Глава 10: Ловушка Временных Линий
«Квантовый шифратор»... Это слово, словно игла, пронзило мой астральный щит, когда я метался между фантомными очередями и рептилоидами офисного планктона, их чешуйчатые лица сливались в одну расплывчатую массу. Последнее, что я помнил, было ощущение, будто кто-то швыряет в мое астральное тело цифровые кирпичи, тяжелые и острые, замуровывая меня в лабиринтах абсурда, а потом наступила пронзительная, острая тишина, оглушительная, как взрыв сверхновой, и одновременно такая же полная, как вакуум. И снова... свет.
Запертый во Времени, Затравленный Собой
Будильник, с его назойливым, электронным писком, снова вырвал меня из липкой пелены сна. Звук этот был не просто противен – он был отвратителен своей предсказуемостью, своей неизменностью, словно механическое сердце, отбивающее ритм обреченности. Где-то на периферии сознания, на самом краю моего «внутреннего экрана», замерцала вспышка узнавания, еле уловимая, как призрак вчерашнего дня. Или позавчерашнего. Или того дня, что был неделю назад. Голова раскалывалась, пульсируя где-то за правым виском, будто там пытался прорасти молодой дуб, пуская корни прямо в мозговые извилины и раздирая их. Я чувствовал, как этот пульсирующий ритм вписывается в ритм будильника, создавая какофонию боли и обреченности, которая заглушала любые попытки мыслить. Ох, опять. Едва открыл глаза, а на внутреннем экране уже мелькают какие-то фантомные образы, словно битые пиксели на старом мониторе. Явно астральное нападение, иначе с чего бы так голова болела? Эта догма въелась в меня настолько глубоко, что я готов был повторить ее даже во сне, даже когда она теряла всякий смысл. Рука, словно по наитию, потянулась к пульту, лежащему на прикроватной тумбочке, чтобы выключить это адское орудие пробуждения. Я чувствовал шершавую, слегка липкую поверхность пластика, его поцарапанные грани, привычную вмятину под большим пальцем от долгих лет использования. Но стоило пальцу коснуться кнопки, как привычная цепочка событий намертво заклинила. Будильник продолжал истошно вопить, его электронный визг резал слух, проникая прямо в центр моего «третьего глаза», вызывая боль. А пульт, черт его дери, снова исчез. Мой пульт.
Мозг, еще не полностью проснувшийся, попытался сгенерировать привычную реакцию: Дематериализация? Опять? Ну вот, только что проснулся, а уже энергетические возмущения. С самого утра мир испытывает меня на прочность, словно проверяя, насколько я готов к очередному испытанию. Но что-то было не так. Слишком знакомым был этот сценарий. Слишком знакомым был привкус горечи на языке, как от просроченного антидепрессанта, ощущение скрипящей в суставах лени, даже этот конкретный оттенок рассветного света, пробивающегося сквозь тюлевые занавески, рисуя на полу тот же узор из пылинок, танцующих в лучах, и заставляя меня чувствовать, что я нахожусь внутри картины, которую уже видел тысячи раз. Я приподнялся на локтях, вглядываясь в свою спальню, и на меня нахлынула волна абсурда, холодная и липкая, как ночной кошмар, сотканный из самых нелепых бытовых страхов. Постельное белье, слегка скомканное, лежало точно так же, как вчера. И позавчера. И, кажется, целую вечность назад. Книги на полке стояли под тем же углом, корешки, потертые временем, смотрели на меня с одинаковым укором, пыль оседала на них точно так же, как и всегда, образуя тонкий, но неизменный слой. Даже маленькая, нелепая фигурка дзен-монаха на моем рабочем столе, купленная на распродаже «эзотерических артефактов», стояла, повернувшись к окну, в точности так, как я оставил ее утром... которого, как оказалось, еще не было. Или было уже сотни раз, до полного изнеможения.
