротым животом? Томимый мучениями, Йенс прикусил губу. Что она вообще в нём нашла, чем он смог привлечь её внимание? Ольсен никогда не считал себя особенным или ослепительно красивым, более того, он прекрасно знал о своих недостатках, и рядом с этой грациозной женщиной мужчина был похож на обезьяну.

Она разочаруется, передумает и убьёт его.

Гловер был прав. До Эрики Йенсу как до космоса, думать о ней глупо и наивно. Ричардсон как героиня из фильма, в которую влюбляются подростки-мальчишки. Как модель с обложки журнала. Любуйся сколько хочешь, но подобраться ближе не сможешь никогда.

Как чувствуют себя люди, у которых медленно съезжает крыша? Им так же душно и тесно, как Йенсу? Им кажется, что контроль над телом и разумом захватывает кто-то другой, посторонний и лишний? В их голове появляются мысли о том, что они тем самым предают близких людей?

Впрочем, конечно, Ольсен знал, что иногда действительно мог заинтересовать какую-нибудь симпатичную женщину, но лишь из-за того, что умел заговаривать зубы, включать что-то, что называли харизмой, и выбрасывать очень много глупых шуток, от которых дамы громко хихикали. Однако к нему никогда не относились как к чему-то серьёзному. На утро, извиняясь, жали плечами и благодарили за хороший вечер, да Йенс, впрочем, и сам никогда не противился, не пытался узнать номер телефона или выпросить второе свидание. Когда-то раньше Ольсен даже вляпывался в подобия отношений, которые никогда не длились долго. «Извини, я встретила другого парня, и, кажется, он подходит мне больше». «Прости, но я задумалась о том, что у тебя есть сын — я не готова примерять на себя роль матери». Иногда даже было и подобное: «Не думаю, что мы подходим друг другу. В смысле, думаю, что я достойна чего-то лучшего».

Раньше Ольсена это задевало, теперь он научился забывать имя женщины уже на следующее утро. Да, он обычный и ничем непримечательный, да, у него ничего нет, да, в зеркале по утрам, когда чистит зубы, на него смотрит далеко не самый привлекательный мужчина. Зато он хотя бы не девственник. В тридцать пять думать о любви было уже странно.

Несмотря ни на что, было у Ольсена однажды очень даже красивое чувство, которое приносило не боль, а воодушевление и ощущение крыльев за спиной.

Её звали Дорта Лайне. Обворожительная чертовка с взрывным характером и дикой тягой к приключениям. К слову, тогда интересы ещё девочки-подростка и юного Йоханесса были очень схожи. Однако и Вивьен, и Ульрик сходились во мнении, что Дорта разрушает их сына. Интересно, что бы они сказали, если бы узнали, каким уничтожением болен их сын сейчас?

Но вообще-то Ольсен скучал по родителям. После их смерти, кажется, вся жизнь мужчины покатилась с горы вниз, в бездну. Хотя бы этот идиотский переезд в Детройт. Как Йоханесс вообще додумался до этого бреда? Господи, это худшее, что могло прийти в его голову!

В дверь, ведущую на улицу, кто-то постучал, и Ольсен быстро посмотрел на часы. Три ночи — поздновато для того, чтобы встречать гостей. Он тихо подошёл к двери и посмотрел в глазок. Широкая шляпа, надменный вид. Сердце в груди загрохотало быстрее, и Ольсен дрожащими руками открыл дверь, столкнувшись лицом к лицу с зевающим Адамом.

— Чё так долго? — фыркнул гангстер.

— Цыц, у меня сын спит, — прошипел Йоханесс, выходя из дома и прикрывая за собой дверь. Не хватало ещё, чтобы Оливер что-нибудь услышал. — Чего надо?

— Как чего надо? — возмутился Адам. — Собирайся и поехали. Босс тебя ждёт.

Ольсен удивлённо ахнул. Он даже и не предполагал, что может понадобиться Эрике так скоро. Теперь он окончательно поддался панике, понимая, что тот момент, которого он ждал и боялся, совсем скоро настанет.

Он снова оставил записку сыну и последовал за Адамом. Время в дороге одновременно тянулось бесконечно долго и шло слишком быстро. Йоханесс слышал биение сердца у себя в голове. Он с ужасом понимал, что сладкий момент страсти отчаянно хотел оттянуть. Не из-за того, что не грезил о её теле (всё как раз наоборот), а потому что для начала хотел лучше узнать, что нравится Эрике, понять, что она любит и из-за чего может расстроиться, о чём мечтает и о чём сожалеет. В самом деле, это были идиотизм. Йенс предпочитал даже не запоминать имён женщин, с которыми проводил время, а тут, понимаете ли, мечтал залезть в душу. Ольсена это бесило до тошноты.

В этот раз Йоханесс чувствовал себя куда свободнее. Ему не связывали глаза, не угрожали пистолетом и не заставляли выполнять приказы грубым тоном. Адам вообще сегодня был предельно молчалив, а Боб, видимо, вообще по жизни говорил не особо много. Ольсен вышел из машины, когда ему велели, и последовал за Адамом в очередной дом с неприглядной наружностью — но, очевидно, это было какое-то другое место.

Charles Bernstein — A Nightmare on Elm Street Theme

Большое кирпичное здание, судя по всему, находящееся в дали от города. Оно было окружено забором с проволокой, где-то на территории лаяли собаки. Несмотря на всё это, здание всё равно казалось заброшенным — выбитые окна, кое-где заколоченные, кое-где просто зияющие чёрной дырой в кирпичной стене. Виднеющиеся стройматериалы на площадке, поросшие травой, плиты. Место походило на заброшенный завод. Только валящий чёрный густой дым из огромной трубы говорил о том, что внутри кто-то находился.

Йенс невольно поёжился. Если честно, то вряд ли у простого нормального человека заброшенный завод мог ассоциироваться с местом, где можно миленько и весело провести время. Черная Chevrolet вдруг резко двинулась с места и куда-то стремительно умчалась, унося с собой и единственный источник света — фары. Ольсен рассеянно смотрел за ней вдаль. Хотелось прямо сейчас броситься вслед. Почему он уехал, чёрт подери?

Стоящий рядом Адам усмехнулся и зажёг сигарету зажигалкой. Теперь темноту освещал только слабенький огонёк окурка.

— Закурить хочешь? — спокойно спросил гангстер.

