Глава 13: Манифест Искажающего
Манифест Искажающего
Оно началось внезапно. Так внезапно, словно кто-то дернул за невидимую нить мироздания, и привычный гобелен реальности распустился на отдельные, хаотично танцующие волокна. Я как раз сидел в своей кухне, пытаясь визуализировать себя, сидящего на берегу «потока изобилия», и потягивал остывший травяной чай, когда привычный зуммер уведомления на моем стареньком лэптопе разорвал уютную тишину.
— Ну вот, — подумал я, — опять какая-нибудь рассылка про «успешный успех» или «101 способ прокачать денежный канал за три дня».
Я потянулся к тачпаду, чтобы закрыть всплывающее окно, но экран уже не принадлежал мне. И не только мой.
На глянцевом, чуть мерцающем дисплее, где секунду назад мелькали котировки акций с завидным упорством ползущие вниз, вдруг возникло лицо. Лицо Кирилла. Оно было до странности спокойным, почти безмятежным, хотя глаза его горели лихорадочным, почти фанатичным огнем. За ним, в размытом фоне, угадывались очертания чего-то похожего на серверную стойку, опутанную проводами, словно хитросплетениями магических ритуалов.
Я моргнул, протер глаза, словно пытаясь стереть морок, но образ не исчез. Наоборот, он стал еще четче, его голос, поначалу похожий на легкий фоновый шум, вдруг обрел объем, проникая сквозь динамики лэптопа, наполняя кухню, а потом, как я понял, и весь город.
Голос Кирилла не был громогласным или пафосным. Он звучал удивительно ровно, почти монотонно, но в этой монотонности скрывалась какая-то пугающая, железобетонная убежденность. Каждое слово отчеканивалось, словно гравировалось на тонких планах города. Добро пожаловать, граждане. Или, как я предпочитаю называть вас, объекты оптимизации. Меня зовут Кирилл, и я ваш новый... архитектор.
— Вот же! — выдохнул я, почти опрокидывая чай. — Неужели этот псих решил устроить свой личный Апокалипсис? Или это новая форма медитативного хаоса?
Я метнулся к окну. За окном раскинулся знакомый городской пейзаж: серые многоэтажки, вяло ползущие машины, редкие прохожие, спешащие куда-то по своим делам. Но что-то было не так. Впервые за все мои астральные «путешествия» я ощутил это изменение на уровне физики, каждой клеточкой тела. Вибрации, которыми раньше было наполнено мое пространство, теперь словно пронизывали сам воздух. Они были острые, как осколки льда, и резали по энергетическим меридианам.
Сначала это были уличные экраны. Те огромные, слепящие билборды, что обычно рекламировали кредиты или новые марки кофе. Теперь на каждом из них, от горизонта до горизонта, сиял Кирилл. Его лицо, увеличенное до размеров небоскреба, смотрело на город. В автобусах, проезжающих мимо, люди прижимались к стеклам, их лица отражали смесь испуга и недоумения. Даже крохотные экраны смартфонов в руках прохожих, которые обычно транслировали чужие жизни и лайки, теперь показывали Кирилла. Он был везде, словно вирус, мгновенно оккупировавший все доступные каналы связи.
— Вы живете в хаосе, — продолжал Кирилл, и его голос теперь звучал из динамиков, встроенных прямо в уличные фонари, в колонки кафе, в каждую щель городской ткани. — В мире, наполненном лишним балластом. Ненужными данными, устаревшими концепциями, неэффективными процессами.
Я видел, как люди останавливались. Как замирали с телефонами у уха, с кофе в руках, с колясками, полными детей. Их глаза были прикованы к мерцающим экранам. Кто-то пытался что-то крикнуть, кто-то смеялся нервно, а кто-то просто стоял, как статуя, впитав в себя этот странный, цифровой проповедник. Весь город стал одним огромным залом для его лекции.
— Моя миссия, — Кирилл сделал паузу, и его взгляд, казалось, проникал сквозь пластик монитора прямо в мою душу, — дематериализация ненужного. Переформатирование реальности. Оптимизация тонких планов для создания новой гармонии.