Стоп. Это же я уже переживал! Мысли метались в голове, как запертые в склянке бабочки, их крылья бились о стенки сознания, поднимая пыль давно забытых ощущений, превращая их в новые, болезненные осознания. Опять та же яичница. Тот же противный запах жареного лука, въевшийся в стены. Та же черная кошка, будь она неладна, перебегающая мне дорогу. Тот же сосед, эта вечная лярва, курящая у себя под дверью! Дыхание перехватило. Это был не просто сон, не просто воспоминание, не просто мимолетное дежавю. Это было... повторение. Временная петля, черт ее подери! Каждое утро начиналось с этой проклятой головной боли, с этого мига абсурдного озарения, когда я осознавал, что снова застрял в том же самом, черт возьми, дне. И каждый раз, это осознание, подобно острому шипу, вонзалось в мою душу, принося с собой привкус безысходности, который я уже не мог смыть.
Я вскочил с кровати, чувствуя, как мышцы протестуют, еще не сбросив ночную оцепенелость, словно мое тело было старой, плохо смазанной машиной, каждый сустав которой скрипел. Пол под ногами был прохладным, шершавым, и я ощущал каждую пылинку, каждый неровный выступ, каждую, мать ее, микротрещину в паркете, как будто они были частью меня. Комната была наполнена запахом прогорклого кофе и легким привкусом озона после ночной грозы, которая, как я знал, обрушится на меня через несколько часов, независимо от моих действий, снова «обнулив» все мои защиты, которые я так старательно выстраивал. Подходя к зеркалу, я увидел в нем свое отражение – то же лицо, те же сонные, слегка безумные глаза, в которых теперь читалась не фанатичная вера, а растущее, ледяное отчаяние, глубоко запрятанное под маской безразличия. Казалось, что каждая клетка моего тела помнит это утро, этот день, каждое его движение и каждую мысль, каждый провал, каждую надежду, которая разбивалась о стену этого проклятого замкнутого круга.
Я застрял, – с горечью признался я себе, мой голос в голове был надтреснутым и хриплым, как старая граммофонная пластинка, повторяющая одну и ту же фразу. – Намертво. В этом проклятом дне сурка, сотканном из моих же эзотерических заморочек. Кирилл, Искажающий, ты чертов гений, – мелькнуло в голове, сменяясь чувством жгучего бессилия, которое душило меня. – Ты не просто дематериализуешь предметы, ты дематериализуешь само время. И я – твой подопытный кролик, запертый в клетке из собственных мыслей. Паника нарастала. Она была не дикой, необузданной, а скорее холодной, расчетливой, постепенно подтачивающей мою внутреннюю крепость, как вода точит камень, неумолимо и неотвратимо. Я начал ощущать себя куклой, каждое движение которой заранее запрограммировано, а каждое «осознание» – лишь иллюзия свободы, которую мне милостиво позволяли переживать, чтобы сделать больнее.
Бесконечный День Сурка: Отчаяние в Ритуалах
Я бросился к окну, дернул занавески. Их ткань, хоть и ощущалась привычно мягкой и немного пыльной, казалась мне чужеродной, словно я касался чужой реальности, к которой не принадлежу. Улица внизу была залита тем же утренним, еще не жарким, но уже обещающим душный день солнцем. Его лучи падали на асфальт, создавая те же длинные, знакомые тени, которые я видел так много раз, что они уже выжглись на сетчатке. Деревья напротив дома, с их знакомой, густой листвой, выглядели точно так же, как и все предыдущие разы. Даже птица на ветке, казалось, сидела в той же самой позе, ее перья отливали тем же цветом, а ее щебетание звучало, как запись на магнитофоне, лишенная всякой спонтанности и жизни. Все было на своих местах, за исключением моего разума, который медленно, но верно начинал соскальзывать в пропасть безумия, в бездну предсказуемости, из которой, как я понял, не было выхода.
Каждое утро начиналось с идентичной головной боли, которую я по инерции, уже не веря в это до конца, интерпретировал как «астральное нападение». Эта догма въелась в меня настолько глубоко, что я готов был повторить ее даже в бессознательном состоянии, как мантру, потерявшую смысл. О, да, привет, фантомные образы, привет, астральные негодяи, – с циничной улыбкой, больше похожей на нервный тик, думал я, когда приступал к своим утренним ритуалам. – Вы, должно быть, тоже устали от этой рутины, а? Или это только мне так «повезло» застрять в вашем бесконечном сериале, где нет ни начала, ни конца?