Да какое, мать вашу, закурить? Его привезли чёрт знает куда и чёрт знает зачем. Кругом никого, кроме Адама и воющих на луну собак. Темнота, шелест листьев, стрекотание сверчков, а самое главное — пустота. Ни одного дома в округе, даже ебучая машина уехала, и куда теперь деваться, если что-то пойдёт не так? Ольсена точно привезли сюда не для того, чтобы четвертовать? Быть может, Эрика передумала и решила, что этот дряхлый больной старик ей нахрен не сдался, и теперь она хочет убить его?

Ольсен бы не удивился подобному исходу, потому что однажды, как минимум, она уже запудрила ему мозги. Только вот Йоханесс как-то не рассчитывал на подобный исход событий. Он буквально не мог пошевелиться от страха, каждую конечность парализовало, и только сердце билось настолько громко и отчётливо, что, возможно, его биение даже Адам слышал. Мужчину словно облили керосином, и теперь разглядывали, держа в руках спичечный коробок. Одна вспышка — и огонь сожжёт кожу на руках, на груди, на ногах, сожжёт кости, мясо и сосуды. Сожжёт отчаянно бьющееся в груди сердце и сожжёт последнее, что останется от Йенса.

— Куда уехал твой друг? — тихо спросил Ольсен, хотя слова давались очень тяжело. Сквозь непроглядную тьму Йоханесс видел лишь слабый силуэт Адама, который казался излишне расслабленным.

Он, будучи личным подчинённым Эрики, наверняка бывал тут не первый раз. Он наверняка насмотрелся и на кровь, и на вываливающиеся кишки, и на слёзы, и на страдальческие стоны. Он видел, как его начальница вырезала чужие сердца, как жевала чужое мясо, видел, каким холодным и безжалостно жестоким было её лицо — наверняка наслаждающимся. Ольсен почувствовал, как к горлу подходит тошнота.

— Я не думал, что он тебе нравится, — удивлённо отозвался Адам. — Ладно, пойдём. Холодно как-то.

И это на самом деле было самое что ни есть безвыходное положение. Как хитро и жестоко. Адам был один, он не держал его и не угрожал, просто позвал за собой. И Йенс мог не подчиниться, мог попытаться сбежать, чтобы сохранить свою жизнь. Только исход будет точно таким же. Ольсен понятия не имел, где находится, понятия не имел, кто находится внутри завода. Его тут же найдут, обнаружат, ему даже не дадут убежать. Внутри ждёт Эрика, натачивая свои и не без того острые ножи, за спиной — лишь мнимая свобода, темнота, в которой никогда не получится скрыться.

Потому что даже если Ольсену получится затеряться в деревьях и полях, то Оливер всё ещё находился в их общем доме. И гангстеры это знали. Эрика это знала.

Что было бы, если бы Йенс сказал, что они заплатят за лекарство, что у них есть деньги? Что ему есть чем платить? Дали бы ему просто так уйти? Исчезла бы мафия из его жизни? Да ни за что! Ричардсон, очевидно, была из тех, кто всегда добивался своих целей. Его бы скорее убили, чем отпустили на волю. С того самого дня, когда Эрика решила, что хочет заиметь очередную игрушку, он уже был в клетке под замком, ключ от которого только у главы мафии.

Единственное, что может Ольсен — постараться вести себя разумно, чтобы не разозлить Ричардсон. Постараться её не раздражать, тогда, возможно, она сжалиться. Если бы хотела, то убила бы сразу? Наверное...

Он вслед за Адамом заходит на территорию завода через тяжёлые проржавевшие ворота, пытается смотреть под ноги, но всё равно ничего не видит. Постоянно спотыкается, так и норовясь свалиться носом в грязь. Адам постоянно цокает языком и оборачивается, видимо, тоже переживая, что сейчас приведёт товар в ненадлежащем виде и получит по самое первое число.

Ольсен резко вздрагивает, когда где-то совсем близко раздаётся громкий лай собаки. Гремит цепь, и Йенс замирает на месте. К одному лаю прибавляется ещё несколько, кажется, что они бегут прямо на них.

— Чё встал? Они на цепи, — раздражённо фыркает Адам. В какой-то момент времени лай действительно перестаёт приближаться, словно что-то мешает собакам броситься вперёд. — Как думаешь, скоро бы сюда припёрлись подростки и бомжи, если бы не псины? Обычно мы на цепи их не держим. Ради тебя босс приказала прицепить, — фыркнул гангстер. — А ты знаешь, как она псин этих любит? Самое лучшее мясо им скармливает.

Голос Адама звучит так едко и зловеще, что перед глазами Ольсена тут же рисуется картина, в которой Эрика топором отрубает руку от одного из своих должников, а потом, не позволяя тому упасть в обморок от болевого шока, прямо на его глазах скармливает своим драгоценным собачкам. Кожу словно покрывает толстой коркой льда, и Йенс даже боится дышать, вновь тихо и почти незаметно следуя за Адамом.

Гангстер подходит к большой тяжёлой двери и достаёт связку ключей из кармана, отпирает и пропускает Ольсена вперёд, закрывает её за собой.

— Что насчёт фонаря? — тихо спрашивает Йенс. — Ничего не видно.

— Да тут пройти всего-то, не бойся. Я хорошо в темноте вижу и не ношу с собой фонарь. Просто иди за мной, — кивает Адам.

Они поднимаются по старой грязной лестнице, и делать это вслепую гораздо труднее. Свалиться и сломать шею не хочется, слишком глупая смерть. Да ещё и впустую, получается. Чем дальше они поднимаются, тем более отчётливо Йенс понимает, что на следующем этаже есть какой-то источник света, причём достаточно яркий и напоминающий огонь. Если бы не отсутствие запаха дыма и спокойствие Адама, то он бы вообще подумал, что кто-то устроил пожар на втором этаже.

Лестница была ограничена стеной, в которой, видимо, когда-то предполагалась дверь, но теперь от неё осталось лишь подгнивающая деревянная арка. Она вела в другую комнату — то было большое пространство, в центре которого находилась чёрная чугунная печь, откуда исходил ярко-оранжевый свет, вырисовывая на стенах причудливые и немного пугающие фигуры. Людей, находящихся в зале, было видно не слишком хорошо, но Ольсен сумел рассмотреть человека, сидящего на стуле. То был достаточно крупный мужчина. Судя по всему, он был обмотан верёвкой.

Адам прошёл в зал и кивнул головой, здороваясь с находящимися там. Возле печи стояло несколько рослых мужчин, чьи руки, сжимающие пистолеты, были направлены на сидящего на стуле. В любой момент они были готовы выстрелить, лишь ждали одного простого приказа. Йенс находился словно в трансе, все происходящее воспринималось как какая-то иная реальность. У него уже не было сил на страх. Мужчина просто отсчитывал последние моменты своей жизни, пытался концентрироваться на рисунках на стенах, на выпирающих камнях, на большой печки, из которой исходил жар и яркий свет.