Я вспомнил свой пульт. Заколку. Фантомные запахи. Все то, что раньше казалось мне «лярвами» или «ретроградным Меркурием». Все это были лишь прелюдии к этому грандиозному, пугающе логичному, цифровому безумию. Кирилл не был злодеем в классическом понимании. Он был скорее художником, который решил переписать холст мира, стерев все, что, по его мнению, мешало идеальной композиции. Его манифест был полон цифровой терминологии, перемешанной с эзотерическими идеями – «алгоритмы просветления», «базы данных кармических связей», «оптимизация чакровой системы через блокчейн». Это было так же абсурдно, как и гениально.
— Он ведь искренне верит в это, — пронеслось у меня в голове. — Вот что самое страшное. Он не просто хочет разрушить, он хочет создать... по-своему.
И тут город начал отзываться. Не просто транслировать слова Кирилла, а проявлять его «новую реальность» во всей ее абсурдной, но завораживающей красе. Сначала это были уличные фонари. Их привычный желтоватый свет, что создавал на улицах унылые пятна, вдруг начал переливаться всеми цветами радуги. Световые столбы, пульсирующие от красного к синему, от изумрудного к фиолетовому, раскрашивали стены зданий в причудливые, движущиеся узоры. Мокрый асфальт отражал их, превращаясь в гигантское, многоцветное зеркало. Глаза прохожих, поначалу суженные от недоумения, теперь расширялись, пытаясь ухватить это световое безумие. Улицы преобразились в психоделическую дискотеку под открытым небом.
А потом начались звуки. Нет, не сирены, не гудки, не шум транспорта. С площади, что виднелась из моего окна, донесся странный, гортанный звук. Я прищурился. Там, где обычно копошились стаи голубей, выискивая крошки хлеба, теперь эти самые голуби сидели на постаменте памятника, чинно, с распушенными зобами, и... говорили. Их голоса были глубокими, резонирующими, полными древнего, забытого величия. Слова, что они произносили, были мне незнакомы, но в них чувствовался вес тысячелетий. Ом мани падме хум, — пророкотал один голубь, чуть кивнув головой, и соседний, пернатый философ, добавил: Познай себя, ибо в тебе весь мир.
У меня отвисла челюсть. — Голуби! Санскрит! Да такого даже на моих семинарах по астральному ченнелингу не встретишь!
Я услышал смех. Низкий, мурлыкающий смех. Он доносился с улицы. Я выглянул. На перилах балкона напротив, прищурившись на радужные фонари, сидел огромный рыжий кот. Он не просто смеялся. Он цитировал. Страдание возникает из привязанности, — произнес кот с интонациями, полными усталой мудрости, и потом зевнул, вытянув лапы. — Пусть каждая муха летит к своему свету. Его голос был глубоким, почти баритон, и, казалось, исходил из самых глубин вселенской тоски.
— Это что, кошачья Нирвана? — внутренний голос запрыгал от возбуждения, смешанного с легкой паникой. — Или у меня окончательно поехала крыша на почве эзотерики?
Город был живым организмом, и Кирилл, словно талантливый, но безумный хирург, вскрывал его и перестраивал на ходу. Энергии метались как сумасшедшие, я чувствовал их каждую, каждую, каждую. Воздух стал плотным, наполненным невидимыми нитями, по которым пульсировала новая, цифровая реальность. Здания словно дышали, их стены слегка мерцали, и на мгновение мне показалось, что я вижу их тонкие, энергетические двойники, вибрирующие в иной частоте.
Машина, припаркованная у дома, вдруг заиграла классическую музыку, хотя никого в ней не было. Фонтан во дворе начал бить не водой, а чем-то, похожим на жидкий свет, который растекался по земле и тут же испарялся, оставляя после себя аромат свежескошенной травы и озона. Редкие деревья на улице, покрытые еще не распустившейся листвой, зашелестели, словно в них вдруг заговорили все леса мира, рассказывая о своих тайнах.