Ритуал «призыва ответственных» стал мучительным фарсом, каждый раз повторяющимся до мельчайших деталей, до тошноты знакомым. Я закрывал глаза, представляя себе «личины», «маски», «голограммы» – все те эфемерные образы, которые когда-то служили мне щитом, наполняя меня чувством контроля. Теперь они казались прозрачными, лишенными силы, как старые, выцветшие фотографии, которые забыли, что когда-то были яркими и живыми. Я чувствовал, как энергия, которую я пытался призвать, просто растворялась в воздухе, не находя отклика, словно мои слова уходили в пустоту. Моя угроза «аннигиляцией» звучала для меня самого пустой и жалкой, эхом отскакивающей от стен моего же сознания, словно слова, брошенные в бездонную шахту, откуда не доносится даже эхо. Они смеются надо мной. Или их нет вовсе. А если и есть, то мои угрозы их давно не берут. Они уже не просто «потеряли совесть», они ее, кажется, никогда и не имели, эти астральные бюрократы, запертые в своих бесконечных циклах.
«Расторжение ночных контрактов» было чистой воды механическим движением, лишенным всякого сакрального смысла, подобно автоматическому письму, которое не несет за собой мысли. Я рвал невидимые нити, представлял, как они рассыпаются в пыль, но чувствовал лишь холодное, пустое пространство вокруг, словно мои руки тянулись сквозь воду, не встречая сопротивления, не ощущая ничего. Наполнение «тонких тел божественным светом» превратилось в издевательство. Я визуализировал себя сияющим, неуязвимым, но мое тело ощущало лишь усталость, а душа – нарастающую тоску, которая въедалась под кожу, как зуд, который невозможно почесать. Каждое усилие было тщетно, как попытка наполнить дырявое ведро. Я есмь Свет... – повторял я, а слова казались чужими, пустыми, лишенными всякого смысла, звуками, издаваемыми безжизненным механизмом. Я есмь усталость. Я есмь повторение. Я есмь тень от того, кто когда-то верил в силу аффирмаций, а теперь лишь бледное отражение.
Завтрак. Яичница. Снова. Запах подгоревшего масла, шипение белка на раскаленной сковороде – каждый раз та же самая, невыносимо знакомая симфония быта, которая сводила с ума своей монотонностью. Я подходил к холодильнику, открывал его, чувствуя холодный поток воздуха, который всегда пах старой капустой и забытыми надеждами, и этот запах уже вызывал приступ тошноты. Доставал те же самые, абсолютно идентичные яйца, их белые, гладкие скорлупки казались насмешкой над моей ситуацией, над моей свободой. Привет, курочка, – сдавленно бормотал я, чувствуя, как ирония разъедает меня изнутри, оставляя после себя привкус пепла на языке. – Спасибо за твой энергетический дар. Ты ведь тоже застряла в этой петле, да? Или это только я? Ты, наверное, самая просветленная в этом доме, раз тебя не берут мои заморочки, и ты продолжаешь нести свои яйца, несмотря ни на что. «Разговор с курицей на тонком плане» теперь вызывал лишь горький смех, застрявший где-то в горле, как рыбья кость. Мои руки машинально разбивали скорлупу, идеально круглая желтая субстанция выплескивалась на сковороду, растекаясь, как тающие надежды, превращаясь в бесформенную массу. Каждый раз одно и то же. Каждый раз это бесило меня все сильнее, превращая утренний прием пищи в акт унижения, в ритуал, лишенный всякой радости.