Muse — Stockholm Syndrome

— Прелесть моя, неужели тебе нравится, когда к тебе так относятся? — раздался мягкий нежный голос, и Йенс окоченел.

Этот голос он мог узнать из тысячи, но никак не решался поднять глаза, чтобы посмотреть на его обладательницу. Голос нежный и мягкий, словно шёлк, словно журчание ручья, словно робкая ласка любимой девушки, но вместе с тем с вкраплениями холодной жестокости, похожей на прикосновение стального меча, похожей на удар по голове тупым предметом.

— Миссис Эдвардс, клянусь, я больше ничего не знаю! — взвыл сидящий на стуле мужчина. Сломленный голос, жалкий, отчаянный, пропитанный насквозь слезами.

Раздался громкий звук удара, который эхом разнёсся по всему заводу. Мужчина пристыженно выдохнул.

— Миссис Эдвардс? — прекрасный женский голос лишился нежности, стал ледяным — почти свирепым. Она говорила подобно разъярённому зверю, готовящемуся растерзать добычу. — Как посмел ты оскорбить меня этим именем? — выплюнула она. — Поставить метку принадлежности, пометить, привязать к себе навсегда, орать, раздирая глотку, о том, что эта красивая вещица — твоя и только твоя. В этом весь ваш грёбанный смысл. Как же меня от этого... тошнит. Думаешь, что я слабая, поэтому твой босс накажет тебя сильнее, если решишь рассказать мне правду? Признайся, сволочь, ведь именно такие мысли сейчас в твоей голове.

Голос стал немного тише, но теперь походил на замогильный шёпот, который слышишь, когда бредёшь домой через кладбище в полнолуние.

Йоханесс не выдержал и поднял глаза, пытаясь вглядеться в происходящую картину. Незнакомый мужчина, привязанный к стулу, весь дрожал от страха, его лицо было испачкано влагой и изуродовано страданием. К его шее был приставлен острый конец трости Эрики, а сама она, слегка наклонившись, стояла к нему в опасной близости и смотрела, как дикая кошка на охоте. Красивое худое лицо освещалась лишь блеском Луны и горячими языками пламени, вызывая диссонанс. Она казалась одновременно мертвенно-бледной, словно сама смерть, и сияющей и яркой, как Солнце. Обжигающей и ледяной.

Сердце в груди яростно забилось, и теперь рёбра изнутри сдавливал не только распирающий лёгкие страх, но и что-то совершенное другое, что не поддавалось объяснению. Разум стал куда легче, и Йенс застыл, задыхаясь, не отрывая взгляда.

— Я п-просто н-н-ничего больш-ш-е не зн-н-аю, — едва слышно отозвался мужчина, привязанный к стулу.

— Думаешь, моё сердце полно сочувствия? — также тихо пробормотала Эрика. — Думаешь, я любого пожалеть готова, даже того, кто посмел предать моё доверие? Кто собирал информацию и рассказывал её постороннему лицу? Кто клялся в том, что служит мне, а сам прогибался под другим? Думаешь, твой босс жесток и беспощаден, а я готова простить любой проступок, лишь бы удержать людей рядом с собой?

— П-п-простите...те... п-простите...

— Я даю тебе последний шанс, солнышко, — вкрадчивый шёпот вновь стал мягким. — Последний шанс, чтобы ты мог всё исправить.

— М-м-миссис Эдвардс...

Заострённый конец длинной чёрной трости пронзил кожу и твёрдый хрящ, вторгаясь в горло. Глаза мужчины округлились и стали похожими над два блестящих огромных блюдца, он захрипел, а из его шеи струйкой полилась кровь. Но Эрика не остановилась, продолжая яростно надавливать на трость.

Йоханесс резко отвёл взгляд и покачнулся, сделав небольшой шаг назад. Ольсен не знал этого мужчину, и жалеть его было лицемерно, но никогда ещё не видел, как один человек убивал другого. Были фильмы, конечно, но вот так вот вживую узреть, как зловещая жестокость цепляется маской на лицо убийцы, как руки крепнут, как чужую плоть пронзают, как из раны начинает хлестать кровь. Голова кружилась, и Йенс чувствовал подходящую к горлу рвоту.

— Цыц, — тихо произнёс Адам, исподлобья глянув на Ольсена. — Ты же не идиот, верно? Просто не смотри. Нельзя шуметь.

— Г-г-грязная шлюх-х-ха, — прохрипел мужчина с проткнутым горлом. — Во г-г-лаве маф-ф-фи ник-к-когда не было б-б-бляд-д-ди... и н-н-н буд-д-дет!

— Вот ты и показал своё истинное лицо, дрянь! — рассмеялась Эрика. — А я ждала, не поверишь, как я ждала! «Шлюха», «блядь» — неужели в вас нет и грамма оригинальности?

— С-с-сдохни!!!

— Я-то, может быть, и сдохну, но явно позже, чем ты, — она криво усмехнулась. — Подумал о своей жёнушке, тварь? — Ричардсон низко нагнулась и едко улыбнулась, продолжая удерживать трость. — На кого её оставишь? Не боишься за её судьбу? Или она тоже блядь и шлюха, которая после твоей смерти запрыгнет на член другого мужика? Так ты думаешь? Представь. Ты умрёшь, а она найдёт другого. Может быть, это будет твой товарищ? Или твой босс? Может быть, твой напарник? Найдёт и забудет про тебя. Даже не станет ходить на могилу. Представь, сволочь, потому что так и будет. Ты нахуй никому не сдался. Даже своему боссу, раз он позволил тебе попасться в мои руки. Особо ценный, блядь, сотрудник. Думаешь, никто не знал, нафига ты трёшься возле меня?

Она громко рассмеялась, а затем одним резким движением выдернула трость из его горла. Мужчина, который отчаянно выл, стал становиться всё тише и тише. Эрика пихнула трость одному из гангстеров, который тут же стал протирать заострённый конец от крови.

— Скормите его собакам.

Эрика, прихрамывая, медленно поковыляла к выходу из зала. Адам тут же бросился вперёд, и женщина взяла его под руку, опираясь на гангстера вместо своей трости. Адам провёл её до Ольсена, и Ричардсон остановилась, внимательно вглядываясь в его бледное перепуганное лицо.