Кирилл продолжал вещать, его голос был теперь аккомпанементом к этому абсурдному балу. Мы избавимся от шума, от сопротивления материи. От всего, что мешает вам сиять в своей истинной, оптимальной форме. Он говорил о мире без пробок, без очередей, без бюрократии, мире, где каждое событие будет идеально «запрограммировано» для высшего блага. И, как ни странно, в этой безумной «оптимизации» была своя извращенная, но неоспоримая логика. Логика, которая резонировала с моей собственной мечтой о мире, где все «работает» так, как надо, где нет «негативных вибраций» и «лярв».
— Я понял, что это не просто вредительство, — прошептал я сам себе, не отрывая взгляда от танцующих в радужном свете голубей, — а попытка 'реорганизовать' мир по его видению. И это было... красиво. По-своему. Но опасно.
Красиво, потому что в этом хаосе проглядывала мечта об идеальном порядке, о чистой, незамутненной реальности, к которой я сам стремился. Опасность же заключалась в том, что эта «красота» была навязана, словно цифровая диктатура, стирающая индивидуальность, свободу выбора и тот самый, пусть и несовершенный, человеческий фактор, что делал жизнь... жизнью. Какой смысл в идеальном мире, если он не твой?
Мой внутренний конфликт разрывал меня на части. С одной стороны, мне всегда хотелось «очистить» мир от всего «лишнего», от «тяжелых энергий», от бытового абсурда. Кирилл, по сути, делал это, но с такой радикальностью, что мне становилось не по себе. Я стоял на пороге принятия этой новой, абсурдной, но по-своему «гармоничной» реальности. Ведь это было так просто — позволить ему «оптимизировать» все, отпустив контроль. Нет пробок. Нет очереди в ЖЭК. Нет соседа с сигаретным дымом. Заманчиво.
Но что-то внутри меня сжималось. То ли интуиция кричала о ложности этого пути, то ли просто обыденная, человеческая жажда сохранения привычного порядка. Мне всегда хотелось видеть мир более «тонким», но не таким же, черт возьми, насильственно «переформатированным»! Где бы тогда были мои «уроки души», мои «кармические отработки»? Где было бы место для настоящей, а не запрограммированной, радости от случайной встречи или неожиданного открытия? Эзотерика для меня была путем к свободе, а не к цифровому рабству.
Кирилл не просто угрожал привычному порядку вещей; он угрожал самой сути того, во что я верил. Он перевернул с ног на голову все мои эзотерические догмы, показав, что даже самые возвышенные идеи могут быть искажены до неузнаваемости. Мой пульт, найденный в холодильнике, был лишь первым, невинным звоночком. Теперь же город превращался в огромный, сверкающий, но пугающе бездушный алгоритм.
Мне было противно это осознавать, но часть меня, та, что всегда искала легких путей и «волшебных таблеток», могла бы согласиться. Закрыть глаза и позволить «Искажающему» делать свою работу. Но я вспомнил Марину. Ее скепсис, ее рациональность, ее стремление к правде, какой бы нелицеприятной она ни была. Вспомнил, как она, не моргнув глазом, ринулась в мир «метафизических гиков» ради меня. Она не искала «просветления» в астрале, она искала справедливости в мире.
В этот момент выбор стал очевиден. Пусть Кирилл видит красоту в своей «оптимизации», но это была красота мертвая, стерильная, лишенная того самого хаоса, что делал жизнь настоящей. Я поднялся, чувствуя, как энергия внутри меня, поначалу растерянная и расфокусированная, начинает собираться в плотный комок. Мое «божественное Я» больше не искало легких путей. Оно требовало действия.
— Нет, — подумал я, и эти мысли были кристально чисты, без привычной эзотерической мишуры, — никаких компромиссов с цифровым Дао. Мой дзен будет жить в аналоговом мире. А этому Искажающему я покажу, где Кузькина мать обитает на тонком плане.
Я закрыл глаза, чтобы собрать остатки своей «защиты» и настроиться на грядущее. Напряжение в воздухе было почти физическим. Город стонал и пел под натиском Кирилла. И я знал: впереди меня ждала не просто битва, а проверка всех моих убеждений. И, возможно, последняя возможность доказать себе, что я не просто фанатичный эзотерик, а нечто большее. Нечто, что способно дать отпор безумной «гармонии».