Душ с солью и содой. Вода стекала по телу, унося с собой не только мнимый «негатив», но и последние крупицы надежды, превращая их в слизь, уходящую в сток, как ненужный мусор. Кристаллы соли кололи кожу, оставляя красные следы, словно мелкие царапины, сода оставляла на ней странное, скользкое ощущение, как после неудачного химического эксперимента. Смыть негатив... и заодно позитив... обнулить энергетическое поле... – слова, слова, слова. Теперь они были лишь пустыми звуками, эхом давно ушедшей веры, которое еле доносилось до моего сознания. Я повторял аффирмацию: «Я есмь Свет - я есмь Любовь», но она никак не «распаковывалась», не «изменялась». Никаких новых формулировок, никаких прорывов, только мертвый, монотонный повтор. Только бесконечный круг, в котором я был заперт, как белка в колесе, не способная сойти с него, не способная даже остановиться, чтобы отдышаться, не способная даже упасть.
Эрозия Духа: Попытки Прорыва
С каждым новым «утром» нарастало отчаяние, оно не было больше острым уколом, а стало хронической, тупой болью, которая пронизывала каждую клетку моего тела. Эта петля была не просто повторением событий, а изощренным психологическим испытанием, направленным на разрушение моего внутреннего стержня, на деградацию самой моей сути, на то, чтобы превратить меня в овощ. Моя уверенность в эффективности эзотерических практик, некогда непоколебимая, теперь медленно, но верно, крошилась, превращаясь в песчаную пыль, которую уносил ветер каждого нового, идентичного дня, не оставляя после себя ничего. Я чувствовал себя как старый магнитофон, чья пленка зажевана, и он снова и снова воспроизводит один и тот же участок композиции, искажая ее, делая невыносимой, пока она не превращается в набор бессмысленных шумов.
Я пытался изменить переменные, чтобы «разорвать» цикл, чтобы найти хоть какую-то зацепку, трещину в этой монотонности, хоть малейший намек на выход. Но каждый раз обнаруживал себя в начале того же самого дня, в той же самой кровати, с той же головной болью и тем же «астральным нападением». Это было как попытка вырваться из липкого киселя, где каждое движение лишь глубже затягивает тебя, делая сопротивление бессмысленным. Мои глаза становились стеклянными от недосыпа и постоянного напряжения, движения замедлялись, словно я двигался под водой, каждый шаг давался с неимоверным усилием. Я перестал чувствовать вкус еды, запахи стали приторными или вовсе исчезали, а звуки сливались в монотонный гул, из которого лишь изредка выбивался истошный писк будильника, напоминающий о моем вечном заключении.
Я пробовал игнорировать астрологические предсказания. В очередной раз, когда я «просыпался» и «заново» включал телефон, я нарочито не заходил в сторис к знакомому астрологу. Не хочу знать про ваш ретроградный Меркурий, – зло, сжимающимися от напряжения челюстями думал я, почти физически ощущая, как его предупреждения о «коридоре затмений» и «искаженных энергиях» обволакивают меня невидимой паутиной, сотканной из космической предопределенности, и я чувствовал, как эта паутина стягивает меня все туже. – Мне плевать! Я сам себе хозяин, и мои планеты не будут диктовать мне, как жить! Но стоило мне выйти из квартиры, как на меня тут же обрушивался весь спектр «космических влияний»: сбивал с ног порыв ветра, который завывал, как дикий зверь, накрапывал дождь из ниоткуда, оставляя на одежде странные, не тающие следы, словно кровь, а мимо проносились люди с такими искаженными гримасами, будто они только что услышали самые ужасные новости в своей жизни. И, конечно, этот запах сигаретного дыма от двери соседа, едкий и навязчивый, который я не мог проигнорировать, как бы ни старался, он словно был вшит в саму ткань этой петли, как неприятный, но неотъемлемый элемент, от которого невозможно избавиться.