— Ну и что ты так занервничал? — хмыкнула она. — Я не хотела, чтобы ты это видел. Но я не могла прервать этот процесс, понимаешь? — Йоханесс никак не отреагировал на вопрос, продолжая испепелять взглядом Эрику. То ли он сейчас казался слишком жалким, то ли слишком испуганным — в любом случае, женщина лишь обречённо вздохнула и махнула рукой.

Она вновь, придерживаемая Адамом, направилась вперёд — к лестнице, и Йоханесс послушно последовал за ними. В голове царил полный хаос. Конечно, мафия означала связь с кровью, болью и пытками, потому что слабого главу, который не способен за себя постоять, скоро свергнут и убьют. И не только его одного — всю его гангстерскую семью, а значит, на плечах босса большая ответственность. Если Эрику действительно предали, значит, она должна была защитить и себя, и приближённых — показать, что бывает с теми, кто посмел перейти дорогу, доказать свою силу и напомнить о том, что не является жалкой слабачкой.

Теперь Ольсен верил. Посмотрев на неё впервые не как на простую женщину, а как на мафиозного главу, Йенс верил в то, что Эрика и есть настоящий шторм, буря и рассекающая тучи гроза. Она действительно не подчинялась приказам своего мужа, она отдавала их сама. У неё были определённые цели и способы их реализации. Эрика явно не была просто чьей-то женой, красивой фарфоровой куклой. Стальной взгляд бирюзовых взгляд, уверенная кровожадная улыбка и твёрдые пальцы, собранные в кулак. Она стихийное бедствие. Она его смерть.

И, конечно, Йоханесс её боялся, но страх, впитавшийся в кровь и звенящий в ушах, был сильнее не за свою собственную жизнь, а, как ни странно, за неё. За эту сильную властную женщину с большими амбициями и беспощадным характером, за неё — кроваво-прекрасную, но, к сожалению, не бессмертную. Если Эрика глава мафии, значит, у неё достаточно врагов, если она женщина — значит, этих врагов ещё больше. Йоханесс опасливо вглядывался в её мертвенно-бледное уставшее лицо. Теперь, дальше от источника света, оно казалось именно таким. Беспощадность и жестокость стерлись, словно грязь под хрустальной водой, бирюзовые глаза потускнели, выцвели, и Ольсена это пугало. Его пугало то, что Эрика действительно могла быть сильной, почти мраморной, несокрушимой, но где-то глубоко внутри всё равно оставалась всего лишь человеком — иногда слабым, иногда нуждающимся в поддержке. Иногда нуждающимся в любви.

Кажется, каждому в этом мире нужна была эта простая, но вместе с тем такая сложная штука — любовь.

Йоханесс боялся, что в следующий раз привязанной к стулу окажется Эрика. Да, она внушала страх одним своим присутствием, но Ольсен всё равно не желал её смерти, которая, вероятно, освободила бы его самого от всех проблем. Мужчина всё равно не мог представить жизни, в которой нет этих ярких бирюзовых глаз. А ведь Ричардсон, должно быть, каждый день обманывала смерть, каждый день боролась с безумием и каждый день карабкалась вверх, чтобы не свалиться в бесконечную тёмную бездну.

Если у неё сейчас есть предатели и недоброжелатели, то как понять, когда они смогут до неё добраться? Подойти вплотную и вонзить нож в спину — не фигуральный, а вполне себе материальный и острый.

Они поднимаются по лестнице ещё выше — на третий этаж, далее идут по коридору. У Адама на лице сплошное беспокойство, и Йенсу это кажется таким странным. Не за того же мужчину он переживает. Неужели за Эрику? Ещё держит её так бережно, почтительно, почти невесомо, но, в случае чего, с явной готовностью схватить и удержать. Ольсен стискивает зубы. Смотреть противно и тошно. Он, в попытке отвлечься, пытается представить что-нибудь другое, и перед глазами вновь предстаёт кровь, льющаяся из глотки того человека. Как же... как же Эрике не страшно, как же ей не противно? Насколько большой у неё опыт в подобных вещах, раз смерть человека не способна ни единую струну души её задеть? Йоханесс понимает, что это необходимость, устраивать истерику не собирается. В преступном мире или ты убьёшь, или тебя убьют. Но это всё равно пугает и заставляет кожу покрываться холодком.

Убьёт ли она его также бесстрастно и жестоко? Сделает ли это быстро или захочет помучить и продлить пытки? Думает ли вообще об этом? Специально погружает Ольсена во всю эту леденящую душу обстановку, чтобы запугать хорошенько? Ноги становятся ватными, и он еле-еле ползёт за гангстерами.

Останавливаются возле массивной хорошо сохранившейся двери. Адам отпускает Эрику и открывает ключами дверь, пропуская вперёд её и Йенса, затем закрывает, оставаясь снаружи. Вероятно, во времена работы завода эта комната была кабинетом какого-нибудь начальника, теперь же она просто хранила в себе воспоминания о давно минувших годах. Эрика медленной походкой подошла к огромному шкафу, который был полностью уставлен разными книгами. И как их не украли ещё? Да и мебель в кабинете сохранилась: и стол, и кресло, и диван, и даже аквариум, который, конечно, давно уже высох. Даже шторы на уцелевшем окне висели. Всё, конечно, было в пыли, да и на полу были раскиданы какие-то обрывки бумаги, но выглядело, в целом, более-менее цивильно. Вероятно, завод под свою защиту и охрану мафия подобрала достаточно давно.

Portishead — Machine Gun

Йоханесс не сводил взгляда с Эрики. Она выглядела так, словно находится не в холодном заброшенном заводе, а у себя дома. Улыбалась, разглядывала обложки книг, некоторые доставала и листала. Ольсен же пытался выцепить взглядом у неё нож или пистолет. Хрупкое тельце было упрятано в чёрную майку на тонких лямках, широкие кожаные брюки и длинный кожаный плащ почти до пола. Как ей вообще не холодно? За этим тонким слоем одежды что тут говорить про пистолет — где тут ножу-то поместиться? Но Йоханесс понимал, что сомневаться в Эрике — страшная глупость. Она если захочет, то гранату вытащит из кармана.

Душу терзал страшный вопрос: убьют ли его сегодня ночью? Ответить пока Йоханесс не мог. Предсказать мысли и действия Ричардсон было трудно, насколько, что невыполнимо. Ольсен так и завис в дверях, словно каменная статуя.

— В Свендборге были заброшки? — наконец, прервала тишину Эрика, подняв глаза на своего «гостя».

Йенс распахнул глаза. Во-первых, откуда она знала название родного города Ольсена? Хотя, впрочем, глава мафии же — наверняка всё о нём знает. Включая то, на какие оценки в школе учился. Ольсен поморщился. Вероятно, это то, к чему стоило же начинать привыкать, но он не мог. Чувствовать себя настолько обнажённым перед кем-то неприятно. Во-вторых, Ричардсон потянуло на странные разговоры — впрочем, они разве когда-то до этого беседовали о чём-то обыденном?

— Ну были, конечно, — пожал плечами Йенс.

— Бегал туда с друзьями в детстве? — прищурилась Эрика.

— Читаешь меня насквозь, — вздохнул Ольсен.

— Тогда чего же ты такой напряжённый? — хмыкнула она. — Разве не находишь в заброшенном заводе особенную атмосферу?

— Нахожу, — отозвался Йоханесс, хотя о какой тут атмосфере шла речь? О той атмосфере, в которой обычно снимают страшные фильмы? Эрика только что убила человека. Тростью.

— Да ладно? Тебя так напугало моё небольшое выступление перед тем мистером?

Эрика подошла ближе, всё ещё держа в руках старую книгу с пожелтевшими страницами. Она резко закрыла её прямо перед носом у Ольсена, заставив того раскашляться. В глаз даже брызнули слёзы (позорище) — Йоханесс терпеть не мог пыль.

— Какой ты слабенький, — покачала головой Ричардсон. В её руках откуда-то материализовалось то самой треклятое лекарство, и она бережно помогла Йенсу его запрыскать. — Запомни это чувство, Ольсен. Запомни чувство беспомощности и запомни то, как я тебе помогла. Потому что теперь твоя жизнь зависит только от меня.

Йоханесс рукавом вытер слёзы и рассеянно посмотрел на Эрику. Приступ не начался — значит, лекарство работало. Женщина словно одновременно желала ему смерти в муках, и одновременно — не хотела, чтобы Ольсен умер. И это пугало. Словно игра в русскую рулетку. Пуля не вылетела после щелка — повезло, но сколько ещё будет впереди щелчков до рокового выстрела? Дойдут ли они вообще до него?

Ричардсон провела пальцем по чужой груди и хмыкнула, задирая голову. Она едва доставала макушкой ему до подбородка, и Йоханесса ловил диссонанс, когда вспоминал, как эта маленькая женщина пару минут назад жестоко вколола свою трость в чужое горло. Это точно была она? Он не ошибся?

Изысканный запах роз кружил голову, и страх вновь начинал мешаться с этим удивительно-странным чувством. Мягким и сахарным, нежно-романтичным, отравленным ядом и заледеневшим до корочки. Эрика находилась близко, она позволяла ему вторгаться в её личное пространство — разве не радость и не успех? Только вот бирюзовые глаза источали далеко не ласку и заботу. Эти глаза могли принадлежать только главе мафии. Ледяные, холодные настолько, что кожа под их взглядом начинала гореть.

— Жизнь каждого человека, связавшегося со мной, зависит от меня, понимаешь? Хочешь хорошего обращения — веди себя соответствующе. Тот мистер простое правило уяснить не смог и заплатил за свою глупость. Я не трону тебя, если будешь хорошим котиком. А ты ведь будешь, тебе есть что терять. Так что не переживай, — она едко усмехнулась, и слова эти из её уст явно не походили на заботу.

Йоханесс поморщился, вспоминая все свои слова и поступки. Успел ли он её где-нибудь задеть или выбесить? По Эрике никогда нельзя сказать точно. Ходить осторожно, тщательно вглядываясь в землю под ногами, выбирать каждое слово, думать, думать — очень много думать, чтобы не вляпаться.

Ричардсон бросила книгу прямо себе под ноги и отошла к столу, маленьким ключиком, вытащенным из рукава, открыла один из ящиков. Эрика довольно хмыкнула и достала оттуда бутылку с медно-золотистой жидкостью. У неё везде есть нычки с алкоголем? Впрочем, Йенс бы такому не удивился.

Ричардсон запрыгнула на стол и уселась на ровной поверхности, свесив вниз худые ноги.

— Вести себя хорошо и стоять в дверях, словно истукан, — не одно и тоже, — с игривой обидой пробубнила Эрика. — Ну же, что тебя так пугает?

«Может быть, то, что ты только что проткнула своей грёбанной тростью гортань человека? То, что говорила ему? То, что, в конце концов, ты велела покормить его мясом своих псов-монстров?» — ответил на вопрос у себя в голосе Йоханесс.

Эрика обиженно надула губы, без особого старания делая вид, что пытается открыть бутылку виски. Ольсен никогда в жизни бы не поверил, что эта женщина не способна открыть какую-то сраную бутылку. Он вздохнул, ведясь на эту явную манипуляцию.

— Дай. Я открою, — Йоханесс подошёл ближе и взял из рук Эрики виски, быстрым движением открыв бутылку. Ричардсон довольно усмехнулась и тут же сделала глоток, даже не поморщившись. Интересно, она способна в одиночку вылакать всю бутылку без закуски? — Меня ничего не пугает, но я впервые в подобной ситуации. Новые... ощущения. Понимаешь?

— Ой-ой. Посмотрите на него. Храбрец какой нашёлся, — едко усмехнулась Ричардсон. — У тебя коленки тряслись всю дорогу до этого места. И сейчас трясутся.

Ольсен невольно перевёл взгляд на свои ноги, а затем на Эрику — но уже оскорблённый.

— Это не правда.

— Правда-правда, котик. Думаешь, я не вижу, когда человек боится, а когда — врёт? — она чуть наклонилась, тем самым приблизившийся к Йенсу. А затем откинулась обратно, громко рассмеявшись.

Йоханесс всё ещё не мог привыкнуть к этому «котику» из её уст. Когда она бесится из-за него меньше? Когда зовёт по фамилии или этим слащаво-приторным прозвищем, очевидно являющимся издёвкой?

— Нет ничего постыдного в том, чтобы бояться. Но, котик, ложь я не прощаю, — её лицо вдруг стало холодным. — Не ври мне. Никогда мне не ври, даже в самых никчёмных мелочах.

Она сжала Йоханесса за подбородок и своими проникающими до самого сердца бирюзовыми глазами заглянула в его собственные. Она словно видела каждую его мысль, каждое его переживание и каждый его страх сейчас. Но момент не продлился слишком долго. Эрика хмыкнула и снова вцепилась губами в бутылку.

— Понял меня?

— Да. Прости, — вздохнул Ольсен.

Не припираться, не грубить, не выёбываться. Не врать.

— Не заставляй даму напиваться в одиночестве, — она пихнула ему в руки бутылку виски и внимательно уставилась, ожидая продолжения.