Я пытался не обниматься с деревьями. В тот день, когда я пошел в парк, я нарочито обошел свой любимый дуб, его могучий ствол казался мне насмешкой над моей беспомощностью, словно он хихикал надо мной. Я представлял, как «энергетический обмен» с ним будет столь же бессмысленным, как и все остальное. Земля-Матушка, Братец Ветер, Сестричка-Водичка... Да что толку, если завтра все обнулится? Вы, что ли, меня вытащите из этого кошмара, который повторяется изо дня в день? – пробормотал я, чувствуя себя клоуном на арене, где единственный зритель – это моя собственная душа, и она была абсолютно равнодушна к моим страданиям. И тут же, как по расписанию, налетал ураганный ветер, срывающий листья и мелкие ветки, бьющий в лицо с силой, которой я не ожидал, а небо чернело, словно поглощая весь свет, превращая день в ночь, и на меня обрушивался «космический» ливень, который буквально смывал с меня все – и одежду, и остатки самоуважения, и последние крохи надежды. Молния прямо-таки пробила мою защиту, а дождь смыл ее остатки. Ну вот, опять обнулился, – с опустошенным, почти истерическим смехом думал я, понимая, что мои действия не имеют значения, что я лишь актёр в чьей-то пьесе, обреченный повторять одну и ту же сцену снова и снова, без конца и края.
Даже сосед, эта «лярва подъездная», стал частью моего личного ада, его появление было неизбежным, как восход солнца. Его шаги по лестнице, скрип двери – все это я уже знал наизусть. Я пытался с ним общаться, надеясь, что хоть так я нарушу шаблон, прорвусь сквозь этот цифровой туман, который окутывал меня. Один раз я попытался его проигнорировать, притворившись глухим, но он словно был настроен на мою энергетическую частоту, и его существование не давало мне покоя. Результат? Он начинал кашлять еще громче, его прокуренный голос доносился из-за двери, словно сам демон дыма, а запах сигарет становился еще едче, просачиваясь под дверь, обволакивая мою квартиру, как ядовитый туман, не оставляя шанса на чистоту воздуха, отравляя каждый мой вдох. Другой раз я пытался «проработать» его раздражение с удвоенной силой, сидя в «тета-волнах» и представляя, как я наполняю весь подъезд «светом Творца», визуализируя его самого в лучах божественной благодати, словно пытаясь изгнать из него лярву, которую он сам и представлял. Это не помогло. Он просто закуривал новую сигарету, и его смешок, доносящийся сквозь дверь, казался мне издевательством самого мироздания, насмешкой над моими тщетными усилиями, над моей верой в «проработки».
Каждая попытка изменить хоть что-то, любое, даже самое незначительное действие, приводила к тому же результату. Пульт исчезал, а потом вновь появлялся на тумбочке, идеально возвращаясь на свое место, готовый к следующему циклу, словно его и не было. Розовая заколка появлялась на ковре, всегда в одном и том же месте, как жуткое напоминание о том, что я не контролирую даже это, даже мелочи. Голуби гадили с небесной точностью, «Боржоми» на полке магазина манила иероглифами, которые я уже выучил наизусть, часы показывали мистические «26:66», а затем «22:22», которые я раньше считал знаками судьбы, а теперь — лишь предвестниками очередного повторения, очередного круга ада. Мое сознание, некогда бурлящее идеями и эзотерическими озарениями, теперь превратилось в выцветшую пленку, бесконечно крутящую один и тот же, до тошноты знакомый фильм, где я был одновременно и режиссером, и главным героем, и единственным зрителем. Я чувствовал себя марионеткой, дергающейся на невидимых нитях, подчиненной некой злой воле, которая наслаждалась моим отчаянием, моей беспомощностью. Мои методы «проработки» не работали. Они были бесполезны против этой силы, – эта мысль забилась в голове, как пойманная птица, стуча крыльями о черепную коробку, разбивая ее изнутри, не давая покоя.
Постепенно, я перестал пытаться. Истощение было всеобъемлющим, оно проникало в кости, в каждую мышцу. Я лежал в кровати, уставившись в потолок, слушая писк будильника, ожидая, когда он исчезнет вместе с пультом, зная, что через несколько минут он вернется. Я перестал говорить вслух, мои мысли стали шепотом, а потом и вовсе растворились в монотонном гуле, который, казалось, исходил из самого центра петли, поглощая меня целиком. Мой разум превратился в затуманенный лабиринт, где каждый поворот приводил к одной и той же точке, к одному и тому же ощущению безысходности. Смысл существования, который я так усердно искал, теперь казался издевательством. Просветление? Какое просветление может быть в бесконечном повторении одного и того же дня, лишенного новизны, лишенного выбора, лишенного самой жизни, где ты просто существуешь, а не живешь?
Марина: Сквозь Иглу Абсурда
Пока я метался в своей персональной матрице бесконечных дежавю, где каждый вздох казался украденным из предыдущей версии меня, где время текло вязким сиропом, в реальном мире Марина, моя единственная надежда, боролась из последних сил. Она не видела меня, не слышала моих стонов, но чувствовал ее отчаянную, лихорадочную энергию на грани своего постоянно мерцающего «внутреннего экрана», который иногда транслировал ее обеспокоенные мысли, как помехи на радиоволнах, доносящиеся сквозь пелену моего сознания. Она, рациональная до мозга костей, прагматичная журналистка, привыкшая оперировать фактами и логикой, теперь была вынуждена столкнуться с тем, что выходит за рамки всякого здравого смысла: с необходимостью вытащить меня из того, что звучало как бред сумасшедшего, рассказанный под аккомпанемент расстроенного пианино в пустом зале.
Ее первые звонки и попытки «достучаться» до меня по телефону, как я позже узнал, натыкались на стену молчания или на мои механические, заученные ответы, которые звучали так, будто их произносил автоответчик, лишенный всякой интонации. Она слышала мои нелепые оправдания, мое внезапное, необъяснимое исчезновение из сети, и каждый раз, когда она пыталась найти меня, я словно испарялся, чтобы появиться снова, уже в следующей «итерации» того же дня, лишенного всякой новизны. Постепенно в ее голове складывалась картина, которая не укладывалась ни в одну из ее журналистских или логических схем, и это раздражало ее, как заноза под ногтем. Ей пришлось допустить мысль, что я не просто «чудак с эзотерическими заморочками», а человек, попавший в настоящую, хоть и метафизическую, беду. И эта мысль, поначалу казавшаяся абсурдной, становилась все более навязчивой, как зуд под кожей, который невозможно игнорировать.
Марина, несмотря на весь свой скептицизм, была человеком дела, чья практичность всегда брала верх над паникой и беспомощностью. Если не работают обычные методы, надо искать необычные. И ее поиски привели ее туда, куда ни один уважающий себя журналист с аналитическим складом ума не сунулся бы добровольно – на андеграундный форум «метафизических гиков». Представьте себе ее лицо, когда она впервые открыла этот портал в мир фриков и просветленных безумцев. Экран компьютера светился мертвенно-синим светом, освещая ее усталое лицо, на котором пролегли тени от напряжения. Названия тем: «Как сбросить цикличные инкарнации», «Ловушки астральных паразитов», «Квантовое заземление через аналоговые помехи», «Воздействие рептилоидов на Wi-Fi и либидо». Каждый заголовок был как удар по ее рациональному мозгу, заставляя его скрипеть и дымиться, пытаясь переварить эту чудовищную информацию.
Она погрузилась в эту бездну информации, сквозь которую, по ее словам, пробивался лишь запах пыли и перегоревших проводов, даже не чувствуя, как часы на стене отмеряют не часы, а бессонные ночи, сливающиеся в одну непрерывную серую массу отчаяния. Глаза горели от напряжения, их зрачки были расширены, мелькали по строчкам, выхватывая ключевые слова, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы послужить зацепкой в этом хаосе цифрового безумия. Она пила литры крепкого, почти черного кофе, его горечь смешивалась с привкусом нервного напряжения и едва уловимым запахом бумаги, пыли и чего-то электрического, которое пахло озоном и отчаянием. Ее пальцы лихорадочно скользили по клавиатуре, стук клавиш сливался в монотонный фон, в котором она пыталась уловить ритм истины, хотя истина здесь была явно не в ее привычном понимании. Она просматривала ветхие, плохо отформатированные страницы, где «знатоки» обсуждали «матричные сбои», «перезагрузку сознания» и «глюки в тонком плане», используя терминологию, которую она бы раньше посчитала чистым бредом. Каждый абзац вызывал у нее внутренний стон, но она продолжала, движимая не только профессиональным интересом, но и растущим, почти паническим беспокойством за меня. Андрей, да что же ты натворил! – проносилось у нее в голове, смешиваясь с шумом кулера компьютера и собственным учащенным дыханием, которое она уже не контролировала.