Разумеется, Йоханессу пришлось сделать глоток дорого напитка. Он, в отличие от Эрики, поморщился — далеко не то, что привык пить обычно. Будучи обычным человеком, Ольсен никогда не питал страсти к этим выёбистым напиткам. Больше всего он вообще любил старое-доброе пиво. Виски горчил странно, привкус имел странный и давал в голову странно.

Ни стаканов, ни бокалов у бывшего владельца завода не было, так что приходилось пить прямо с горла. Но, впрочем, Йоханесс был совсем не против, потому что в него внезапно вцепилась нездоровая мысль о том, что пару мгновений назад это же горлышко касались нежные, как лепестки розы, губы Эрики. Эта мысль показалась лишней и совершенно не здоровой в данной ситуации, но она смогла вызвать табун мурашек по телу. Сделав один небольшой глоток виски, чтобы привыкнуть к новому вкусу, Ольсен тут же сделал следующий — уже более долгий. Та странная мысль опьяняла хлеще алкоголя.

— Тебе понравился виски? — удивлённо хмыкнула Ричардсон. Принимая бутылку из рук мужчины.

— Просто никогда не пробовал раньше, — промямлил Ольсен, отведя взгляд в сторону. Не хватало ещё, чтобы её бирюзовые пытливые глаза снова прочитали все его потайные странные мысли.

Эрика закинула ногу на ногу, и теперь Йоханесс был готов взвыть от собственной глупости. Это маленькое ничем не примечательное движение привлекло его внимание и заставило задержать на острой коленке слишком долгий взгляд. Коснуться. Вот всё, чего ему хотелось — просто дотронуться до Эрики. Убедиться в том, что она настоящая, живая, что действительно сидит перед ним и пьёт свой вонючий виски, что не убила его пару мгновений назад, что сама не погибла в какой-нибудь очередной мафиозной войне.

Почему снизошла до него? Что в Йенсе такого особенного? Лохматые отросшие волосы и борода, торчащая в разные стороны? Линяющий свитер и круглые очки с приклеенной с одной стороны оправой?

— Он правда предал тебя? Ты за это велела его пустить на корм собакам? — тихо спросил Йоханесс, пытаясь отвлечься от идиотских мыслей. Эрика только что убила человека. Убила. Человека. Он должен бояться, а не думать о её коленках.

Эрика удивленно приподняла тёмные брови.

— А ты думал, что я просто так его поймала и пытала? Чтобы тебя напугать? — фыркнула она.

— Я не знаю, как ты заставляешь своих ухажёров тебя слушаться, — пробубнил Йоханесс.

Алкоголь спустя ещё несколько глотков начинал действовать на мозг. Ольсен планировал молчать и не говорить ничего лишнего, но он и трезвым-то себя в руках плохо умел держать.

Alice In Chains — Love, Hate, Love

— Приковываю их цепями и избиваю плёткой до кровавых полос, — мрачным тоном отзывается Эрика.

— Что? — он метнул на неё взволнованный взгляд. — Прям-таки плёткой избиваешь?

— О да. Обожаю доводить мужчин до слёз, — она зловеще блеснула глазами. — Обожаю, когда они плачут и молят о пощаде. Обещают, что будут слушаться. Обещают, что больше никогда не оступятся. Обещают, что будут отныне и навеки целовать мои ноги.

Взгляд Йенса вновь обращается к худым ногам, скрытым под кожаными брюками. Туфельки на стопах такие маленькие, но каблук — устрашающий. Она словно Золушка со своей крошечной ножкой. Разве эти ноги вообще можно не желать целовать?

Эрика восприняла его молчание за испуг и вновь засмеялась — так переливается ручей, так цветёт сирень за окном. Такой у неё смех. Прекрасный.

— Ладно-ладно, никого я цепями не приковываю и плёткой не бью, — хмыкнула она, пытаясь поймать его взгляд, чтобы понять, о чём думает. — Совсем меня за монстра держишь?

— Я бы и без плётки и цепей тебе в ноги упал, — вдруг резко выпалил Ольсен, подняв на неё немного рассеявшийся взгляд.

— Так упади, — она чуть прищурилась и бросила на него полный снисхождения взгляд.

Никакой пощады, никакой благодарности. Лишь снисхождение и терзающая душу строгость. Йенс вдруг почувствовал, что ему очень хочется, чтобы и на её коже пробежала дрожь. Ему так хочется, чтобы Эрика перестала казаться такой отстранённой, равнодушной, чтобы в её холодных глазах мелькнула какая-нибудь эмоция. Чтобы перестала смеяться над ним.

Но вместо возмущений Йоханесс действительно опустился на пол, оказавшись лицом где-то на уровне её острых коленок. Он неуверенно коснулся до них сквозь кожаную ткань губами. Сначала один раз, потом ещё и ещё. Сквозь брюки касание ощущалось неполноценным и не таким особенным, как могло бы, но всё равно задевало что-то изнутри. Прожигало.

— Веришь теперь? — спросил Ольсен, посмотрев на неё сверху вниз.

— Думаешь, один раз встал на колени передо мной — и всё, я растаю? — фыркнула Эрика, изогнув одну бровь.

Йоханесс поднялся на ноги и встал прямо перед ней, опираясь руками о стол по обе стороны от её бёдер. Нежных розовый запах вновь окутал мужчину, и он невольно втянул этот запах — его хотелось заточить в лёгких, запрятать и никогда-никогда не переставать ощущать. А ещё хотелось, чтобы никто другой его тоже не чувствовал.

— А что тебе надо? — едва слышно спросил Йенс, любуясь прекрасным лицом, находящимся от него в томительной близости. Он видел дрожание ресниц, блеск бирюзовых глаз, видел, как поднимается и опускается чужая грудная клетка.

— Тебе подробная инструкция нужна? — хмыкнула Эрика.

Он бережно переложил одну руку женщины на заднюю поверхность своей шеи, заставляя зацепиться пальцами, другу бережно поднял ко рту. Йоханесс мягко поцеловал острые костяшки, тонкие пальцы, нежное запястье. Руки, которые были по локоть в крови, руки, которые вырывали сердца, руки, которые убивали, пытали и мучали. Руки, которые заставляли его сердце биться чаще — какая нелепая ситуация! Эти руки могли задушить и разорвать на клочки, а он их целовал — бережно, тщательно, мягко. Продолжал глядеть в бирюзовые глаза и искренне не понимал, что вообще здесь забыл. Рядом с этой опасно-прекрасной женщиной, рядом с главой мафии, которая даже сидя на столе смотрела снисходительно, так, словно целовать просто разрешала. Как целовать императора, как целовать правителя, но не как — твою любимую женщину.

Сердце в груди вдруг замерло. «Любимую?» Что за странное сравнение. Он замер, продолжая испепелять её глаза. Чёрные дыры — в них затягивает, глубже, дальше, но каждый знает, что будет потом — разорвёт на части, поглотит. Космос жесток, но Эрика — коварнее. Йоханесс о ней почти ничего не знал, и бессилие удручало. Кто она? Чем живёт? Сразу ли засыпает ночью, или ужасные мысли не дают ей видеть сны? Или, наоборот, сны её полны крови и безумия? Почему она прямо сейчас не рядом со своим мужем? Ей плохо в браке? Почему тогда не уходит? Где её дочь? Какой эта женщина была во времена своей юности?

Она показывала лишь фарфоровую маску окружающим. Маску беспощадной главы мафии, но наверняка и в её сердце была спрятана какая-то тайна. У Йенса начинала раскалываться голова. Бирюзовые глаза не пропускали в свои глубины, но вместе с тем — и не отпускали. Холодные, как воды Северного Ледовитого океана. И притягательные, как магнит.

Ему и не хотелось смотреть. Хотелось отвернуться, взять виски из её рук, а потом — просто вернуться домой, чтобы продолжить спать. Но вырваться из этого омута было невозможно. Йоханесса это бесило, раздражало, мучило, терзало — и он ничего не мог с этим делать. Словно больше не управлял своим телом, словно больше не управлял своим разумом. Словно всё теперь было в её руках. В этих маленьких тонких руках, залитых алой кровью. Ольсен чувствовал себя утопающим. В самом холодном океане в самых глубоких водах без возможности выплыть наружу.

— Ты ведьма, Эрика Ричардсон, — он наклонился, уткнувшись носом в её хрупкие ключицы. Одну руку положил на её спину, другую сжал на её талии.

Сухие тонкие недостойные губы коснулись её грудной клетки с выпирающими рёбрами, белоснежной лебединой шеи, мягко лаская. От кожи пахло Эрикой — и запах у неё был одновременно леденящий душу, и очаровательный розовый, сладкий, целующий сердце. Женщина запустила волосы в волосы Йоханесса, крепко сжимая и оттягивая их. Она откинула голову назад и хрипло рассмеялась.

— И виски твой... дурацкий... клопами пахнет... — между поцелуями просипел Ольсен. — Зелье. Признайся, это зелье.

Он поднял голову и одной рукой сжал её за подбородок, заставляя посмотреть на себя. В трезвом состоянии Йоханесс бы, конечно, все эти вольности себе не дозволил, но сейчас потаённые желания вылезали наружу, да и Эрика не сопротивлялась. Её бирюзовые глаза игриво сверкали, но злобы в них не было.

— Именно, котик. Ты умрёшь через пару минут, — прошептала Ричардсон ему в губы.

— И ты?

— И я.

Йоханесс сдавленно выдохнул и резко приблизил к себе Эрику, соединяя их губы в поцелуе. Поцелуи Ричардсон ласки не знали, они были грубыми, резкими, а ещё болезненными, потому что она кусалась. Он представлял себе эти поцелуи иначе, когда смотрел на мягкие пухлые губы кроваво-красного цвета, но такой расклад даже нравился ему больше. Ольсен и подумать не мог, что ему могут нравиться такие женщины — резкие, непокорные, язвительные и коварные.

Нравиться до чертиков. Йоханесс крепко прижимал к себе Эрику за талию, гладил, а потом снова сжимал, целовал красные губы, не уступая в резкости. Ричардсон обернула ноги вокруг талии Йоханесса, и теперь их тела буквально прижимались друг к другу. Ольсен мог чувствовать своей кожей тепло её тела, ощущать под пальцами её изгибы, ласкать губами её губы. И эта опасная близость дурманила голову настолько, что других мыслей в его голове не было — кроме сладкого нежного запаха, кроме этих поцелуев, кроме неё — неё одной.

— Мисс Ричардсон! Глава! Мисс Ричардсон! — раздаётся снаружи яростный крик, кто-то долбится в дверь, и Эрика резко отпихивает от себя Йенса.

Она спрыгивает со стола и поправляет волосы и пиджак, а затем направляется к двери и открывает её. Разумеется, там стоит взволнованный Адам. Гангстер кидает быстрый взгляд на Ольсена и закатывает глаза, а Йенсу ему ебало в кровь разбить хочется. Ну какого хрена припёрся именно сейчас? Голова немного кружится от алкоголя и розового запаха, он едет крышей и никак не может оторвать взгляда от Эрики.

Какая же, блядь, красивая, охуенная и... у Йенса нет слов. Он в омуте, в вакууме. Ничего и никого, кроме Ричардсон.

И этот ебнутого Адама, который зачем-то припёрся к ним прямо сейчас и решил разрушить идиллию. Всё испортить и разрушить. То, что так и не началось.

— Чего случилось? Я просила не беспокоить меня, — фыркнула Эрика, сложив руки на груди.

Блядь, она планировала их совместный вечер. Только он и она в этом заброшенном заводе, по территории которого ходят собаки-людоеды. Ладно, не очень романтично, но Йенс за Ричардсон сейчас готов отправиться в любую местность — хоть на Северный полюс, хоть в сухую пустыню.

— Там просто... возникла некоторая трудность, — он покосился на Йенса, видимо, размышляя о том, можно ли разглашать некоторые сведения при посторонних. Ольсен закатил глаза. — Кое-кто... кое-кто вас очень ищет. Ну, мы узнали. И этот кое-кто, кажется, настроен слишком уж... серьёзно. Он даже, я бы сказал, в бешенстве?

Лицо Эрики вдруг изменилось. Глаза округлились, и в них засверкал дикий восторг. Она хлопнула в ладоши и громко рассмеялась. Йоханесс почувствовал себя обделённым и брошенным. Не трудно было догадаться, что говорил тупица-Адам про нахрен никому не сдавшегося Кристиана.

В сердце разгоралась жгучее болезненное чувство, приплавленное недавно выпитым виски. А может, Эрика вообще всё это затеяла ради своего муженька — и убийство, и любовника, чтобы заставить того мучиться, страдать, высчитывать и проявлять эмоции. Чёрт ведь знает, какие у них там отношения. Ведь вряд ли Ричардсон относится к Йенсу серьёзно. Она ни разу ещё не проявляла желания потратить время на разговоры о личном. Наверняка ей вообще было плевать, что мужчина из себя представляет. Всё, что нужно, она и так уже знала.