Она связалась с самыми активными пользователями форума, с «гуру» и «просветленными», которые казались не менее безумными, чем я сам. Их никнеймы, вроде «Космический Шаман 888» или «Астральный Дешифровщик 42», внушали ей одновременно и недоверие, и странную надежду, как маяк в бушующем море. Диалоги были абсурдными, полными терминов, которые она с трудом понимала: «Мышление рептилоидов», «энергетические воронки», «откат кармической программы», «разморозка временных потоков». Она пыталась перевести их бред на свой рациональный язык, вычленяя крупицы информации, как золотоискатель – песчинки золота из реки грязи. Ей пришлось притвориться, что она «тоже в теме», имитируя их сленг и наигранный восторг от «новых осознаний», чтобы получить доступ к закрытым веткам, где обсуждались более «продвинутые» техники выхода из «временных зацикливаний». Она училась отличать истинные «прозрения» от обычных бредней, основываясь на крохах логики, которые ей удавалось выловить в этом океане эзотерической бессмыслицы, словно ныряя за жемчугом на дно. Ее пальцы дрожали, когда она копировала особенно подозрительные фрагменты текста, чувствуя, что она на пороге чего-то очень важного, но и очень опасного, чего-то, что может изменить ее мир навсегда.
Ее поиски охватывали не только интернет. Марина копалась в старых архивах библиотек, где хранились книги по оккультизму и древним мистическим учениям, их страницы пахли пылью и временем, а переплеты крошились в руках, оставляя на пальцах следы истории. Она пыталась найти параллели между древними пророчествами о «конце времен» и тем, что происходило со мной, ее мозг работал на пределе возможностей, пытаясь совместить несовместимое, как складывают пазл из совершенно разных картин. Ее стол был завален распечатками со странными символами, схемами непонятных энергетических полей, зарисовками астральных существ, нарисованных явно психически нездоровыми людьми, чьи кошмары теперь становились частью ее реальности. Она покупала книги по квантовой физике, которые раньше вызывали у нее лишь зевоту, пытаясь понять, как нечто столь эфемерное, как «сознание», может застрять в «петле», и как «цифровой шифратор» может воздействовать на саму ткань реальности. Ее логика отчаянно цеплялась за любые научные термины, пытаясь объяснить необъяснимое, чтобы не сойти с ума.
Ее скептицизм сталкивался с необходимостью принять нечто совершенно невероятное, но ее жажда правды и спасения друга оказалась сильнее. Она обнаружила, что «цикличные инкарнации», как они назывались на форуме, могут быть вызваны не только кармическими долгами, но и внешним воздействием, способным «замыкать» энергетические потоки сознания, создавать своего рода «астральный баннер», который невозможно закрыть, как навязчивую рекламу. Эта информация, полученная от некоего «Кванта Души» с ником «@RealityHacker777», была скудной, но давала надежду, словно тонкий луч света в кромешной тьме, сквозь который можно было что-то разглядеть. Он говорил о «шифраторах сознания» и «временных ловушках», созданных с помощью комбинации древних знаний и высоких технологий. Она начинала понимать, что Кирилл – не просто хакер, одержимый местью или выгодой. Он был чем-то большим, опасным, изощренным, гением, свернувшим не туда, чьи методы были настолько глубоки, что затрагивали саму суть бытия. И, к ее ужасу, она понимала, что только безумец мог создать такое безумие. И только человек, способный понять это безумие, мог его остановить, прежде чем оно поглотит весь мир.