— Ха-ха, кажется, мудак попался на удочку. Скотина, так ему и надо. Как думаешь, нарубит дров сгоряча? — она довольно потёрла руки.

— Конечно, мисс Ричардсон. Говорят, уже.

— Что-что, радость моя? — взволнованно ахнула Эрика. — Ладно. Ладно! Адам, где моя шляпа? Срочно нужно... посмотреть на этот цирк.

Она злобно оскалилась и принялась крутиться вокруг себя, видимо, пытаясь найти шляпу. Шляпу в кабинет она не заносила, и в любой другой ситуации Эрика показалась бы Йенсу забавной. Но сейчас он злился. Горькое разочарование смешалось с гневом, формируя весьма неприятную кашу из эмоций.

— Эрика, — тихо позвал он, пытаясь обратить на себя внимание мафиози.

— А, точно, — хмыкнула она, на мгновение задержав взгляд на Ольсене. — Адам, пусть Боб отвезёт Йоханесса домой. А ты поедешь со мной.

У Йенса округлились глаза от ужаса. Неужели от него так просто сейчас избавятся? Буквально выбросят, почти как того мужчину со вскрытым горлом. Ольсен поёжился. По сути, он, как и тот несчастный, был всего лишь игрушкой в игре, которую замыслили Эдвардс и Ричардсон. Лишний пазл, который выкинут, когда обнаружат его ненадобность. Йенс попытался успокоиться. Вообще-то изначально он на то и рассчитывал. На что ему жаловаться вообще? Лекарство есть, не слишком частое ни к чему не обязывающее времяпрепровождение с красивой женщиной — тоже. Присутствует небольшой страх смерти от рук её мужа, но Эрика сказала, что не позволит. Да и наверняка он не первый. Назовите хоть один недостаток! Одни плюсы, и, быть может, Йенс даже в большей выгоде, чем Ричардсон. Зачем злиться? Да и, в целом, ничего страшного, что сегодня ничего не получилось — он на то и не рассчитывал. Йенс вообще, если честно, рассчитывал поспать. Планы как раз получится реализовать более-менее. А ещё его не убили, вопреки ожиданиям — тоже плюс.

Да о каком вообще спокойствии, чёрт возьми, может идти речь? Ольсен сжал пальцы в кулаки. Здравый смысл говорил дельные вещи, но опьянённый алкоголем разум и бешено бьющееся сердце ему не подчинялись. Эрика чужая жена, чужая женщина, а какой-то нищий киномеханик ей и бесплатно нахрен не сдался. Йоханесс пытался вникнуть в эти мысли, пытался приколотить их к своему разуму, пытался их запомнить и осознать, но никак не выходило просто взять и смириться с этой очевидной и крайне неприятной правдой. Какой-то бешеный зверь сорвался с цепей и рвал, драл на клочья внутренности. Ольсен прожигал взглядом эту красивую женщину и думал о том, что лицо кому-нибудь бы сейчас ради неё разбил. Может быть, даже её страшному и ужасному мужу.

— Ты расстроился что ли? — кажется, от проницательных прекрасных глаз Эрики не укрылось настроение Ольсена. Она подошла ближе и обвила руками его торс, с усмешкой, задрав голову, глядя прямо в глаза.

Адам за её спиной изобразил рвотный позыв, но Йоханессу было плевать на этого клоуна. Он удивлённо уставился на Ричардсон в ответ. Понятное дело, глава мафии — может позволять себе все, что угодно только, но Йенс и не задумывался о том, что Эрика так может. Конечно, в её объятие не было вложено и капельки тепла, она вела себя скорее как взрослый, который пытался успокоить капризного ребёнка — с некоторым снисхождением, с весельем в глазах, потому что, по её мнению, драма очевидно истерики не стоит, но неразумное дите продолжает строить недовольную мину. Но Йенс всё равно окоченел, пытаясь запомнить этот момент, отложить в памяти, пытаясь запомнить это касание не только глазами, но и кожей. Ольсен не был уверен в том, как ему следует поступить. Обнять в ответ? А позволено ли ему? А стоять истуканом не идиотский поступок ли?

— Ну не строй такую недовольную мордашку. Тебе не идёт, — усмехнулась Ричардсон. — Продолжим в следующий раз, если будешь себя хорошо вести.

Она щелкнула Йенса по носу, заставив его вздрогнуть, а затем помахала рукой и утопала прочь из кабинета. Шлейф её духов всё равно не затихал ещё долгое время, а сердце в груди так и не собиралось возвращаться к привычному темпу. Какая же она неописуемо необычная. Странная и прекрасная. Таких во всем мире нигде больше не сыщешь. Ищи, где угодно. В самом тёмном лесу, в горах, на дне океана — нигде такой же не найдётся.

— Я уже несколько минут пародирую твоё дебильное выражение лица, а ты так и не заметил. Видимо, всё настолько плохо, — с издёвкой произнёс Адам.

— Отъёбись, — грубо бросил Йоханесс.

Он пребывал в странном настроении. Мысль о том, что Ричардсон собралась куда-то к своему грёбанному мужу, выводила из себя. Но от неё пахло розами, и она так сладко целовалась, что воспоминания тягучей негой расплывались по крови. Но Йоханесс всё равно дико бесился, как бешеная собака, посаженная на цепь. Эрика превращала его в идиота. Или он сам превращал себя в идиота. Смысл один и тот же.

— Только не захлебнись в своей ревности, — засмеялся Адам. — Пиздец. Какой же ты никчёмный.

Ревность. Да. Это грёбанное чувство, засевшее в костном мозге, имело простое и вполне очевидное название — ревность. Только нахрена ему ревновать женщину, у которой есть муж и ребёнок от него же? Нахрена волком смотреть на каждого мужика в её поле зрения? Нахрена беситься и рвать волосы, размышляя о том, чем Эрика будет заниматься оставшуюся ночь? В этом не было никого смысла, потому что Ольсен не мог ей ничего предъявить. Это изначально было нечестно. Йоханессу нельзя ни с кем быть, кроме неё, а Эрике дозволено всё, что угодно. С ужасом Ольсен понял, что не хочет, чтобы Ричардсон касался кто-то другой. Даже этот Адам, который так учтиво придерживал её и всегда был готов оказаться рядом.

В целом, Йоханесс не был ревнивцем или собственником. Ему было плевать, с кем и для чего крутились его прошлые женщины.

Было, правда, одно интересное исключение.

Йоханесс становился невыносимо ревнивым тогда, когда влюблялся.