Нарастающее Напряжение и Одиночество
Мое собственное положение становилось все более невыносимым, каждый час давался с трудом, как глоток густого, вязкого воздуха, которым невозможно было надышаться. Каждое «утро» было пыткой, каждый знакомый звук – ударом молота по моей измученной психике, разрушающей ее изнутри. Я начал ощущать, как мои нервные окончания, истощенные бесконечными повторениями, отказывались адекватно воспринимать реальность, словно сенсоры старого робота, медленно выходящие из строя, неспособные больше различать оттенки. Запах лаванды, который преследовал меня в квартире, теперь был не просто фантомным, а до тошноты реальным, приторным, словно я заперт в огромном флаконе духов, пропитывая каждый угол, каждую вещь, каждую пору моей кожи. Он смешивался с едким запахом сигаретного дыма соседа, создавая невыносимую какофонию ароматов, которая заставляла меня задыхаться, выбивая воздух из легких, как боксерский удар. Сквозняки, которых не должно было быть, становились все ощутимее, ледяными пальцами пробегая по коже, заставляя дрожать, поднимая волосы на затылке, вызывая ощущение присутствия чего-то невидимого и жуткого.
Кирилл, ты словно построил тюрьму из моих собственных привычек и страхов, – думал я, сидя на полу в своей квартире, пытаясь медитировать. Поза лотоса, когда-то приносящая покой, теперь казалась неестественной и неудобной, а спина ныла от напряжения, от постоянного усилия сохранить хоть какую-то форму. Но медитация не давала покоя, не приносила облегчения, она лишь усиливала ощущение собственной беспомощности. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел не бесконечные дали астрала, а те же самые, до мельчайших деталей, сцены: серую, обшарпанную поликлинику, рептилоидов в офисе, их пустые глаза, Марину, сидящую за компьютером с остекленевшим взглядом, ее пальцы, мелькающие по клавиатуре, словно она тоже была частью этой петли, запрограммированной на поиск. Мой «внутренний экран» мерцал, как старый телевизор с плохим сигналом, показывая одни и те же, надоевшие до колик кадры, не давая даже секунды покоя, не позволяя ни на миг отвлечься от этой пытки.
Отчаяние нарастало, оно было глубоким, как колодец, и холодным, как его вода, которая проникала до самых костей. Но где-то глубоко внутри, под слоем усталости и безысходности, под всей этой налипшей ментальной грязью, теплилась маленькая, упрямая искра. Искра понимания. Он не просто запер меня. Он хочет, чтобы я сломался. Чтобы я признал бесполезность всего, во что верю, каждого ритуала, каждой аффирмации. Чтобы я отказался от своей сути. И это давало мне силы не сдаваться, давало крошечное, но важное ощущение цели в этом бессмысленном круговороте. Я знал, что Марина ищет меня. Я чувствовал это сквозь цифровой шум и временные искажения, словно ее отчаянный зов пробивался сквозь стену, доносясь до меня еле слышным шепотом, который был единственным живым звуком в этом мертвом мире. Эта невидимая нить между нами, иррациональная, но прочная, была моим якорем в этом шторме абсурда, единственным, что удерживало меня от окончательного падения в безумие, от растворения в этом бесконечном дежавю.
Напряжение нарастало с каждой секундой, с каждым новым повторением, оно становилось почти физически ощутимым, сдавливая грудь. Эта ловушка была не просто физической, она была экзистенциальной. Она заставляла меня переосмыслить все, до последней запятой, до мельчайшей детали моей жизни. Что есть реальность, если ее можно так легко исказить, словно редактируя файл в текстовом редакторе? Что есть свобода воли, если каждый твой шаг уже предрешен, и ты лишь движешься по заданной программе, не имея возможности свернуть? Я не мог выбраться, не мог найти дверь, не мог даже представить ее, ее образ ускользал от меня. Но я мог сопротивляться. Я мог искать хоть мельчайшие несоответствия, хоть тончайшие трещины в этой иллюзии, как археолог ищет артефакты в слоях давно забытых цивилизаций, надеясь наткнуться на что-то, что нарушит этот порядок. Я мог продолжать наблюдать, анализировать, даже если это означало бесконечное проживание одного и того же дня, миллионы раз, до тех пор, пока мое сознание не потемнеет. Ведь когда-нибудь, эта петля должна будет сломаться, ее код должен дать сбой. Или я сломаюсь сам, и тогда уже ничто не будет иметь значения. Моя психика была на грани, как перетянутая струна, готовая порваться в любой момент, выдав лишь последний, пронзительный звук перед своей гибелью.